Власова М.Н. Прозаический фольклор Терского берега Белого моря (по записям 1982–1988 гг.) //Русский фольклор. – 2004. – Т. ХХХII. – С.349–383.
Прозаический фольклор Терского берега Белого моря (по записям 1982–1988 гг.)
[349]
Прозаический фольклор Терского берега Белого моря известен в первую очередь благодаря прекрасному сборнику Д. М. Балашова, который содержит преимущественно сказки1. Подводя итоги пяти (с 1957 по 1964 г.) экспедиций на Терское побережье, Д. М. Балашов пишет: «К сожалению, наши экспедиции «запоздали» лет на двадцать-тридцать, и мы застали сказочную традицию уже, по-видимому, в очень разрушенном состоянии. Говорю «по-видимому», так как то, что записано, отличается сплошь и рядом высоким художественным совершенством»2.
Процесс быстрого разрушения сказочной традиции на фоне сравнительно более устойчивого бытования других прозаических жанров был особенно заметен на Терском берегу в последующие годы, в частности в 80-е гг. XX в., когда делались публикуемые ниже записи.
Многих исполнителей, «открытых» Д. М. Балашовым, в это время уже не было в живых: упомяну Кристину Лукиничну Талых из Оленицы, Елизавету Ивановну Сидорову из Кузомени, Демида Егоровича Кузнецова из Пялицы. Другие постарели, переменились. Евдокия Дмитриевна Конева из Варзуги, наделенная, по мнению Д. М. Балашова, «особой одаренностью и восприимчивостью к искусству»3, сохранила, несмотря на 80 с лишком лет, легкость движений и ясную голову. В сборнике «Сказки Терского берега» опубликовано двадцать три записи Евдокии (по моим материалам — Авдотьи) Дмитриевны: «Ряд сюжетов записан от нее одной, другие, распространенные, лучше именно в ее исполнении»4. В 1982–1987 гг. А. Д. Конева сказок и преданий уже не поминала, отговариваясь возрастом и нездоровьем, но охотно рассказала целый ряд интересных быличек (№ 2, 10, 22 публикации).
Односельчанка Авдотьи Дмитриевны, Е. И. Мошникова также проигнорировала сказочные сюжеты, но мастерски-живо, с яркими деталями — изложила несколько быличек, преимущественно о гаданиях (№ 7 публикации; к сожалению, большая часть записей А. Д. Коневой и Е. И. Мошниковой в данную подборку не вошла)5. Одаренной рассказчицей оказалась и дочь М. П. Дьячковой Тамара Владимировна, вспомнившая, однако, не сказки матери (№ 117–130 сборника Д. М. Балашова), а «мифологические» сюжеты (№ 12, 13, 19 публикации).
Всего в течение 1982–1988 гг. мне удалось записать в деревнях Терского берега Белого моря более трехсот текстов. Основная часть их — былички и, кроме того, легенды, предания; сведения об истории заселения края, об обычаях и обрядах; повествования биографического характера.
[350]
Сказок среди моих записей почти нет, за исключением нескольких новеллистических сюжетов и повествований полусказочного, полулегендарного характера. Тексты легенд, преданий, достаточно многочисленные, разноплановы: продолжают широко бытовать, например, повествования «о местночтимых святынях» — главным образом о целебных ключах, памятных крестах и часовнях. Предание, относящееся к событиям Крымской войны, — «Как англичанка здешни берега разоряла» — звучит в разных версиях и вариантах, контаминируясь с рассказами об истории возникновения местных деревень и их названий. В 80-х гг. XX в. этот сюжет чаще вспоминают жители «низовских», т. е. расположенных между устьями рек Варзуги и Пулоньги, поселений, которые окружают деревню Стрельну, к концу XX в. практически исчезнувшую, но неизменно фигурирующую в предании «об англичанах». Ср.: «По жизни — Стрельна: деревню стрёлили». Соответственно вариант, опубликованный Д. М. Балашовым, отличается большей полнотой, а приводимый ниже — содержит местные, специфические «стрельнинские» детали:
«Наши прадедки сюда приехали... Стрельну англичане сожгли — стреляли. Военный корабль под парусами. Коров, оленей перестреляли на мясо. А деревня небольшая, домов семь-восемь. Мужики стрёлили в какого-то их начальника и попали не в голову, а в нос.
А на второй год они пришли (а ядра все еще валялись — мы ребяты были; которы побольше ядра — фунтов десять, пятнадцать). Все дома пожгли! И ушли, и больше они не приходили. А мужики опять стали строить (люди в лес убегли, спрятались).
Они одного старика увезли и забрали в Англию. А на второй год привезли с карбасом и выпустили. Старик едет с корабля... Народ с ружьями забегал — какой такой шпион!
Он уток в море гонял, его там и забрали. А после привезли» (Стрельна, М. Н. Сурядов, 1908 г. р., 1982–1983 гг.)»6.
Знакомясь с фольклорно-этнографическими материалами 80-х гг., нельзя согласиться с утверждением Д. М. Балашова о скудости на Терском берегу «родовых преданий» — летописей семей и бытовых событий». Не воплотившись, возможно, в завершенно-«классические» жанровые формы, повествования, содержащие «народную интерпретацию» событий истории, живы в памяти терчан: рассказывают и о заселении края, и о родословных, и об изменении ландшафта, и т. п. Например: «Пулоньга был поселок домов двенадцать. Раньше моря не видно было (от поселка. — М. В.), а горы. Река (устье реки. — М. В.) была километра за полтора. Потом реку размыло и намыло прямо в море. Унесло все песком, и реку открыло прямо в море» (Пялица, М. К. Абросимов, 1914 г. р., 1982—1983 гг.). «Стрелковские (Стрелковы. — М. В.) [351] богаты были. У них дома, суда были — накрашены белой краской. Сергей да Петр приехали с Тетрино. Они в реки начали ловить... Двухмачтовы суда у них были. Домов настроили. Многовато торговали: Пялица, Чапома, у них все под лапой было. Ходили в Архангельск, ловили семгу, морзверя» (Стрельна, М. Н. Сурядов, 1908 г. р., 1984 г.).
Своеобразие и вариативность народных осмыслений тех или иных событий, явлений хорошо прослеживается в записях, содержащих местные толкования прозвищ, которые издавна существуют у жителей каждой из деревень (в целом). Жители Чапомы — «ворона»: они «разговаривают быстро» или «кричат много». Или: «много вороники ели». Или: поселились «у вороньего болота» — «не зря чапомские воронами названы, ворон, где падина, там и летает». Обитатели Тетрино — «собаки»: «Там раньше один был мужчина, ругался много, собаком назвали. Андел, говорят, куда ты поедешь в собачью деревню!». «Раньше в Тетрино было много собак, оттого и прозвали: собаки. Или разговор лающий», и т. п.7.
Большую часть моих записей, сделанных на Терском берегу, составляют, как уже упоминалось, былички. Особенности бытования терских быличек емко (без излишнего нагромождения научных терминов) охарактеризованы Д. М. Балашовым: «Каждая быличка, самая фантастическая, всегда начинается «реальным» зачином: кто, где, когда, с кем случилось, кто рассказывал, хотя бы вся история относилась к ходячим по всей стране традиционным сюжетам. (...) Оказалось, что вера в то, что «пугает», еще очень крепка, и рассказы об этом составляют особый, живой и чрезвычайно занятный жанр устного творчества. (...) Многие из этих видений можно объяснить галлюцинацией, воображением, обманом слуха, чему способствовали пустота и тишина северных лесов и тундр; отдельные детали порождены вымыслом, увеличивающимся по мере распространения рассказа. В сборнике приведено несколько рассказов про унесенную нечистым и спасенную девочку из Пялицы, которые показывают, как прямо на глазах создавалась легенда8. А начало ее нам объяснил Ефим Григорьевич Клещев: «потерялась в лесу девочка, ее искали, на третий день нашли, вот и все». Но все же одних естественно-научных объяснений тут явно недостаточно. За быличками ощутимо встают законы развития социальной психологии, массового сознания народа. Законы эти очень мало изучены, но во всяком случае то, что принято воображением большинства, может в свою очередь влиять на человеческую жизнь, как и сугубо реальные явления действительности»9.
[352]
В 1982–1983 гг. на Терском берегу бытовали повествования, относящиеся к основным традиционно выделяемым тематическим группам: о домовом и нечистой силе в доме и в бане; о лешем и нечистой силе в лесу (в тундре); о нечистой силе в воде; о колдунах, колдуньях и знахарках (бабках); о предсказаниях10.
Повествования о покойниках здесь малочисленны. Попутно замечу: по достаточно поверхностным, правда, наблюдениям на Терском берегу сравнительно с другими районами России менее развита и поминальная обрядность календарного цикла.
Сверхъестественный персонаж, обитающий и во дворе, и в доме, в поверьях и быличках однозначно именуется домовым («хозяином»), и такая его традиционная функция, как покровительство скоту, в первую очередь лошадям, практически не упоминается. В то же время (это видно из публикуемого текста № 22 и комментария к нему) «хозяин»-домовой может быть обитателем и владетелем тонской, т. е. расположенной на тоне, у места промысла, избы.
Лешим (а также чертом, дьяволом) обычно именуется сверхъестественное существо, появляющееся и в лесу, и в тундре, и у воды. Представления об его обличье и «сфере деятельности» размыты, смешиваются с понятиями о водяном. Название «водяной» на Терском берегу, по моим наблюдениям, вообще не звучит, единичны и упоминания о русалках. Соответственно, тематические группы быличек о водяных духах смешиваются с быличками о лешем (черте). Ср.: проклятую девочку уносит леший, который затем «зверем» ходит вокруг карбаса и, взбаламутив воду ручья, заскакивает в баню (былички № 19, 20)10.
Ряд образов, мотивов — колдуны-лопины (лопари) или карелы, владеющие специфическими способами колдовства (летучий огонь, огненные шары)12, «девки из тундры», зверь-нечистый и пр. — вероятно, появились в местном фольклоре вследствие взаимовлияния поморских, саамских и карельских верований, мифологических рассказов. Думается, однако, что отчетливо выделить источники влияний и заимствований, прочно усвоенных локальной традицией за сотни лет, — сложно, если не невозможно. Пока, вслед за Д. М. Балашовым, ограничимся «постановкой проблемы».
[353]
Для публикации, предлагаемой вниманию читателей ниже, отобраны сюжеты (№ 15–33), объединенные одним и тем же местом действия: это тоня13 (тонская изба) и ситуация промысла (прочие сюжеты — примеры быличек различной тематики).
Известные мне севернорусские материалы XIX–XX вв. включают в основном сведения о поверьях и повествования, связанные с лесными охотничьими избушками, периодически посещаемыми охотниками-промысловиками14. Рыбачья изба Терского берега по своей конструкции и размерам - небольшая «банька» с печкой-каменкой, отапливаемая по-черному, — напоминает жилище охотников. Однако разница здесь достаточно велика. Прибрежная избушка — постоянное место жительства рыбаков на протяжении четырех-шести месяцев в году. До недавнего времени на тонях «сидели» целыми семьями, с детьми и скотиной: «Рыбу там берут на месте. С весны туда уедем... А пятнадцатого декабря едем домой. Детей было шесть, посадишь их в карбас и едешь. И коров, и овец гоняем взад и вперед. Жена идет и дочка: гонят по бережку» (Тетрино, Н. Г. Котлов, 1913 г. р., 1982–1983 гг.). «Товарища два-три на тони: отец с сыном-подростком» (Тетрино, А. Д. Клещева, 1905 г. р., 1982–1983 гг.). «Я с пяти лет начал рыбачить — двое соседей, и я маленький» (Умба, И. Л. Березин, 1908 г. р., 1982 г.)15.
«Почти за две недели до Успенья (после сенокоса. — М.В.) к морю уезжали, до конца декабря, со скотом. Домой коров гонишь по льду... В море забой уж набьет, а как-нибудь пережидаются. Тепло падет — опять замечут. Три семьи тамотка в одной избушке живешь. Как артель. Бригадиры получали больше. Рыбу зарежут: тебе четверётку, мне четверётку. Готовили отдельно, у каждого свое. Все поодинке жили — сколько нать снасти, тою долю клади... Сперва-то поспаривали» (Варзуга, Ф. А. Попова, 1894 г. р., 1982–1983 гг.).
«На Быстрице наша семья сидели — девять годов, семнадцать человек. Большая изба была, русская печка складена... Три дяди, тата четвертый. С тоней не выезживали — и косили там. А так всё смех да шутки, да сидят мужики песни поют» (Чаваньга, А. С. Клещева, 1911 г. р., 1983 г.).
Из приведенных записей очевидно, что рыболовецкую артель могли составлять и члены нескольких семей, и одна большая семья. Печка-каменка иногда заменялась русской. В «низовских» и «верховских» деревнях варьировались сроки, отчасти способ лова, но в целом ловили почти одинаково, т. е. ставными неводами у берега, на котором располагалась небольшая изба — сезонное жилище рыбаков и по сути их второй дом. Поэтому естественно, что в значительной части местных поверий и быличек изба на тоне — вполне «освоенная» людьми территория. Как и деревенская изба, она находится под незримым покровительством духов этого жилища, сходных с домовыми — «хозяина с хозяюшкой»: «На тони первая уха для хозяина с хозяюшкой: «Идите с нами ухи хлебать! « (Тетрино). При входе на тоню, как и при входе в дом, молились: «Скажешь: «Господи Иисусе Христе, помилуй, Сын Божий!» — и заходи на тоню» (Чаваньга). Такие представления о тонской избе нашли прямое отражение в публикуемых быличках (сюжеты № 17, 22 и комментарии к ним).
[354]
Кроме того, к ситуации длительного пребывания на тоне приурочены и распространенные мотивы, сюжеты, повествующие о гадании; о добывании клада; о предсказании судьбы; об «уводе и уносе» обмороченных и проклятых (былички № 28, 29, 26, 19, 20, 21).
Тем не менее, в помещаемых ниже сюжетах прослеживается противоположное восприятие тонской избы: это опасное, подверженное стихийным и губительным влияниям пространство (сюжеты № 18–21, 23–25)16. Повествования, которые отражают подобные воззрения, по структуре и семантике ближе к севернорусским (и общерусским) традиционным «промысловым» сюжетам. Так, быличка № 25 — версия распространенного повествования об изгнании промысловика лесным «хозяином». Отдельные мотивы былички № 24: «замещение» промысловика — в данном случае рыбака, а не охотника — «медной чуркой» и последующее уничтожение чурки нечистью — сходны с мотивами, которые входят в состав бытующих на севере и северо-востоке России сюжетов о мести лесных и водяных «хозяев» людям.
Ряд публикуемых «тонских сюжетов», как и составляющие их мотивы, не имеет аналогов в известных мне материалах, например, явление «летящей с визгом» неведомой птицы или девушки-невесты, невесть откуда взявшейся на пустынном берегу. Вообще, быличкам этого круга свойствен своеобразный, красочный и в то же время мрачный колорит, соответствующий состоянию человека, приютившегося на кромке побережья — меж безлюдной тундрой и неприветливым морем.
Подчеркну: далеко не все поверья и представления, «откристаллизованные» в популярных сюжетах, могут считаться бытующими в повседневной жизни терчан последней четверти XX в. Достоверное по законам жанра повествование былички устойчивее, консервативнее, нежели подвижная, изменяющаяся совокупность локальных обычаев и поверий, тем более что вторая половина XX в. — период значительных изменений в традиционном укладе, организации промысла.
По моим наблюдениям, неизменными остаются здесь лишь самые общие представления о возможности сверхъестественных и преимущественно отрицательных влияний на ход промысла, а также некоторые приемы «промысловой магии»17. Это, однако, не мешает вслед за Д. М. Балашовым констатировать: былички Терского берега, с их «достоверной», насыщенной бытовыми деталями и одновременно «причудливой, устрашающей» тканью повествования, в конце XX в. остаются и «драгоценными новеллами о жизни и труде», и «высокохудожественными произведениями этого любопытного жанра»18.
ПРИМЕЧАНИЯ К СТАТЬЕ
[349]
1 Сказки Терского берега Белого моря /Изд. подгот. Д. М. Балашов. Л., 1970.
2 Там же. С. 10.
3 Там же. С. 15.
4 Там же. С. 15, 217–257.
5 О Е. И. Мошниковой см.: Там же. С. 341–342. Фольклор Терского берега был, несомненно, богат и разнообразен, хотя, как отмечает Д. М. Балашов, «этнографы прошлого (XIX в. — М. В.) века как-то обходили Терский берег стороной». Собиратели XX в. уделили основное внимание эпосу, свадебным и лирическим песням, сказкам этого региона. Здесь кроме трудов А. В. Маркова, А. Л. Маслова и Б. А. Богословского, Д. М. Балашова и Ю. Е. Красовской необходимо упомянуть содержательные, включающие легенды, былички, публикации Н. П. Колпаковой. (Сказки Терского берега... С. 216).
[350]
6 Упомянем еще одну, кандалакшскую, легенду «об английском нашествии» (формально город Кандалакша к Терскому району не относится, но фактически расположен в нескольких десятках километров от первой из деревень побережья): монахи местного монастыря прячут от врагов «заветную святыню — дивного звона серебряный колокол». С пением молитв и свечами, под покровом ночи, колокол опускают в воды р. Нивы, дабы достать после ухода англичан. Но лишь только святыня скрылась в волнах, «над этим местом встал огромный камень», а вокруг камня забурлил водоворот. «Много раз после ухода англичан пытались и монахи, и рыбаки достать заветное сокровище, — никому это не удалось». По словам стариков, поблескивающие грани колокола до сих пор различимы в водовороте (Колпакова. С. 19). На Терском берегу сохранились полулегендарные повествования о колоколах, затонувших в р. Варзуге в 30-е гг. XX в., во время разорения церквей. (Сказки Терского берега... С. 29).
[351]
7 Ср.: жители Стрельны — «чирки»: «В Стрельне тучи чирков были. Яиц не брали, грехом считали. Попы проповеди читали: «нельзя гнезда разорять». «Кашкараны — мятинники: садили репу, всю ботву (мятину — М.В.) сдирали и как капусту солили». Варзужане — «фараоны, мешочники» (от моря в мешках носили продукты), и пр. Ср. также частушки:
Тетринчаннища идут,
На ногах бахилища,
Посмотрите-ка на них,
Каки они страшилища!
Чаваньжаннища идут,
Да на ногах галоши,
Посмотрите-ка на них,
Каки они хороши!
Тетринчана-мужики —
Карасинны бочки,
Чаваньжана-мужики —
Алые цветочки!
8 Этот сюжет оставался популярным и в последней четверти XX в. (см. былички № 19, 20 и комментарии к ним).
9 Иными словами, в повествовании былички «разрозненное» индивидуальное событие архетипизируется, т. е. соотносится с общеизвестными, широко бытующими мотивами, сюжетами, представлениями. С другой стороны, общеизвестный популярный сюжет может стать предельно индивидуализированным, отсюда неизменное стремление рассказчиков конкретизировать, «удостоверить» место действия, его героев. Среди публикуемых к быличкам первого типа относится уже упоминавшийся сюжет «об унесенной Полинарии» (№ 19, 20); к повествованиям второго типа можно отнести быличку № 22 — одну из версий сюжета, известного по записи XIX в. (см. комментарий).
[352]
10 Ряд существенных особенностей местных быличек и поверий обусловлен спецификой географического положения, быта, истории края. Часть поселений Терского берега («низовские» деревни) расположена в зоне лесотундры; значимы для хозяйства преимущественно рыбный и звериный промыслы (промысел морского зверя). Население, по справедливому замечанию Д. М. Балашова, «устойчивое, но малочисленное» и подвергавшееся цивилизующему влиянию Соловецкого монастыря, изначально находилось в тесном контакте с оттесняемыми вглубь Кольского полуострова лопарями, а также с карелами, с коми-ижемцами, которые наиболее успешно занимались в этом районе оленеводством, и т. п.
11 Столь же размыты и сходные мотивы, образы в публикации Д. М, Балашова: ср., например, сюжеты «Пропавшая девочка», «Обещанный ребенок» (Балашов. С. 74, 358–359 и др.). Подобная «неопределенность» во многом традиционна и для XX, и для конца XIX в., например: понятие крестьян о духах (черте, лешем, водяном) неясное, неопределенное, различить их трудно — Волог., АРЭМ, № 377, л. 14; особо соединяется название «черт» с водяным — Волог., АРЭМ, №405, л, 34; Арх.» Богатырев. С. 54; Ефименко (2). С. 188; водяного называют «водяной леший», русалку «лешухой» — Арх., Иванова. С. 30 и т.п.
12 См. мою статью «Знающие люди» в фольклоре Терского берега Белого моря (Мифология и повседневность. СПб., 2001. С. 166–177). (Сказки Терского берега... С. 25).
[353]
13 Тоня (тонь) — рыболовный участок, предназначенный для ловли рыбы ставным неводом или другими ловушками («Ну, нать на тонь»; «Доли не одинаки на тонях»); избушка — жилище рыбака у рыболовного участка (Меркурьев. С. 160–161). Ср. описание Н. П. Колпаковой: «дверца маленькой тонской избушки — тоже маленькая, от ветра; влево от сеней — небольшой хлев, справа — жилое помещение» (Колпакова. С. 54–55). См. также комментарий к сюжету № 21.
14 Их перечень приведен в комментариях к сюжетам № 22, 24, 25.
15 Ср. описание станка — «избушки в отдаленных местах для пристанища»: потолок на расстоянии приблизительно трех аршин от земляного пола; под дымником в углу деревянный сруб, насыпанный землей (шесток); на срубе — печка-каменка: дым уходит в небольшое отверстие (дымник), расположенное над печью, в противоположной от двери стене (Арх., Воропай. С. 4).
[354]
16 Неоднопланово и отношение терчан к морю, промыслу. Ср.: «А сёмужка легко не дается. Я сама сидела на Турилове, на Яичкове. В глаз невидно тыкнуть — едешь, снасть выбирать надо. Коль я не тяжка бедна! Раньше по двенадцати неводов стоит...» (Тетрино, Ф. П. Самохвалова, 1906 г. р., 1983 г.); «В Варзуге небо — дыра. А в Кузомени выйдешь: така простота, так хорошо — где бота, где что! И так я привыкла к морю, лето настает — и хочется к морю» (Кузомень, К. Г. Заборщикова, 1906 г. р., 1983 г.).
17 Подробнее см.: Власова (2). С. 170–172.
18 Сказки Терского берега... С. 20.
© текст, Власова М.Н., 2004
© OCR, Федосова К., 2007
© HTML-версия, Шундалов И., 2007
