Брошюра, представляет собой пересказ перевода Й.А. Фриса, выполненного Д.Н. Островским в 1885 году для журнала "Вестник Европы". Язык данной работы сознательно архаизирован по сравнению с оригиналом Фриса, допущены многочисленные стилистические ошибки; на обложке титульного листа брошюра размещена литография Троицкого собора Александро-Невской Лавры. Можно предположить, что эта пересказ был выполнен в прицерковной среде. Никакими иными источниками, кроме Фриса-Островского компиллятор не пользовался.
Печенгский монастырь, ныне исчезнувший с лица земли: Предание, добавленное архивными данными. – СПб., 1893. – 32 с.
Печенгский монастырь
[1]I.
Преподобный Трифон, основатель Печенгского монастыря
В половине ХVІ-го века, далеко на Севере, на диких берегах Ледовитого моря, стояла обширная обитель, славившаяся на Руси своей святыней, своим благочестием и своею промысловою деятельностью. Эта обитель приютилась на далеком Севере; она находилась на 70° с.ш., недалеко от устья Печенги, к востоку от нынешней границы России с Норвегией1. В то время границы не существовало, и находившиеся поблизости обители: посад Посвич, Печенга и Прозрек составляли общую собственность обоих государств и назывались Faeltes distroct. Жители этих поселков платили подати и московскому царю, и датскому королю.
[2]
В настоящее время на месте Печенгского монастыря стоят одни вековые деревья, и от него не осталось ни малейших следов, все исчезло за временем. Только в памяти народа еще живут таинственные, смутные предания об ее основателе и строителе, преподобном Трифоне, причисленном православными к лику святых, о подвижниках ее, об ее богатстве, судостроении, китобойном промысле и ее торговых сношениях с дальними странами.
По преданию, не вся жизнь прп. Трифона прошла в подвижничестве и служении Богу. Рассказывают что он в молодых летах был страшным разбойником, и со своею ватагою опустошал границы Финляндии и Корелии, грабил жителей, сжигал селения и много пролил человеческой крови.
Но как же этот человек мог сделаться святым угодником и при каких условиях обратился он на путь ко спасению.
Предание говорит об этом следующее: этого страшного атамана Митрофана (имя прп. Трифона в мире) во всех его набегах всегда сопровождала красивая и молодая женщина, одетая в мужское платье. Была ли она его женой — это неизвестно; по происхождению она принадлежала к знатному роду и ее звали Еленой; сам же Трифон был сын бедного священника из города Торжка, Тверской губернии. Когда-то он был учителем в до[3]ме отца Елены, и молодая девушка влюбилась в него и бежала с ним из родительского дома.
Пользуясь своим влиянием на удалого атамана, она часто спасала многих людей от смерти и укрощала его дикий нрав. Однажды ей пришлось заступиться за молодого разбойника из шайки Трифона, обвиненного товарищами в измене. В то время, когда Трифон хотел убить его топором, Елена заслонила собою жертву. Ревность охватила Трифона; «под влиянием винных паров», не помня себя от раздражения, он ударил Елену топором. Елена с раскроенным черепом повалилась к его ногам. Убийство Трифоном подруги произвело на него сильное впечатление; оно имело своим последствием то, что он сразу совершенно изменил свой образ жизни. Покинув свою ватагу, ища уединения, он стал бродить по глухим местам и проводить время в самых глухих местах пустыни.
Долго он не видал ни одного человеческого лица. Его сильно мучила тоска и угрызание совести, и он дал обет никогда не брать в рот ничего хмельного, не есть мяса, и питался только рыбою и кореньями. С этих пор он перестал носить белье и подпоясывался веревкой, которая навсегда сменила драгоценный пояс с заложенным за ним ножем.
Неизвестно, с определенной ли мыслью или слу[4]чайно прибыл Трифон и отправился в неведомую страну Ледовитого моря. Вероятно, что бродя по тундрам, долго шел все дальше и дальше по направлению к северу, пока не открылось перед ним беспредельное море, и дальше идти уже было некуда. Та страна, в которую он пришел, была весьма слабо населена народом, называвшимся «дикая лопь» или лопарями; они были действительно народ, поклонявшийся идолам, змеям и другим гадам.
Здесь в 10-ти верстах от морского залива, на берегу р. Печенги, Трифон построил себе келью. Это было в 1524 г. В этой келье он прожил несколько лет строгим аскетом, питаясь рыбой, которую он сам ловил, кореньями и ягодами, которые собирал в лесу.
Молва о затворнике, жившем в убогом шалаше на самом дальнем севере, в безлюдной местности, и об его подвижнической жизни стала распространяться все более и более. К нему стали приходить богомольцы и странники, чтобы поклониться труженику и ревностному слуге Божию, и побеседовать с ним.
Трифону пришла мысль выстроить небольшую часовню, он срубил для нее бревна в печенгском лесу, перетащил их на своих плечах к месту постройки, сам выстроил часовню и поставил в ней иконы, им же самим писанные.
[5]
Число посещавших его богомольцев с постройкой часовни стало быстро увеличиваться. Было что-то, что тянуло набожные сердца богомольцев к этому простому храму, одиноко стоявшему в глухой местности, где полгода царит мрак, когда и в полдень такая же безрассветная ночь; где в другую половину года солнце никогда не заходит и в полночь так же тепло и ярко светит, как и днем.
Усердные богомольцы и странники, посещавшие Соловки, отправлялись затем и в Печенгскую часовню; они приносили сюда свои пожертвования и вклады за упокой души своих родственников. Возвращаясь в обратный путь, они собирали растущие вокруг часовни по тундре цветы и пучочки травы, приносили их с собой домой, хранили их как святыню и как воспоминание далекого и трудного пути, и о далеком храме.
Местные жители, т.е. «дикая лопь», стали также посещать Трифона; прп. занялся просвещением идолопоклонников светом учения Христа. Но сердца язычников не сразу открылись для восприятия евангельских заповедей. Один из них, а именно колдун, который к тому же пользовался среди лопарей большим значением и уважением, сильно возбуждал их против Трифона.
И лопари стали мучить преподобного Трифона: таскали его за волоса, били, и грозили убить, если он не уйдет от них. Часто последняя угроза [6] была весьма близка к действительности, но Бог охранял преподобного. Когда он приходил к ним, они его отводили на ночлег в берлогу, подмешивали ему в пищу и питье всякого сору и земли, и всячески продолжали мучить его. Но подвижник Христа, следовал Его терпению и смирению; он покорно переносил все истязания и, наконец, кротость его восторжествовала. Лопари стали к нему относиться с любовью и уважением. Слова его проповеди привлекли к принятию христианства многих лопарей, но проповедник не имея ни священнического, ни иноческого сана, не мог их крестить и, тем более, исполнять служебные требы.
Русские рыбопромышленники, посещавшие каждое лето Мурманский берег, также заходили в часовню, построенную Трифоном, и охотно уделяли десятую часть своего улова на дело Божие. Вскоре в руках Трифона скопились достаточные материальные средства, чтобы расширить предпринятое им дело, и возобновить давно порванную связь с прочим миром.
В 1530 г. он предпринял путешествие в Новгород к митрополиту Макарию. Владыко благословил его устроить храм на реке Печенге, а Трифон вернулся в свою пустыню с новгородскими плотниками и в том же году на р.Печенге, по близости ее [впадения] в морской залив, воздвиг красивую деревянную церковь.
[7]
Церковь оставалась неосвященной почти два года. В 1532 г. Трифон посетил гр. Колу (тогда еще небольшой посад), не вдалеке от которого, при устье реки того же имени, основана была обитель соловецким монахом Феодоритом. Здесь он встретил иеромонаха Илию, который отправился с ним вместе на реку Печенгу и освятил построенную церковь во имя Живоначальные и Нераздельные Троицы и постриг Трифона в монашеский сан, и крестил всех желающих принять христианство.Вот при каких условиях было положено основание монастырю. Слава о подвигах и о строгой жизни Трифона привлекла в это место многих лиц, как духовного, так и светского звания. Собравшиеся устроили общежитие и выбрали во игумена старца Гурия, пришедшего сюда также пешком, но неизвестно из какой местности.
Братия Печенгской обители были все люди бедные, и обитель с трудом поддерживала свое существование скудными подаяниями местного населения [и] посещавшими ее богомольцами.
Ревностное желание преподобного Трифона охранить и упрочить существование обители заставило его предпринять далекое путешествие в царствующий град Москву и просить милостей и заступничества за нее самого царя Иоанна Грозного.
Представ перед царские очи, преподобный в [8] простом и безыскусственном рассказе изложил ему о жизни в той стране, где летом светит солнышко в полночь, а в зимнюю безрассветную темь небо сверкает светло цветными лучами, об изобилии рыбы в реках и озерах, о чудовище рыбе-ките и способе лова ее на Студеном море, о дремучих непочатых лесах, о стадах оленя, об основании обители и о том громадном значении ее для православного русского государства, как распространительнице христианского учения среди народа-язычника, входящего в пределы владений Московского государства и, наконец, о том, что она, как в[н]ешний знак владений русского царя, [должна] охранить край от захвата его людьми датского короля.
Повествование преподобного произвело сильное впечатление на царя. Иоанн Васильевич приказал выдать на имя святой обители жалованную грамоту. Эта грамота была помечена 7056 (22 ноября 1556 г.).
С получением грамоты дальнейшее существование и процветание обители с материальной стороны явилось вполне обеспеченным. Она даровала монастырю такие привилегии, которыми не пользовались и бергенские купцы, несмотря на их монополию (грамоту 1562 г.). Все местное население закрепощалось за монастырем и ему было предоставлено неограниченное право управления и собирания пода[9]тей с населения, живущего в пределах монастырского владения.
И Печенгский монастырь действительно стал быстро процветать, число братии стало возрастать; их трудами и пожертвованиями посещавших дальнюю обитель богомольцев, монастырские строения и службы стали расти и шириться. Прошло всего 30 много 40 лет, как преподобный Трифон поселился в этой местности, когда появившийся Печенгский монастырь насчитывал у себя 20 монахов и 30 монастырских служек. К этому же времени, морем, в залив Печенгский стали входить с иностранными товарами суда, а по сухому пути тянулись подводы с товарами Холмогор и Сердоболя, на обмен их таковых на произведения лопарей, за которые определенная их часть предоставлялась в виде пошлины в пользу монастыря. К этому времени относится и постройка преподобным Трифоном нового храма во имя Пресвятой Девы Марии, по одним известиям при устье Печенги, а по другим – на острове в Печенгском заливе. Надо предположить, что первое сказание достовернее. У того места, где указывают, что здесь стояла церковь Пресвятой Марии, впадает в залив ручей, и он до сих вор называется Трифоновым ручьем, говорят, что здесь преподобный во время своего затворничества удил в нем рыбу для своего пропитания.
[10]
Спустя немного времени, преподобный Трифон построил часовню на реке Пазе, в честь благоверных и святых князей Бориса и Глеба. Эта часовня сохранилась и до настоящего времени, и как свидетельство, находящаяся на кресте надпись: освящена 24 июня 1565 года священником Илларионом.Трифон также построил небольшую часовню в Нейденском погосте, в ознаменование того, что это урочище принадлежит Печенгскому монастырю и тем отстранить права датского короля на эту землю.
Преподобный Трифон скончался 15-го декабря 1583 г. Предание говорит, что он родился в 1500 г., следовательно он умер на 83 году от рождения. День его рождения относят или к 1 февраля, или к 15-му декабря, так как в эти дни чествуется память этого угодника. Согласно его завещанию, тело его было погребено в церкви Пресвятой Девы Мария, но затем перенесено в церковь, стоящую вверх по реке верст на десять, которую и до сих пор называют церковью преподобного Трифона, и здесь указывают на его могилу c крестом.
II.
Чернец Амвросий и Аника-воин
В Печенгский монастырь, вскоре после его основания, явился сын богатых родителей, имевших [11] большое поместье где-то на берегу Ладожского озера, по имени Феодор, и заявил свое желание вступить послушником.
В молодости своей Феодор служил в ратной службе, и ему приходилось не раз защищать как Соловецкую обитель, так и Заонежье от набегов финнов. Однажды, после удобной стычки для русских, Феодор, преследуя шайку, взошел в пределы Каянской земли, и здесь, во время разгрома и грабежа людьми его отряда селения Куоланьеми, ему пришлось спасти от убийства казаком шести или семилетнюю девочку, родители которой лежали мертвыми тут же у своего дома. Феодор взял ребенка на руки и принял его на свое попечение. Вернувшись с преследования финнов, Феодор сильно тяготился ребенком, почему и принял решение отдать его в дом своих родителей. Там девочка и выросла, и благодаря своему доброму и кроткому характеру стала общей любимицей. Феодор часто и подолгу гостил у родителей2. С вступлением девочки в возраст, сначала их родственные отношения вскоре перешли в страстную и взаимную любовь. Феодор решился жениться на Анюте, но отец его, в свою очередь, также неравнодушно к ней, воспротивился браку, рассчитывая его женить на богатой невесте из [12] боярской семьи. Пререкания между отцом и сыном длились очень долго, ни тот, ни другой не уступал. В одну из отлучек Феодора, отцу удалось увести Анюту в отдаленный женский монастырь, в котором за богатый вклад соглашались держать ее скрытно от остального мира. Феодор возвратился домой, и не найдя Анюты, пришел в страшное отчаяние и раздражение. Но ни мольбы, ни угрозы и никакие старания не могли разыскать место куда скрыли Анюту.
Измученный сильными душевными потрясениями, испытанными, как потерею любимой девушки, ссорою с отцем, долгими и томительными поездками с целью отыскать Анюту, но всегда безрезультатными, Феодор решился искать успокоение своей души в посвящении себя служению Богу. Он отправился в Соловецкий монастырь, но прельщенный еще более дикой и пустынной местностью, окружавшею Печенгский монастырь, как и более затворнической жизнью его братий, отправился на Печенгу.
Здесь он принял имя Амвросия, и благодаря своему твердому характеру и своему подвижничеству приобрел уважение и значение у всей братии.
Обитель воспользовалась его мускульной силой, ему поручили постройку судов, солеварниц на Рыбачьем полуострове и морской промысел. В последнем он вполне высказал свое мужество и бесстрастие.
[13]
Амвросий часто отправлялся по нуждам обители во внутрь Лапландии в сопровождении малорослого и тщедушного на вид финна но имени Уннас. В одном из таких странствований ему удалось где-то разыскать золотой песок, который он и принес обители.Упомянув об Уннасе, мы сообщим о тех условиях, при которых встретился с ним Амвросий.
В одну из своих прогулок по тундре, Амвросий встретил что-то весьма неопределенное, всего более похожее на собранное в кучу платье. Подходя несколько ближе, он заметил, что эта куча тряпья шевелится, а подходя еще ближе, он уже мог распознать, что тут лежит человек, завернувшийся в свое платье. Это был финн Уннас. Он сломал себе ногу и проползал почти весь день; но ни встретив никого, кто бы мог подать ему помощь, решился отдаться на волю судьбы т.е. попросту умереть на тундре. Амвросий сгреб его себе на плечи и принес его в обитель. Здесь он дал ему приют в своей кельи, вставил ему в лубки сломанную ногу и ходил за ним шесть недель, т.е. до того времени, пока он совершенно не оправился. С этих пор Уннас не покидал Амвросия, и всецело отдался ему душой и телом. Если бы Амвросий и хотел бы отделаться от Уннаса, это было недостижимо. Уннас никогда не был назой[14]лив, но он всегда отыскивал след Амвросия и шел позади, пока тот не подзывал его к себе.
Несколько лет до того, как поступил в монастырь Амвросий, неподалеку от монастыря, на Рыбачьем полуострове, появился морской разбойник, наводивший страх на всю окрестную местность.
Предание называет этого разбойника Аникою, и говорит, что он каждое лето приходил на Мурман с большим кораблем и останавливался у небольшого острова, находящегося в группе так называемых Аникиевых островов.
Откуда приходил Аника и куда он скрывался с своим кораблем, никто этого не знал. Зиму он проводил в другой стране, ибо здесь его никто никогда не видел; но весною лишь только появлялась в водах залива первая рыболовная шняка, из Колы или Поморья, Аникиев корабль уже покачивался на своей стоянке, и стоило кому-либо из рыбопромышленников выйти с уловом на берег, как Аника был тут как тут, и отбирал положенную им пошлину на улов.
Когда, бывало, собирались все шняки и останавливались за Аникиевым островом, то Аника всегда приказывал своим кричать клич на вызов кого-либо из людей промышленников, желающего померяться с ним силою. Так как Аника по своему росту и могучему сложению превосходил обыкновенных людей, то никто и не принимал [15] его вызова, хотя предложенное им условие состязания, а именно, в случае победы его сбираемая им подать навсегда отменяется, были весьма заманчивы и со стороны рыбопромышленников, несомненно, вызывали посулы также щедрой награды победителю.
Предание об Анике существует и до настоящего времени на Мурмане; близ стана Цип-Наволок, на материке, против Аникиева острова указывается его могила. Предание говорит, что Аника был убит «наживодчиком», т.е. одним из рыболовов, занимающимся насаживанием наживы на крючок для лова рыбы.
Но существует и другой рассказ. Однажды Амвросий с разрешения игумена Гурия, переодевшись в платье рыбака, в сопровождении Уннаса отправился из Печенги к Аникиевой гавани. Здесь он нанялся в качестве рабочего к одному из рыбопромышленников и подговорил как хозяина, так и рабочих не платить дани Аникию. Происшедшее пререкание между рыбопромышленником и Аникием окончилось согласием разбойника решить вопрос его единоборством с Амвросием. Поединок состоялся, исход его долго был сомнительным, но когда с головы Амвросия слетела шляпа, его длинные волоса разметались по плечам, то вид перед собой монаха до того смутил Анику, что он пришел в оцепенение; этим мо[16]ментом Амвросий воспользовался и убил Анику. Когда Амвросий возвращался в Печенгу, за ним продолжал следовать Уннас. Амвросий как-то обернулся, заметил его и сделал знак, чтобы тот приблизился к нему.
— Чего это ты выслеживаешь все время, — сказал Амвросий; — подойди ко мне поближе.
Уннас подбежал к нему, упал перед ним на колени и стал целовать его руки. Затем вынул из-за пазухи хлеб и сушеную треску и подал ему.
— Ты голоден, отче! ведь ты ничего не ел, не хочешь ли?
— Спасибо, Уннас, я действительно голоден! Ну что видел наш поединок?
— Да, но я не смел подойти близко.
— Правда, ты не из храбрых, Уннас; но ты верный.
— Для тебя, да.
— А для других, — для Юсси, например?
— Нет, он бьет меня.
— Но ведь ты сам худо с ним поступаешь; припомни, как однажды ты заставил его просидеть два дня на реке, на острове.
— Зачем он дерется! Я когда-нибудь подшучу над ним, как подшутил над Сталло.
— С каким Сталло?
— Да со Сталло, с колдуном, Я его погубил, [17] несмотря на то, что и не силен. Он здесь бродит часто по тундре, если его не убьешь, тогда он непременно тебя погубит.— Где же ты с ним встретился?
— Здесь, вот, у этого озера, где мы стоим
— Как же это случилось?
— Видишь ли, это, озеро очень длинное, ты вот его обходил, а этого не надо делать. Его можно перейти, я тебе покажу это место, но ты смотри, никому не рассказывай.
— Хорошо!
— Видишь ли тот маленький пролив, он не шире шагов 50, но он очень глубокий. В нем вода течет в разных направлениях; это отлично, что там есть скалы, они на пол-аршина не доходят до поверхности воды и лежат близко одна к другой, так что кто их знает, тот может, перепрыгивая по ним, перебраться на другой берег скорее, чем хороший пловец, хотя плавай он как олень. Я сам положил эти камни, когда озеро почти высохло.
— Ну, да в чем дело?
— Вот уже прошло несколько лет, когда я один-одинехонек проходил мимо этого места и увидел сидящего на камне как раз против меня Сталло. Я испугался и остановился, а он знаками стал меня подманивать к себе, но я не так глуп, чтобы послушать его; я повернулся и пустил[18]ся бежать от него. Бегу, еще раз оборачиваюсь и вижу, что он за мной бежит. Я стал бросаться в стороны, как лиса, и прятаться за деревья; пропустив его мимо себя, круто повернул назад, вбежал между скал и побежал сюда. Он не видел, как я по камням перебрался на тот берег и затем побежал по берегу к тому месту, где озеро становится шире. Остановившись, я стал кричать, свистать, чтобы он мог меня увидать. Он заметил и остановился на другом берегу, как раз против меня. Я стал его дразнить, ругал старой бабой, которая боится вступить в воду, там где я, малого роста лопарь, переплыл озеро. Он рассердился, схватил в зубы нож, прыгнул в воду и стал ко мне плыть. Я дал ему подплыть поближе и пустил в него стрелу с железным наконечником. Он всплеснул руками и утонул.
— Но; ведь это мог быть какой-либо странник, и ты напрасно его убил, Уннас!
— Нет, нет, я верно тебе говорю, что это был Сталло!
— Почему же ты в этом так уверен?
— А вот почему, — с ним, видишь ли, была большая черная собака с блестящею шерстью. Она тоже пошла за ним, но когда она вылезла на берег, я ей тоже пустил стрелу; она завертелась и околела. Разве ты не знаешь, что если собака [19] полижет кровь Сталло, то он сейчас оживет. Затем он и водит всегда с собою собаку.
Братия Печенгской обители, в неописанной радости встретила возвратившегося к ним победителя Аники. Они отслужили благодарственный молебен, и Амвросий, ничуть не гордившись своей победой, стал по прежнему трудиться целые дни на пользу обители, а в свободное время молиться Богу.
Уннас не переставал всем и каждому рассказывать со всеми подробностями удачный исход поединка инока с разбойником. Этот рассказ, переходя из уст в уста в продолжении 300-х лет, сохранился до настоящего времени.
III.
Друзья Амвросия
Личность Амвросия имела в себе нечто обстоятельное. Старец Гурий любил его как родного сына; он пользовался уважением всей монастырской братии. Уннас же и Юсси преданы были ему всей душой.
Уннас был единственный сын. Он в детском возрасте лишился матери, нежное чувство которой к нему заменилось не менее сердечной и глубокой привязанностью отца. На двадцатом году Уннас опасно заболел, и на его выздоровление никто не надеялся.
[20]
Уннас был окрещен в Печенгской обители; отец же остался язычником. Старик желал умереть в вере своих предков, к тому же был колдун и имел свои «руны», которые должны были облегчить все его затруднительные обстоятельства.Когда Уннас заболел, отец немедленно отправился с жертвоприношением к одному из любимейших своих богов, которого изображал грубо обтесанный камень, обложенный оленьими рогами и стоявший в березняке на реке Княжухе. Однако жертва не помогла. Болезнь становилась все более опасною; Андрей (так звали отца Уннаса) стал грустить и пришел к тому заключению, что причина болезни — думы людей. Это, согласно финским верованиям, значило, что кто-либо из родственников, умерший от такой же болезни, зовет больного к себе на помощь и желает с ним беседовать на том свете. Надо заметить, что по понятиям лопарей о загробной жизни, умершие живут там, так же как и на земле, со всем своим обиходом, со своими оленями; но они избавлены только от своих врагов — волков и колдунов.
Андрей стал советоваться со своей «руной» и различными жертвами продолжал ублажать своих умерших родственников, но сын все-таки не поправлялся. Тогда он обратился к своему тестю, [21] который считался значительно искуснее его в заклинаниях и просил, чтобы узнал от своей руны, какая должна быть принесена жертва.
Тесть-колдун, проделав положенные в данном случае таинственные обряды и заклинания, напился какого-то одуряющего напитка и впал в бессознательное состояние. Он оставался в бессознательном состоянии около получаса; полагалось, что его душа в это время пребывала в царстве теней.
Андрей следил за тестем с напряженным вниманием и страхом, и когда тот пришел несколько в себя, он угрожающим голосом спросил:
— Ну, что требует Ямбек?
— Он требует принести немедленно в жертву лошадь, — сказал колдун, — а если, говорит, лошади нет, то надо человека.
Это было ужасное требование. Достать немедленно лошади не представлялось ни малейшей возможности.
Андрей решился для спасения жизни сына принести в жертву самого себя.
Он обнял сына, отправился в ту же ночь к своему идолу, у подножия которого его и нашли мертвым.
Наутро сыну стало лучше, и он стал поправляться.
[22]
Уннас, в силу языческих верований, принес на могиле отца жертву взрослого оленя. И у православных лопарей осталось верование, что всякому человеку, безразлично какого он пола или возраста, Господь после его смерти предоставляет ему семь дней, в продолжении которых он должен объехать на жертвенном олене все ему знакомые места. В этот промежуток времени умерший вспоминает всю свою жизнь с самого детства. Он вспоминает о посетивших его радостях и печали, об испытанной им любви или ненависти, вспоминает друзей, врагов, и все это мелькает перед ним. Его душа посещает особые таинственные места, в которых она останавливается на одно мгновенье и приносит молитву раскаяния за свои проступки. Когда вся жизнь умершего промелькнет перед ним, она представляется на суд Божий!IV.
Разгром монастыря шведами
Во второй половине декабря того же года, финны предприняли вторичный поход в северные области Московских владений, но на этот раз не на восток в Корелию, а на север, к границам русской Лапландии, и напали на погосты Энаре, Позреку, Печенгу, Ура-губу и Колу.
Численность этой шайки финнов в летописях не указана; последние указывают, что при нападении на Энаре был убит один норманд по имени Tukum Tudesen, плативший дань как Дании, Швеции, так и России.
Вероятно, что из Энаре шайка направилась по р. Посвич к Позрецкому погосту, где и находилась построенная пр. Трифоном часовня во имя св. равноап. кн. Бориса и Глеба. Здесь были убиты 4 мужчины, 1 женщина, 3 юноши и шесть норвежцев.
Достоин внимания этот факт, что часовня осталась нетронутою, между тем как во всех прочих местах финны всегда сжигали церкви и другие строения.
Из Посвига они поплыли морем в Волковскую губу, находившуюся на Рыбачьем полуострове. В этом передвижении по морю они, вероятно, воспользовались судами устроенной в Позрецкой губе верфи.
Сведений о числе убитых и разрушенных фин[24]нами в Волковской губе монастырских построек не имеется. В норвежском государственном архиве в документе, намеченном Вирде (вероятно – Варде) 7-го августа 1590 года сказано только: «никого там не было, когда туда, по обыкновению, после рождественских праздников приехал Фогт для сборки податей».
Отплыв из Волковской губы в Печенгскую, где также была устроена монастырская верфь они все находившиеся в ней суда, которые не могли забрать с собою, сожгли, а также и церковь пр. Девы Марии, предварительно ее ограбив. Отсюда финны направились вверх по реке к монастырю.
К Печенгскому монастырю они подошли в ночь на праздник Рождества Христова 1590 г., во время всенощной, когда Амвросий принимал пострижение. Вся братия3 и большая часть послушников и монастырских слуг присутствовали в храме. Так как весть о набеге шайки успела проникнуть в монастырь, то в нем для обороны и были приняты соответствующие меры, но никто не ожидал, чтобы [нападение] было произведено на Рождественскую ночь.
Обряд пострижения совершался всегда весьма торжественно, и сегодня он начался около 10 ч, вечера. Амвросий, согласно уставу, стоял в притворе храма; он должен был снять с себя одежду по[25]слушника и остаться босым в одной рубашке в знак оставления им связи с земною жизнью или возрождения к новой духовной жизни.
Обряд пострижения подходил к концу. Вся монастырская братия приблизилась к нему с зажженными свечами. Этот обряд имел тот символ, что его смертная душа ныне освещается светом истины.
Вдруг, часов около 11, с криками: «враги у ворот» в церковь вбежали в страхе монастырские слуги. До слуха братии стали долетать сильные удары топоров в толстые бревна окружавшего монастырь частокола.
Торжественная тишина, с которою совершался обряд, сразу сменилась смятением. Монастырские слуги, ворвавшись в церковь, тотчас же разбежались из нее по кельям, ища оружия или спасения. В это время враги, разломав ворота, ворвались в ограду, опрокинули встретившуюся им горсть плохо вооруженных защитников обители и погнали их, кого к церкви, кого к монастырским службам, убивая всех, кто попадался по дороге, захватывая все, что представлялось ценным и поджигая строения. Небольшая часть служек, вместе с собравшимися в церкви монахами, заперлись в ней. Нападающие бросились к храму, но, не имея возможности проникнуть в него, окружили его со всех сторон с тем, чтобы не дать возможности кому ни[26]будь уйти, и принялись разбивать южные двери.
Церковь представляла весьма жалкую добычу, в ней находились все сокровища и вся монастырская казна. Между тем подожженные службы и кельи загорелись и образовали сильный пожар. Густой дым окутывал осаждающих.
Церковные двери недолго противили[сь] нападению, и вскоре враги с криком и шумом ворвались в церковь. Старец Гурий, окруженный иноками, в черных монашеских одеяниях стоял на коленях и высоко подняв крест, обратился с мольбою к злодеям пощадить беззащитную братию. Предводитель ватаги вырвал крест из рук Гурия, и чей-то удар меча снес ему голову. Обезглавленное тело старца залило кровью церковный помост. Затем началась резня беззащитных иноков.
Амвросий был единственный, который вступил в бой с врагами. Он успел вбежать в алтарь, схватить меч и надеть панцирь и затем броситься навстречу врагу и остановить его бесчеловечную погоню за иноками. Он обратил на себя ярость злодеев и прислонившись к иконостасу, окруженный телами убитых и раненых братьев, отчаянно отбивался от вражеских ударов.
Вдруг неожиданно кто-то выскочил из алтаря и встал к нему на помощь. Это был его друг, сильный Юсси. Он пробрался в церковь через потайной ход. Защищая Амвросия, он стал наносить [27] врагам удары палицею и заставил их отступить на несколько шагов, но затем нападающие вновь окружили их. Смертельно раненый Юсси обратился к Амвросию и, падая в изнеможении, успел ему шепнуть: «беги, тебя Уннас ждет у потайной двери». Амвросий отскочил в сторону, вбежал в алтарь и захлопнул за собою двери. Эта минута действительно спасла его. Из потайной двери высунулась страшное испуганное лицо Уннаса.
— Сюда, сюда, — звал он его, дрожа как лист.
Едва Амвросий успел скрыться в потайной ход, как дверь алтаря была уже вышиблена, и враги врывались в алтарь.
Но для того чтобы выбраться за монастырскую ограду, Амвросию и Уннасу предстояло еще пробежать через монастырские постройки, пылавшие сильным пламенем.
Уннасу удалось пробежать весьма удачно, его толстая одежда и шапка охранили его от обжогов, но Амвросий, которому пришлось бежать с открытой головой, сильно обжег себе лицо.
Выбежав калиткою за ограду, они пустились бежать вдоль ее, направляясь к реке. Мрак ночи, и дым скрывали бегущих, впрочем враг в это время был занят грабежом церкви. Добежав до реки, Уннас, бросив конец веревки, прыгнул на льдину и перескакивая с одной [28] на другую стал пробираться к небольшому острову, лежащему посредине реки. Амвросий, утомленный боем, израненный, почти слепой, то и дело, что оступался и проваливался в воду, и если он не утонул, то единственно благодаря тому, что обвязал себя вокруг тела веревкой, которую держал в своих руках Уннас. Выбираясь при ее помощи на льдины и перебираясь по ним, Амвросию удалось добраться до острова, где лопарь укрыл его в стоявшей там землянке4.
Уннас и Амвросий были на первый раз спасены. Из своего убежища они видели, как загорелась церковь, как пламя охватило весь монастырь и слилось в одно огненное море.
На следующий день в Рождество, от монастырского храма, служб, келий, построек и мельницы остались одни догорающие развалины. Все, что было ценное, шведы унесли с собой, а остальное оставили добычею пламени.
По разным источникам число убитых различно, некоторые насчитывают иноков 51, 65 мирян и 2 женщины, другие и еще более.
Ограбив монастырь, шведы повернули в губу [29] и направились в Уру, а оттуда к Кольскому Острогу, они не щадили на своем пути ни мужчин, ни женщин и избивали все, что попадалось навстречу. Жители Кольского Острога встретили набег шведов вылазкой, в которой последних пало до 60 человек, и шайка обратилась в бегство. Быть может, что кроме Амвросия и Уннаса спаслось и еще несколько человек, но предание не сохранило об них памяти. Со страшными обжогами лица и рук, с опаленными волосами, Амвросий остался на некоторое время прикованным к постели. Он лежал в землянке на сложенных прутьях с повязкой на глазах. Но Уннас, отделавшийся так счастливо, на другой же день отправился на пожар. Ночью сильно подморозило, и ему представилась возможность перебраться на другой берег по льду.
Уннас и Амвросий прожив[а]я на острове, не терпели недостатка в пище, хотя скотный двор был сожжен неприятелем, а скот, которого он не мог с собою захватить, отдан в добычу огню, но на острове оказался достаточный запас соленой рыбы. Монахи на этом острове в летнюю пору ставили снасти для ловли семги и здесь же солили ее. В землянке нашелся котелок и различные кухонные принадлежности.
Через несколько лет, возвратились находившиеся в отлучке монахи. Случайно уцелевшая мо[30]настырская баня стоявшая несколько в стороне, послужила им приютом.
V.
Свидание
Весть о разрушении Печенгского монастыря не скоро охватила обширную в то время Русь. Странники, доброхоты, богомольцы, эти исконные представители благочестия русского православного люда, продолжали отправляться в дальний путь на поклонение святыням Печенгской обители.
В числе богомольцев находилась и Анюта. Смерть отца Амвросия дала ей возможность освободиться от заточения в монастыре, и она в качестве 6огомолки отправилась отыскивать своего жениха-спасителя жизни, в Соловецкий монастырь, а оттуда в Печенгский. Узнав из рассказа Уннаса, что Амвросий и есть Феодор, она отправилась с ним на остров и здесь в землянке нашла его все еще сильно страдающим от обжогов. Когда Анюта вошла в землянку, Амвросий лежал с закрытыми глазами и обвязанным лицом; она не могла его признать, но он, хотя и не мог ее видеть, сразу узнал Анюту по голосу.
Анюта осталась жить в землянке для ухода за больным, и, благодаря ее попечению и заботам, Амвросий стал поправляться. Выздоровев, он вме[31]сте с нею отправился к себе на родину, и, так как обряд пострижения не был окончен, и, следовательно, он продолжал оставаться мирянином, то и женился на Анюте.
Вероятно, что Анюта-то и вошла в местное предание о разрушении Печенгского монастыря. Оно говорит, что один из монахов, сильно раненый, спасся от вражеского меча бегством на остров реки Печенги. Здесь Ангел Божий каждую ночь сходил к нему и возлагал на его глаза свои руки, и продолжалось это до тех пор, пока больной не выздоровел, и снова к нему возвратилось зрение. Когда весть о разгроме шведами Троицко-Печенгского монастыря дошла до известного своим благочестием Феодора Иоанновича, она его сильно опечалила.
Царь приказал построить новый монастырь в ограде Кольского острога, ради обеспечения его от набегов разбойничьих шаек и приписать его к церкви Пресвятые Богородицы и поместить в нем на житье оставшихся в живых, но без приюта, монахов Печенгского монастыря. Но в 1619 году и церковь, и монастырь сгорели.
Царствовавший в это время благоверный царь Михаил Феодорович, ревнуя о просвещении подвластных ему народов языческой религии, повелел выстроить другой монастырь, за городом и за рекой Колой. Воздвигнутый монастырь был причис[32]лен к Архангельской епархии и носит название Ново-Печенгский или Коло-Печенгский монастырь.
Царь Алексей Михайлович в 1675 году даровал этому монастырю все те привилегии, которыми пользовался прежний Печенгский монастырь. Настоятелем Новопеченгского монастыря был назначен ученик преподобного Трифона инок Иона.
В 1714 г. в городе Коле насчитывалось 3 церкви: Св. Троицы, Успения Божией Матери и св. ап. Петра и Павла.
В 1764 г. монастырь был закрыт и причислен к Кольскому собору последовавшим в том же году манифестом Екатерины II-ой; все привилегии монастыря, принадлежащие ему, отменены, и перешли в государственную собственность.
С этого времени монастырские строения стали мало-помалу разрушаться, и только в 1881 году духовная и светская власть признала делом первостепенной важности возобновления Печенгского монастыря, и святейший синод дал благословение на открытие сбора пожертвований по всей России.
Дозволено цензурою, С.Петербург мая 14 дня 1892 г.,
Типография П. Вощинской, Шлиссельбургский пр., № 3
ПРИМЕЧАНИЯ
[1]
1 Теперь Северною обителью остается только Соловецкая.
[11]
2 Несомненно, что она была окрещена в православие и ее нарекли Анной.
[24]
3 Отсутствовало 5 иноков, бывших в далеком пути по делам обители и потому избежавших смерти.
[28]
4 На реке Печенге, против того места где был монастырь, посредине реки лежит вероятно и теперь, если их только не смыло течением, два островка, и в Вардэском документе так записано: «На этих двух островках стояли две землянки, которые остались нетронутыми, ибо шведы не могли дойти до них».
© переложение текста Й.А. Фриса, неизвестный автор, 1893
© OCR, HTML-версия, И. Шундалов, 2007
