НИКИТИН Андрей Леонидович (1935-2005)

ОСТАНОВКА В ЧАПОМЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ, 1969 год. Полуночный берег

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ, 1986 год. Мурманский гамбит

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ, 1987 год. Последняя тропа

[117]

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

1983 г
Стрелков, "СЕВРЫБА" и другие

[119]

1.
По коридору топот стада носорогов. Стонут половицы, прогибаются балки, брызгами разлетаются ступени. Ходит ходуном только что построенная двухэтажная гостиница под пудовыми шагами земных тяжеловесов. Вниз... вверх... Лестница рушится вдребезги, но всякий раз я убеждаюсь, что ни с ней, ни с домом пока еще ничего не случилось. Потому что будят меня не хозяева африканских болот, а немолодые парни, поздней ночью возвращающиеся с работы - из такого же здания напротив, которое они сейчас конопатят и обшивают изнутри фанерой, или из цеха, строящегося на берегу. Причина грохота и шума - гнилые балки, на которые легло междуэтажное перекрытие, мокрые от позапрошлогодних дождей и прошлогоднего снега брусья - старые брусья ветхих, разобранных домов Мурманска, которые привезли сюда, за тридевять земель, чтобы выстроить гостиницу.
Не для туристов: Терский берег теперь для них закрыт. И не для шабашников, которые сейчас в ней живут и ее доделывают. Для колхозников. Точнее - для колхозных охотников, которые будут собираться здесь ранней весной на зверобойный промысел, за последние десятилетия полностью перешедший в руки архангельских колхозов.
И, просыпаясь в очередной раз от грохота сапог по коридору, я не перестаю удивляться, что судьба снова привела меня в Чапому. В ту Чапому, о которой я [120] столько писал и вспоминал, полагая, что уже никогда на рубчатый песок здешнего отлива не лягут отпечатки моих резиновых сапог и с высокого угора не откроется вдруг древнее поморское село на наволоке, охваченном с трех сторон сверкающим ультрамарином реки и моря..
Все получилось иначе. Далекий "завтрашний" день, о котором я когда-то думал, вдруг оказался днем сегодняшним со всеми его заботами и сомнениями. И, конечно же, надеждами.
Тогда, в конце шестидесятых начале семидесятых годов, попадая на Терский берег то с борта парусной шхуны, то с "Соловков", совершавших регулярные рейсы между Архангельском и Кандалакшей, живя подолгу в селах, мне удалось узнать и увидеть многое.
Стоило закрыть один колхоз, как жизнь на большом пространстве берега останавливалась. В самом селе по инерции она еще тащилась: работали движки, освещая дома, не сразу закрывался магазин, на почту поступали газеты, письма, пенсионные переводы, но уже не было правления колхоза и сельсовета, за любыми справками надо было куда-то лететь или плыть, распускала учеников школа, закрывались клуб и медпункт. На улице и за околицей постепенно затихал перезвон коровьих ботал, блеяние овец и визг поросят: в один из дней ферму переводили в другое село, а там, за неимением места и кормов, лишнее - "чужое" - стадо пускали осенью под нож. Опустевшие здания ветшали. Если их не перевозили сразу, то постепенно разбирали на дрова, поскольку заготавливать дрова в лесу или из плавника уже не хватало рук.
Прежние колхозники, кто помоложе и поздоровее, особенно если у них были дети, не найдя себе жилья и работы на новом месте, отправлялись в города, искать свою судьбу.
- И что самое удивительное, все это происходило отнюдь не в тяжелые для российской деревни годы,- говорил мне знакомый журналист, не раз бывавший на Севере и с пристальным вниманием вглядывавшийся в происходившие там процессы.- Для рыболовецких колхозов Белого моря шестидесятые годы были временем подъема. Посмотри сам. Давно позади осталось безлюдье послевоенных лет, подросло молодое поколение, колхозы встали на ноги, как раз к этому времени обзавелись океанскими судами, семга шла к берегу [121] валом, год от года росли банковские счета колхозов, развивались подсобные промыслы вроде той же песцовой фермы, которую ты застал в Чапоме, акклиматизировалась в северных водах горбуша...
- ...которую у колхозников отказывались принимать на рыбопунктах!
- И это было,- согласился он.- Но - принимали. А главное - поморские села обстраивались. Кое-где стали возникать даже собственные маленькие гидроэлектростанции, появились свои механизаторы, в каждом селе работали свои плотницкие бригады, еще шили карбасы и доры...
Все это я знал и сам. Знал, потому что целью моих поездок, в конечном счете, была эта самая жизнь, которую я разглядывал со всех сторон и которая только малой частью своей нашла отражение в моих статьях, очерках и книгах о Севере. Я мог добавить, что здесь всегда было вдосталь жилья, чтобы принять и расселить множество пришлых, как, скажем, в тяжкие годы войны, когда на Терском берегу спасались сотни эвакуированных семей. Здесь никогда не голодали - ловилась разнообразная рыба, у каждого были овцы и олени, был огородный овощ, картофель, на зиму солили и сушили грибы, запасали впрок ягоды, охотились на зайцев и куропаток.
Наконец, под ногами была родная земля, на которой эти люди родились и выросли, с которой были связаны невидимой пуповиной куда крепче и теснее, чем, скажем, в той же средней полосе России.
"Пуповина" эта и помогла мне многое понять.
Найденные на прибрежных дюнах древние очаги сезонных стойбищ первобытных охотников и рыболовов, промышлявших в летнее время семгу на тех же местах, где стояли теперь тоневые избушки поморов, позволили взглянуть на жизнь и быт поморских сел сквозь призму экологии. И тогда оказалось, что за "примитивностью" хозяйства и "невежеством" рыбаков скрывается удивительно гармоничная, выверенная на опыте многих поколений система использования окружающей среды, в которой все взаимосвязано и взаимообусловлено.
Чтобы выжить в условиях Севера, человек должен был разумно пользоваться окружающим миром, "брать разумно", как однажды мне скажет коренной помор, [122] вернувшийся из города в родное село, чтобы попытаться возродить его к новой жизни, используя старый опыт и отброшенные было природохозяйственные начала. Здесь, за Полярным кругом, больше, чем где бы то ни было, возможность существования человека определялась разумностью его поведения. Ресурсов для жизни было много, следовало только брать их так, как берут грибы, чтобы грибница не оскудела и на следующий год принесла еще больший урожай.
Прежнее хозяйство поморов не было хищническим. На учете был каждый расчищенный для пашни участок земли; каждая лужайка, пригодная для покоса, ежегодно очищалась от набросанного весенним половодьем мусора и молодых побегов краснотала. Здесь знали, что "урожайные" годы, когда семга с моря валом валит в реку и в выметанные сети, неизбежно сменятся пустыми годами, когда можно только кое-как в течение всего лета наскрести необходимый запас на зиму, поэтому прибрежный лов надо восполнять морским и озерным...
Теперь ситуация резко изменилась. Природные ритмы не учитывались при планировании сверху, колхоз загодя оказывался в пролове, хозяйство было лишено маневренности, терпело ненужные убытки, и человек терял интерес к своей работе.
Казалось, выход был найден, когда рыболовецким колхозам, испокон века занимавшимся только прибрежным ловом, открыли путь в океан. Обновлялся государственный рыболовный флот, суда становились крупнее, мощнее, старые продавали колхозам и тут же включали их в общую флотилию.
Но все оказалось не так просто и хорошо, как представлялось поначалу.
Да, океанские уловы давали такую прибыль, о которой прежде поморские хозяйства не смели и мечтать. Но стоило судну стать на ремонт, как прибыль оборачивалась явным и год от года растущим убытком. И не только финансовым. В какой-то момент начали понимать, что убытком оказывался и отток человеческих рук на суда - рук наиболее эффективных, необходимых в хозяйстве, которые часто потом уже не возвращались в родное село.
Была еще причина, подрывавшая коренное хозяйство поморов, с которой я постоянно сталкивался в [123] своих поездках по Северу,- собственно сельское хозяйство. То самое сельское хозяйство, на котором зиждилось благополучие обычных колхозов на "материке".
Отсутствие каких-либо дорог, связь с районным центром только морем или по воздуху лишала колхоз возможности реализовать свою продукцию. Гнила картошка и капуста; молоком поили телят, обрат из-под сливок шел коровам... Чем выше были надои и привесы, тем большие убытки терпел колхоз. Однако сократить стадо до нужного минимума районные власти не разрешали, поскольку колхозное поголовье скота входило в общее поголовье скота по району, фигурировало в отчетах и сводках, создавая видимость процветающего сельского хозяйства за Полярным кругом... Был ли выход из этого положения и какой? Стратегия экономики укладывалась в четыре действия арифметики. В первую очередь следовало сохранить живыми старые поморские села - те форпосты колонизации Севера, которые отмечают своим существованием восемьсот лет напряженного человеческого труда многих и многих поколений. Пока стояло село и на своем месте стоял дом, люди возвращались хотя бы на время отпуска, присматривались, что и как делается, не стало ли лучше, помогали колхозу и на тоне посидеть, и сено заготовить, и дрова... Выброшенные обстоятельствами жизни, они все еще выжидали, не рвали оставшуюся связь с Берегом. Но стоило порушить дом, тронуть его с места, как приезжать оказывалось некуда и незачем...
Обо всем этом я писал. И о причинах, и о последствиях. О настроении людей, готовых биться за право жить на своей земле, в отчем доме, о тех огромных резервах края, которые могут стать основой его возрождения. О необходимости для районного и областного руководства нового, экологического подхода к решению встающих перед ним хозяйственных и социальных задач, о том, что далеко не быстро и не сразу может произойти поворот, о котором я пишу: требуется и терпение, и понимание обстановки...
Между тем вести, доходившие из Чапомы, подтверждали самые грустные прогнозы.
Количество тоневых участков сокращалось вместе с уходившими из жизни стариками-пенсионерами. Пес[124]ки метут по печинам Пулоньги, сожгли последний сарай, напоминавший о когда-то бывшей Сальнице, в богатой Стрельне осталось два или три дома, повалилась Пялица, в которой теперь ни почты, ни магазина - только ГМС и приемный пункт, да и тот собираются закрыть; пески засыпают Кузомень - одно из самых крупных сел на берегу, где были школа, интернат, больница и много всего другого... Как видно, последние дни доживала Сосновка. На глазах пустело Тетрино. Держались только три села, ставшие центрами "объединенных" колхозов: Варзуга с ее знаменитым народным хором и главной семужьей рекой полуострова, Чаваньга, гордившаяся некогда первой гидроэлектростанцией на маленькой речке, питавшей село и пилораму, да Чапома, не вобравшая, а как бы пропустившая через себя три последовательно "объединявшихся" с нею колхоза - пялицкий, стрельнинский и пулоньгский, от которых не осталось и следа...
И вот - крутой поворот памяти, и сквозь оглушительный треск вертолета я снова слышу голос Александра Петровича Стрелкова, бессменного председателя колхоза "Волна" в Чапоме:
- Как, узнаешь Берег? Не забыл? Видишь, кусок дороги новой, при тебе не было. Там вон тоня ожила: сети в море выметаны, дымок из трубы, карбасы у берега - значит, рыбаки сидят! А сколько лет на ней никого не было!.. Ты по крышам, по крышам сёла наши примечай. Светлая - стало быть, новый дом поставлен. Зашевелился Берег, еще как зашевелился-то! Все, о чем когда-то с тобой говорили, теперь в дело пошло... Вон, гляди, Стрельна моя, узнал? Не стали рушить до конца, сохранили. Теперь год-другой - и снова в рост пойдет! А Чапому, пожалуй, и не узнаешь: расстроилась она, ребят много подросло, а те, что в армии, тоже домой теперь возвращаются...
Навалившись грудью на дополнительный бак с горючим, я тогда слушал и не слышал своего давнего знакомого, до рези в глазах вглядываясь в проплывавшую за иллюминатором такую знакомую и такую волнующую панораму Терского берега - того Полуночного Берега, о котором столько писал и думал.
Бог ты мой, десять лет! Десять лет, как я не был здесь. А если прибавить еще три года, после первого моего посещения Чапомы? Те годы, когда я стал здесь [125] чувствовать себя действительно своим, поняв, что приняли меня поморы в свою большую семью, а дом Логиновых стал вроде бы и моим домом, тоже со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями... Сколько всего передумано, переговорено, перевидано, сколько сотен километров пройдено по людским и звериным тропам!
Разве я могу забыть, как вязнут ноги в красных пустынях Кузомени, как стынут в ледяной воде, заколевая, руки, перебирающие ставной невод? Разве забыть тропы, взбегающие на каменистые теребки среди морошковых болот, ведущие от берега в глубь полуострова, на лесные озера?
- Видишь? - толкая меня в плечо, продолжал Стрелков.- Чапома-то наша, а? Вон сколько всего за одно лето построили! На угоре посадочная площадка для вертолетов будет, рядом - склад горюче-смазочных материалов поставим, на берегу - главный цех, вон и стены его уже обозначились... Водопровод сейчас должны протянуть с озера - в цех, в столовую, в клуб, по селу пустим... Дома будем строить, дома! Помнишь, сколько голову ломали, как жизнь рыбаков повернуть? Вот она, на глазах поворачивается...
Внизу взгляду открывалась Чапома, знакомая и незнакомая одновременно. Те же изгибы берега, тот же узкий наволок, на котором всегда теснились ее дома. Но теперь я мог приметить, что дома эти начинают раздвигать прежние границы села: они шагнули вверх по угору, пошли по реке, да и строительство цехов, о которых говорил Стрелков, показывало направление движения застройки в совсем непривычную сторону - по берегу моря.
Пока вертолет дважды прошелся над селом и рекой, давая возможность осмотреться, я пытался угадать знакомые дома, узнать потянувшихся к посадочной площадке чапомлян. Всюду бросались в глаза новые для здешних мест признаки жизни. От самоходной баржи, приткнувшейся на мелководье, трактористы тащили на берег какие-то грузы; на песке громоздились штабеля бочек и стройматериалов, а рядом ярко и весело взблескивала под полярным солнцем сталь топоров в руках плотников, работавших над новеньким срубом...
"Неужели все, что думалось за эти годы, о чем меч[126]талось, начинает теперь воплощаться? - спрашивал я себя, пока летел над знакомыми устьями рек, над бело-желтыми песчаными лукоморьями, примечая белый пунктир пенопластовых поплавков выметанных в море сетей.- Сдвиги, конечно, видны, отчетливые сдвиги, но каков будет конечный результат? Хватит ли на все это сил и терпения?"
В вертолете с нами были представители объединений, входивших в "Севрыбу", гигантское промысловое предприятие, работающее на всех морях и океанах северного полушария,- руководители и плановики, которым, казалось бы, не должно быть дела до маленькой Чапомы, затерявшейся на побережье Белого моря так, что не на каждой карте ее увидишь.
А началось для меня все с письма, адресованного даже не мне, а моему однофамильцу, корреспонденту "Литературной газеты", много и долго занимавшемуся делами архангельских рыболовецких колхозов. Писал бывший председатель колхоза "Северный полюс", теперь заместитель председателя мурманского рыбакколхозсоюза.
Причин для письма было три. Первая - их давнее знакомство. Вторая заключалась в том, что, привыкнув встречать его имя на страницах "Литературной газеты", ему приписали и мою статью о Терском береге, которая появилась там год назад. Третья была самой главной: новое руководство "Севрыбы" вместе с обкомом партии обратило наконец внимание на положение рыболовецких колхозов. Импульсом послужила Продовольственная программа, на которую тогда возлагали большие надежды, хотя, как вскоре выяснилось, программа намечала задачи, но никак не обеспечивала пути их решения. И в этом отношении план, принятый советом директоров "Севрыбы", оказывался ее прямым развитием и дополнением.
Пытаясь найти основу дальнейшей жизни поморских сел, когда-то, следом за рыбаками и в соответствии с примерным Уставом колхоза, я предлагал вернуть колхозное животноводство и полеводство на подобающие им места действительного подсобного хозяйства, призванного обеспечить исключительно внутренние нужды колхозников. Сами колхозники должны были определять, сколько содержать коров, что сеять и сеять ли вообще, сколько заготавливать сена на зиму. Тогда [127] каждый бы знал, что его труд оправдан, приносит доход, а не убыток.
Мурманчане подошли к вопросу с другой стороны. Они предложили снести призрачную, но четко определенную финансовыми инструкциями стенку, разделяющую "город" и "деревню", государственную собственность и колхозную, с тем, чтобы развернуть межхозяйственную кооперацию между промышленными предприятиями "Севрыбы" и рыболовецкими колхозами.
За первым письмом последовало другое. Меня звали приехать на Терский берег, чтобы участвовать в необычном эксперименте. Перспективы открывались заманчивые. Слово, звучавшее все эти годы гласом вопиющего, обещало обернуться делом, которого я добивался уже давно. Но где гарантия, что все это всерьез и надолго? Что это не очередная кампания, которых на своем веку повидали мы все предостаточно? Что еще год-два и все это не канет в океанскую глубину и даже кругов не увидишь на безмятежной глади моря? И снова - горечь разочарований?
Звонки из Мурманска между тем следовали один за другим. В них проступала настойчивость, заставляющая поверить в серьезные намерения мурманчан. Меня звали, соглашались ждать, напоминали, когда истекал очередной срок, и наконец, дождавшись, когда пройдет на Севере запаздывавшая, как обычно, весна, а лето выплеснется светом круглосуточного полярного солнца, после многих лет я опять прилетел в Мурманск.
Первые ощущения - знакомая, влажная жара Заполярья. Снова скалы, болота, озера. Рядом со взлетной полосой нового аэродрома - ковры легкой белой пушицы; по отвалам, у низкорослого сосняка - густая кипень розового иван-чая... Гитерман, председатель мурманского рыбакколхозсоюза, создатель базы колхозного флота,- невысокий, темноглазый, с большим, открытым лицом, с мягким голосом, наполненным просящими, убеждающими интонациями, который, как скоро я мог заметить, может наполниться металлом, так и не меняя своей тональности. Егоров, его заместитель,- худощавый, подтянутый, спортивного вида. Он тоже не молод. Суховатый, резкой, как говорят в этих краях, он своей властностью, категоричностью суждений и подчеркнутым щегольством ярко-оранжевой рубашки под неизменным темным костюмом напоминает [128] несколько киногероя, которому "все по плечу". Две полярности, два единомышленника. Оба работали раньше в системе архангельского рыбакколхозсоюза. Гитерман возглавлял базу колхозного флота здесь же, под Мурманском, по образцу которой теперь создана и база флота мурманских рыболовецких колхозов.
Разговор завязался еще в машине, которая неслась по новой полупустой автостраде между сопок, словно бы без перехода вынырнула на улицы нового, красочного, только еще строящегося Мурманска, продолжался в кабинете Гитермана, а потом и в номере гостиницы, из окна которого открывался вид на Кольский залив, толчею судов под незакатным полярным солнцем и уходящие вдаль плавные гряды холмов.
- В стране у нас сейчас практикуется три вида взаимодействия промышленных предприятий с колхозами,- объяснял Егоров сложившуюся ситуацию, которая, как я и предполагал, оказалась совсем не так проста, как то представлялось по письмам.- Во-первых, есть отношения шефские. Это чистой воды благотворительность, неизбежно порождающая у колхозников иждивенческие настроения и даже требования. В этом случае предприятия оказывают колхозам разного рода помощь безвозмездно, из своего кармана, не получая взамен ни денег, ни продуктов, а иногда даже и просто го "спасибо". Есть другой вид - подсобные хозяйства предприятий. Они являются собственностью предприятий - так сказать, "аграрный цех" завода. На них работают нанятые заводом рабочие и специалисты, а все издержки покрываются за счет прибылей самого завода. Третья форма - агропромышленные объединения. В этом случае группа предприятий и колхозов, родственных по профилю, работает, так сказать, на долевых началах...
- Ни то, ни другое, ни третье в данном случае нам не подходило,- вставил Гитерман и, видя мой недоуменный взгляд, пояснил:
- Нам нужна была именно кооперация. Другими словами, нужно было, чтобы предприятия вкладывали свои средства в сельское хозяйство рыболовецких колхозов.
- Но для чего? Разве не проще идти по пути специализации? - все же поинтересовался тогда я.- Каждый занимается своим делом. Предприятие, ска[129]жем, та же судоверфь, строит и ремонтирует суда, колхозы ловят рыбу, а сельским хозяйством занимается третий специалист...
- Так-то оно так,- нехотя согласился Егоров.- Но здесь мы зажаты в рамки действительности. Продовольственная программа потребовала создания при каждом промышленном предприятии подсобного сельского хозяйства, которого у них нет. Нет ни земли, ни скота, ни помещений, ни специалистов, ни просто свободных рук. Денег на это в общем-то тоже нет, но они будут, то есть банк позволит их теперь тратить на эти цели. Но в какую копеечку влетит каждый килограмм полученного таким образом мяса и молока! Между тем все необходимое - помещения, скот, специалисты, оборудование - есть в рыболовецких колхозах. Им по большей части это не только не нужно, но, как вы сами писали, приносит чистый убыток. Вот мы и решили: не проще ли скооперироваться? Предприятия будут вкладывать в уже налаженное сельское хозяйство колхозов средства для развития производственной базы и для строительства новой жизни, а колхоз будет увеличивать производство продуктов животноводства и земледелия, которые у него будет(закупать и вывозить его промышленный партнер. На средства предприятия колхоз будет строить жилье, клубы, школы, больницы, благоустраивать села...
- Другими словами,- перебил Гитерман,- сельское хозяйство в рыболовецких колхозах будет как бы общим подсобным хозяйством партнеров - современным, высокодоходным, а главное - будет служить рычагом дальнейших социальных преобразований. Вместо того чтобы брать людей из села, мы будем помогать ему самому расти. Ему и Берегу!
Задумано было красиво, ничего не скажешь. Одним выстрелом вроде бы и впрямь удавалось убить двух достаточно крупных "зайцев". И все же я чувствовал, что за всем за этим что-то стоит, ибо зачем столь настойчиво звать писателя, если все и так складывалось хорошо?
Вопрос был поставлен ребром, и ответ на него был краток и ясен: нужна гласность. Нужна поддержка в центральной прессе. Как обычно, хорошее дело при первых же шагах споткнулось на инструкции для Стройбанка, согласно которой промышленные предприятия [130] имеют право финансировать только... собственные подсобные хозяйства! Стало быть, пока действует эта давным-давно отжившая и тем не менее властная бумажка, скрепленная когда-то чьей-то ответственной подписью, ни о какой действительной кооперации и речи быть не может. С точки зрения порядка, инструкция оставалась вроде бы правильной: зачем, в самом деле, финансировать какого-то "чужака"? Впрочем, какой же "чужак" может быть в нашей стране? Ведь не за границу деньги идут, даже не в союзную республику...
Но мне объяснили и это.
- Мы, как и вы сейчас, забыли о двух формах собственности,- поставил все на свои места Гитерман.- Колхоз - сам по себе, государство - само по себе...
- Но ведь это же фактически давно не так! - воз мутился я.- Давно нет уже "делимых" фондов в колхозе, уходящий из села колхозник ничего из колхоза не получает, поскольку и он в колхоз приносит только самого себя. Сколько об этом уже написано было!
- Все это так,- согласился председатель рыбакколхозсоюза.- И все же существующую границу не переступить. Нужно новое законодательство, пересмотр множества устаревших положений, которые как цепями опутывают каждый наш шаг. Но эти цепи мы сбросить - увы! - не в силах.
- Простите, Юлий Ефимович, что-то я здесь не понимаю,- не сдавался я.- Ведь несмотря на это, в колхозах идет строительство, и продукты сельского хозяйства промышленные предприятия покупают у колхозов. Как же так?
- Вот так. И они покупают, и мы строим. Другого выхода нет. Это нужно всем, как жизнь. Но какой ценой это делается? Колхозы продают продукты предприятиям дешевле, чем принимали бы у них заготовительные организации. Вы хотите сказать, что у них все равно никто не принимал и не принимает? Правильно, так оно и есть. Но, с другой стороны, почему из-за нерасторопности соответствующих организаций колхозы должны терпеть убытки? Здесь, на мой взгляд, колхозы терпят не только финансовый, но и моральный убыток. Ведь важен принцип, согласно которому каждый колхозник должен наверняка знать, что его труд и труд его товарищей будет оплачен сполна.
[131]
- Ну, а как же предприятия строят? Ведь сами же вы сказали, что банк отказался финансировать!
- Верно, отказался. Но строить надо? Надо. Стало быть, следовало искать какой-то выход, чтобы спасти идею. Банк отказался финансировать капиталовложения предприятий в подсобное хозяйство колхозов. Он не отказывался финансировать капиталовложения в подсобное хозяйство самих предприятий. Поэтому предприятия "Севрыбы" выкупили у колхозов производственные помещения, скот, наняли специалистов... Конечно, все осталось на своих местах. Но так называемые "партнеры" колхозов получили юридическую возможность перестраивать, расширять, обновлять свои "аграрные цеха"... чтобы передать их тотчас же в аренду тем же колхозам, на земле которых они находятся! Вам смешно? А нам горько, потому что расходуются лишние средства, время, отодвигается конечный результат. И все же дело сдвинулось с мертвой точки, пошло. И люди поверили нам, что это всерьез...
Я тоже поверил тогда в то, что это - всерьез и надолго. Особенно когда попал в кабинет начальника "Севрыбы" - просторный, светлый, с видом на порт и Кольский залив, где противоположную сторону занимает огромная карта Мирового океана, весь земной шар в прямолинейной развертке, на которой непонятные для меня знаки отмечают какие-то зоны, указывают океанские отмели и впадины - голубую ниву советского рыболовного флота.
Но самое большое впечатление оставляет сам хозяин кабинета: высокий, мослатый, на первый взгляд какой-то неуклюжий, и только потом понимаешь, что это от силы, клокочущей в нем энергии, постоянно работающего мозга, перемалывающего одновременно десяток вопросов ежеминутно.
Каргин выше меня на голову, стрижен под ноль, отчего резче выступают шишки на черепе и крупные черты лица - в профиле, как ни странно, улавливается что-то птичье, он похож на взъерошенного драчливого цыпленка-гиганта. У него порой неприятный резкий голос, но все это уже через несколько минут отступает на задний план, и оказываешься под обаянием точности и силы мысли капитана огромной морской державы, состоящей из флотов и объединений-концернов, обеспечивающих слаженную и бесперебойную работу десяткам [132] тысяч людей. Он, Михаил Иванович Картин, несет ответственность за все, начиная от жизни и здоровья каждого работающего у него человека и кончая стратегией лова и нашей океанской дипломатией, где выступает напрямую в переговорах с министрами и такими же капитанами промышленности заинтересованных стран. Каргин - представитель крупнейшего продовольственного цеха страны. Сюда, на его широкий письменный стол, каждое утро ложится стопка радиограмм от всех флотилий с отчетом за прошедшие сутки, и он должен принять наиболее точное, единственно правильное решение, чтобы суда не оказались в пролове, чтобы не пропадала, не портилась рыба, не болтались без дела моряки в океане. Вот тогда я и почувствовал, что в этом голубом здании с колоннами, стоящем на площади старого Мурманска, растянувшегося теперь чуть ли не до Колы, бьется сердце "Севрыбы", работает ее мозговой центр, к которому подключены и маленькие рыболовецкие колхозы Терского берега.
К Картину я шел подготовленным. От Гитермана и Егорова я уже знал историю возникновения плана кооперации. Несветов, начальник отдела колхозов "Севрыбы", успел рассказать мне о положении на местах, о сложных "партнерских" отношениях колхозов с предприятиями, так что я не думал здесь услышать ничего нового. И все же именно общение с Каргиным, от которого, как я понял тогда, исходила вся страстность и энергия, весь тот мощный напор, заставивший покачнуться устаревшие ведомственные инструкции, окончательно убедило меня в реальности свершающегося поворота.
Начальник "Севрыбы" пересказывал мне идею кооперации, ее необходимость, но я понимал, что говорит он не об экономическом механизме партнерства. В его ломком, иногда взвивающемся голосе ощущалась неприкрытая боль за поморов, за живущие на последнем напряжении поморские села, которые он впервые объехал и облетел, увидев все своими глазами. Там, на местах, он познакомился с каждым председателем, отметил плюсы и минусы хозяйств, определив наметанным глазом не только имеющиеся, но и готовые вот-вот открыться бреши. Он говорил о том, что стимулировать хозяйство надо не только повышая закупочные цены, но, главное, снижая их за счет снижения себестоимости.
[133] Поднять заинтересованность колхозников можно не увеличением суммы денег, которая лежит на колхозном счету в банке мертвым грузом, а только их реальным оборотом. Деньги без лимитов - цемента, дерева, металла, механизмов, электроэнергии, горючего, продуктов и товаров широкого потребления - ничего не стоят. Это фикция. Деревне нужна не помощь шефов, развращающая человека, который привыкает рассчитывать на чью-то постоянную поддержку, а сотрудничество, проверяемое качеством и количеством продукта, в конечном счете - качеством труда.
Каргин говорил о том же, о чем думал и я, уходя из Чапомы по берегу четырнадцать лет назад: о новом дне старых поморских сел, о той огромной социальной революции, которую должна нести перестройка хозяйственной структуры края - то, что обещает межхозяйственная кооперация, разрушая последние барьеры, оставшиеся как память от давным-давно исчезнувшего нэпа...
Потом был стремительный полет на Терский берег - с Гитерманом, Егоровым, партнерами колхозов, со Стрелковым. Тень от вертолета бежала по бесконечным пространствам болотистых тундр, скользила по свинцовым разливам огромных озер. Ленты новых дорог, связавшие между собой населенные пункты, тянулись между прямоугольниками возделанных полей, изумрудная зелень которых была окаймлена неизбежным розовым бордюром кипрея. Я увидел поднявшиеся за это время современные кварталы Умбы на том месте, где мой знакомый предрика торжественно закладывал маленькую поселковую баню, которую уже успели снести, и еще раз подивился, как время меняет масштабы наших представлений и оценок.
И, наконец, возникла Чапома...
Тогда, вернувшись в Мурманск, я сказал, что напишу обо всем этом - о планах, трудностях, о том, во имя чего все это делается. Обещание я сдержал. Статья в "Литературной газете" помогла решить вопрос о закупочных ценах. Теперь колхозы могли продавать продукты сельского хозяйства своим партнерам по тем же ценам, по которым у них должны были бы принимать государственные заготовительные организации. Вот почему еще год спустя я оказался в уже построенной чапомской гостинице для зверобоев: я хотел увидеть, что полу[134]чилось из широких планов мурманчан, какие новые "рифы" стоят на путях у капитанов поморских сел. То, чего мы добились совместными усилиями, было совсем немного. Это было самым началом, но с чего-то надо было начинать?

2.
- Начать-то начали, слов нет, кооперация вещь хорошая, даже прекрасная, я за нее двумя руками теперь держаться буду, да только, видишь ты, дело какое: колхоз вроде бы как в стороне остается, не кооперация при нем, а он при кооперации, понимаешь? С одной стороны - мы вроде бы хозяева, для нас все делается, нам во благо, а если с другой стороны посмотреть, то все как бы помимо нас идет: нам, нам, а ни проконтролировать эту самую стройку, ни повлиять на нее мы не можем... Вот ведь тут незадача какая!
Стрелков, коренастый, широкоплечий, чуть косолапит на ходу, как все здешние жители, выработавшие шаг на кочкастой тундре и на прибрежном песке. И мне, отвыкшему от здешнего грунта, невольно приходится поспешать за вообще-то неспешащим председателем колхоза "Волна".
Впрочем, как это неспешащим? У председателя колхоза дел всегда невпроворот: всем он нужен, всегда к нему есть вопросы и просьбы, телефон не переставая трезвонит, надо сводки в район давать, думать о косовице, которая никак не ладится из-за на редкость переменчивой погоды. Скоро лето на осень повернет, падут холодные дожди да туманы, сено на вольном воздухе не просушишь, и пойдет оно гнить в зародах, даже если удастся его с сеногноя поднять.
А здесь еще стройка - самое главное, что только есть сейчас в жизни колхоза. Все надежды возложены на это первое крупное дело межхозяйственной кооперации.
- Ну, так что же она, кооперация? - спрашиваю я замолчавшего председателя, вырвавшегося в это утро из круговерти неотложных дел, чтобы пройти со мной по строительству.
- Что кооперация? Мы ведь тоже не сразу на нее пошли. Посмотрели да подождали, посчитали, как и что будет... Дело-то известное! Сколько всяких планов нам [135] предлагали, какие златые горы за прошедшие годы сулили, как хозяйство трясли - а все пшиком выходило. Одни слова! Приедет начальство, наобещает всего... Ты ему о том, что болит, а оно знай только глазом косит: скоро ли к ухе да к закуске позовешь? Нам рыбки нашей не жалко, хоть и на счет ее ловим, лишь бы дело было. А тут - прости-прощай, да и был таков! А когда ты к нему в Мурманск приедешь, он уже и думать о тебе позабыл...
- А теперь как?
- Теперь - дело другое. Когда сам Каргин по селам поехал, тут уж поверить пришлось. Сколько живу, первый раз "Севрыба" о колхозниках своих на берегу вспомнила! И наши партнеры, грех обижаться, четко работают: и трубы там, и емкости, и кабель корабельный, и арматура вся, какая нужно... Ты вот посмотри, как за один год Чапома переменилась...
Стрелкова на ходу перехватывает электрик, высокий белобрысый парень. Похоже, сын кого-то из Немчиновых, они в роду все высокие да белобрысые, и наверняка я видел его среди оравы ребятни в свои прежние наезды. Теперь они успели вырасти, измениться, повзрослеть, и мне их уже не узнать. Пока электрик обсуждает с председателем свой вопрос - что-то о распределительном щите, о каких-то лампах, за которыми надо лететь то ли в область, то ли в район,- я могу еще раз осмотреться и признать, что Чапома действительно изменилась.
Впрочем, какая Чапома?
Старая, которую я помнил? Она осталась такой, какой и была,- чистенькой, зеленой, плотно сбитой на невысоком песчаном наволоке между изгибом реки и морем. Вся она стоит словно бы на зеленом стриженом газоне, не уступающем английскому, потому что траву здесь не топчут, ходят по деревянным мосткам, и ее регулярно и методично стригут чапомские овцы, прилежанием своим схожие с английскими садовниками. За пряслами изгородей - густая темно-зеленая ботва картофеля, который обещает хорошо уродиться, несмотря на запоздавшую и в этот год весну.
Новые дома, построенные на месте старых, уже успели потерять белизну первозданного сруба. Их посеребрили дожди, ветра и метели, и разве что приглядевшись отличишь постройку от других, стоящих уже с полвека [136] на этой земле, а теперь подновленных голубой или зеленой масляной краской.
В Чапоме не увидишь ни заколоченных досками дверей, ни забитых окон, и, сколько бы Стрелков ни кивал на заботу рыбакколхозсоюза, я понимаю, что это очередной дипломатический ход. Тут целиком его заслуга - бессменного на протяжении пятнадцати с лишним лет председателя, который ухитрился и село сохранить, и колхоз по миру не пустить, даже молодежь придержать. Со стороны такое о нем и не подумаешь. Неприметный мужик, смешной даже, пожалуй. По-моему, он и крикнуть-то на человека не может, не нужно это ему, а вот поди ж ты - умеет и подход найти, и поговорить, и критику выслушать, и покаяться тут же на очередном пленуме райкома. Но твердо знает при этом Стрелков, что в ответе за людей и за колхоз он один, с людьми ему жить и для них. Ну а что критикуют - нельзя без этого, видишь, нельзя! Каждый свое ремесло показать должен. Один, видишь, хозяйство ведет, а другой его учит. Тоже разделение труда...
Новая, строящаяся Чапома - на угоре, за песчаной дорогой, пересекающей наволок от моря к реке. По ней только и разрешено движение механического транспорта. Раньше в Чапоме был единственный трактор с прицепной тележкой, перевезенный из Пялицы. Всю остальную работу исполняли летом на лошадях, зимой на оленях: в лес - по дрова, за сеном; на летное поле - за почтой и багажом редких пассажиров.
Теперь над Чапомой висит перестук двигателей. Свои же колхозные парни, выучившиеся на трактористов-механизаторов, с азартом рвут траками и протекторами тонкий слой дерна, едва наросший на суглинках угора за пять или семь тысяч лет. Год назад здесь еще была зеленая лужайка, на которой ребята гоняли мяч, поодаль стояли традиционные качели, без которых северное село - не село. Сейчас я вижу две наспех сделанные вертолетные площадки с уложенными, но еще не закрепленными гофрированными и перфорированными стальными листами. Дальше, за небольшим болотцем, поднимается каркас будущего гаража и ремонтной мастерской. Ближе к поселку друг против друга стоят двухэтажное общежитие для охотников на морзверя и обработчиков и гостиница, в которой я живу вместе с шабашниками. Вокруг все разъезжено, размешено в [137] глину, засыпано битым стеклом, ржавеющими консервными банками... Стоит остов новенького, но уже полностью "раздетого" трактора, горы закаменевших, разодранных мешков с цементом, штабеля целых, но больше битых облицовочных плиток, листы ржавого железа, обрывки тросов, лужи мазута или соляра, пропитавшие вокруг себя землю...
Издержки производства? Будущее Чапомы? Нет, обыкновенная бесхозяйственность, которую так странно мне видеть здесь, на Терском берегу, где до сих пор метут не только полы в домах, но и саму улицу, причем куда старательнее, чем в наших городах: свою ведь землю метут, самим по ней ходить!
- Так о чем я? - Стрелков разрешил все вопросы с электриком и снова вернулся ко мне.- Дел, понимаешь, ну вот никак не успеваю все переделать за день. И ладно бы от дела бегал, так нет! Вечером ляжешь, думаешь: это не сделал, с этим не поговорил, а надо. И ведь сколько лет уж стараюсь, все себе дисциплину придумываю, а они, дела эти, все лезут на тебя и лезут...
- О Чапоме, Петрович... Дел все равно не переделать, а я вот смотрю и не узнаю чапомлян. Не были вроде раньше терчане такими. Сколько помню, что в избе, что в колхозе, что на улице - один порядок!
- Это не мы, Леонидыч, не мы! - Председатель явно огорчен, что я мог такое подумать на его односельчан.- Ведь кабы властен я был над этой стройкой, разве ж бы так она велась? Я тебе про что и говорить стал: хорошее начало, слов нет, и перспектива хорошая, а как все делается? Ты меня правильно пойми - не хозяин я здесь опять, а, как бы сказать, прохожий: хожу и жду, когда мне все передадут, тогда и караул кричать буду. И сейчас кричу! - спохватился он, словно побоявшись, что я его могу понять как-то превратно.- Да слышат меня, а все успокаивают: знаем, дескать, Петрович, ты не волнуйся, все в порядке будет, потом доделаем! А в каком порядке? Думаешь, этих шабашников я нанимал? Или, может быть, лес выбирал, из которого эти дома строят?
Он переводит дыхание, как будто ждет, чтобы я его опроверг, и, не дождавшись, обрушивается:
- Мое дело бухгалтерское - только со счета на счет деньги загодя переводить, да и то их без моего спро[138]са берут, всем теперь рыбакколхозсоюз распоряжается...
В Стрелкове говорит азарт и обида. День сейчас распогодился, серый влажный туман сошел, ветра еще кет, стоит парная жара, и, достав из кармана широкий цветастый платок, председатель вытирает красно-коричневые от полярного загара лоб и шею.
- Ну да, как будто я тебя не знаю! Зачем строить самому, коли за тебя все сделают и готовеньким при несут, верно ведь? - раззадориваю я его, но он не обижается.
- Не думал, не думал я, Леонидыч, что ты такой. Ну зачем так говоришь? Да я бы этих шабашников, будь моя воля, на выстрел бы не подпустил, не то что им деньги платить! Знаешь, какие у меня шабашники были? Четыре года каждое лето приезжали, из Минска, настоящие мастера. И в колхозе они как свои были, и они к колхозу как к родному относились, на совесть строили, проверять не надо... Приезжают на четыре месяца, в отпуска. У них все рассчитано было: кто когда в отпуск идет, кто кого здесь подменяет... И как споро работали! В шесть утра уже на стройке, а спать ложатся не раньше двенадцати, вот как! Контору новую - это они построили, дом жилой и второй дом...
- Вот их бы и взял, раз они такие мастера! Сам говоришь - и организация, и порядок, и не рвачи... И где ты только теперешних бичей набрал? Глядеть на них и то совестно, а уж о работе я не говорю...
- Известно, где бичей ловят,- в Мурманске. Да только опять не я! В прошлом году мои минчане, когда узнали о кооперации, посоветовались и сказали, что готовы взять весь подряд, большую бригаду по всем специальностям соберут за зиму. Я и обрадовался: свои люди, проверенные, работают как для себя... А Мурманск не разрешил! Какие у них соображения были, не знаю, только все это дело отдали межколхозному производственному объединению, есть такое в Мурманске, еще один хомут на нашу шею. У них там материалы все, они людей набирают... Ну а толку что? Текучка. Приедут-уедут, долго не задерживаются. Вот и эти тоже. Что им, жить здесь? Смотрю, щели в стене в кулак, а он фанерой изнутри обивает. Говорю ему: "Что ж ты делаешь?" А он отвечает: "Ничего, снаружи тоже фанеру набьем, видно не будет..." - "Совесть у тебя [139] есть?" - спрашиваю. А он в ответ: "Ты меня нанимал? Ты мне деньги платишь? Мне в Мурманске расчет идет, а ты ходи себе и помалкивай в тряпочку..." Вот ведь дела какие! Да ты сам посмотри...
На первом этаже здания общежития, куда мы с ним подошли, уже кончили конопатить. Сейчас обшивают комнаты изнутри листами фанеры, ведут электропроводку. Лампочки, выключатели, электроотопление - все новенькое, добротное, чувствуется во всем рука промразведки, партнера колхоза по кооперации. Теперь только покрасить... Но Стрелков хочет показать мне, что под фанерой. Действительно, большинство балок гнилые. Они так напитались водой, что нажатием пальцев выдавливаешь из них влагу. По балкам и брусьям расползлась белая плесень...
Стрелков показывает на потолок, прогнувшийся под собственной тяжестью:
- Ну, как я сюда людей селить буду, если он уже сейчас прогиб дает? Ведь рухнуть может! Я уже про сил, пусть хоть подпорки ставят, перегородят комнаты надвое, а иначе и принимать не буду...
Точно, не выдержит. Это и я, не строитель, могу подтвердить. Ну, а что потом? Сразу же после приемки тем же старьем латать? Мне понятна озабоченность и досада Стрелкова, потому что все это огромное хозяйство должно перейти на баланс колхоза, и на его плечи сразу же падет "вечный ремонт", который того и гляди начнет съедать прибыль, ожидаемую от зверобойки.
- Что же, никто строителей не контролирует, так, что ли?
- Как не контролирует! Есть заместитель председателя рыбакколхозсоюза по строительству. Приезжает, смотрит, да много ли за свой приезд увидит? А мы от всего отстранены, у нас даже права голоса нет, все за нас решают, как за детей малых. Я председатель, а до конца месяца знать не буду, сколько у нас со счета денег снято. А если бы платили мы - половины денег им бы не дали, право слово! Разве ж это работа?
- Почему же своего зама по строительству не заведешь, чтобы следил?
Взгляд Стрелкова тускнеет, в голосе появляются горькие нотки.
- Не так просто, видишь ты, завести. Я бы все за вел - и замов, и строителей своих, и специалистов. [140] А куда я их поселю? Вот ведь беда наша! В колхоз пишут, просятся отовсюду. Я бы проблему кадров разом решил, а жилого фонда нет. Весь его извели за эти годы, пока села сселяли да колхозы объединяли. Ведь ничего не строили! И как я со стороны возьму, когда мне своих размещать надо, скученность такая стала, что просто некуда. Вот в одной семье четыре парня здоровых. Мне их отпускать на сторону не резон, да они и сами пока не хотят уходить. Однако оженятся - значит, четыре дома или четыре квартиры надо, чтобы было куда расселить. Иначе сами пойдут по свету место себе искать. И таких больших семей у меня две. А другие? Первый дом со всеми удобствами мне минчане построили - котелок для отопления, водопровод будет... А пойдет он не колхозникам - приезжим специалистам! Вот ты насчет заместителей. Нужны они, сам не справляюсь. Зам по строительству вроде бы будет, в Мурманске договорился. Нужен по мелиорации, по зверобойке... Теперь и свой юрист в колхозе должен быть, такая жизнь пошла. Механика нужно, инженера. Насчет механика я тоже кое-что придумал, будет у меня инженер-механик, ваш, московский: сейчас в Арктике на судне ходит, но договоренность уже есть...
Изменилась за эти годы ситуация, ничего не скажешь. Где те разговоры, что мы вели в Чапоме четырнадцать лет назад? Тогда думали о том, чтобы только удержаться, сохранить живым село, не упустить подрастающее поколение полностью в город.
- Своих бы ребят направил учиться, а? В ту же анапскую школу, где и сам был. Их вон у тебя сколько за эти годы подросло! И опять же послать можно колхозными стипендиатами, с доплатой, как, скажем, Тимченко делает со своими...
- Да я бы со всем своим великим удовольствием! Сколько уже с ними бьюсь, а они, паршивцы, учиться не хотят ни в какую. Говорю - хоть год проучись, чтобы знания у тебя были, с доплатой задержки не будет, учись! А они мне: лучше, Петрович, мы у тебя просто так работать в колхозе будем... Ну что ты с ними поделаешь?
Мы проходим мимо вертолетных площадок, которые надо укреплять и цементировать, по уже развороченному месиву болотца к гаражу, который неизвестно из каких соображений поставлен на самом угоре, где его [141] будут продувать все ветра, в стороне от деревни и фермы, в стороне от проезжей дороги к морю. Везде в глаза бросаются недоделки, везде все сделано кое-как, сшито на живую нитку. И я понимаю, как свербит и мучит моего спутника мысль, что отличное начинание, которое должно было перевернуть всю жизнь захиревшего было Терского берега, делается наспех и малопригодными средствами, способными только расхолодить колхозников и посеять обычное недоверие.
Им ведь со всем этим жить, им работать! Так почему бы и не дать им в руки строительство их же завтрашнего дня? Зачем делать и думать за них? - вот чего я никогда не мог понять. Только ли потому, что у них есть деньги, но нет так называемых "лимитов", а попросту говоря, строительных материалов, которые от гвоздя до леса и шифера распределяются исключительно в централизованном порядке и по предварительным - за год! - заказам специализированных организаций? Нужны ли эти "специализированные" организации, посредники между хозяйствами и государством, которые нашу экономику делают в высшей степени неэкономной? Груды ржавеющего железа, испорченного, такого драгоценного на Севере цемента, разбитых облицовочных плиток, стекла, гнилого бруса - вот плата за "посредничество"!
И ведь не только здесь - по всей стране так...
Вместе со Стрелковым мы выходим к берегу, где расположено главное строительство, сердце будущей производственной Чапомы - цех первичной обработки шкур морзверя, дизель-электростанция, склад горюче-смазочных материалов - все то, о чем он когда-то говорил, показывая мне контуры будущей Чапомы из вертолета.
Из-под емкостей, установленных уже на бетонные фундаменты, и штабеля железных бочек неожиданно выскакивают два зайца и зигзагами несутся в гору. Привыкли уже и к железу, и к шуму двигателей, и к тракторам, которые то и дело проезжают у кромки воды.
Последние десятилетия рыболовецкие колхозы Терского берега практически не участвовали в промысле гренландского тюленя. Почти целиком он отошел в руки колхозов Архангельской области. Причин было много: лежки тюленей ближе к Зимнему берегу, добираться [142] туда трудно, не стало охотников, снаряжения, ездовых оленей. Стрелков рассказывал, что, когда в Чапоме была еще звероферма, а рыбакколхозсоюз отказался поставлять им корм - хоть коров забивай! - пришлось ему организовать бригаду охотников, вместе с ними выходить на припай, выслеживать зверя, отстреливать и волоком, на себе, не один километр тащить по торосам туши убитых животных.
Теперь архангельским охотникам придется потесниться - сборный пункт трех уцелевших терских колхозов будет в Чапоме. Отсюда вертолеты доставят охотников на лежки тюленей и сюда же переправят убитых животных. Поэтому и выбрана в партнеры колхозу Промразведка, в чьем ведении находится все зверобойное хозяйство Севера. Цех первичной обработки шкур строится тоже с дальним прицелом. Чистая прибыль за сезон должна быть не меньше одного миллиона рублей - столько, сколько будет стоить все строительство. Но кроме этого в руках чапомлян останется более двухсот тонн "бесплатного" тюленьего мяса, под которое можно снова заводить звероферму и строить большой холодильник.
Так вот и набираются новые профессии для чапомлян.
Но Гитерман и Каргин хотят добиться, чтобы в колхозах оставалось хотя бы два процента тюленьих шкур,- тогда появится цех выделки и пошивочная мастерская. Постоянное электричество уже изменило жизнь села. На очереди привозной газ в баллонах и телевидение. Новые планы, высокие доходы и новые профессии должны стать тем рычагом, который полностью переменит быт поморов. Вроде бы все хорошо. И только одна мысль не дает мне покоя: а при чем здесь, собственно, рыболовецкий колхоз? Промышленный поселок на месте села! Опять все за счет привоза, со стороны? Но мысли мои перебивает Стрелков. Что ж, ему виднее, ему здесь жить. И со зверобойной базой он все обдумал и, наверное, рассчитал даже, куда вложить первый доход...
- Жилье - вот больное наше место! - говорит он.- Во что бы то ни стало надо строить, и не такими шабашниками - право слово, шабашники и есть! - а бригадой на подряде, как были у нас минчане. Настоящие строители нужны. А производственное предприятие [143] пусть только материал достает. Ведь почему я о минчанах все время говорю? Сколько, думаешь, один дом стоит, который нам предприятие строит? До двадцати пяти тысяч! Потому что - из бруса: из кругляка они не могут. А дом из кругляка, который нам нужен, всего в пять-шесть тысяч обходится! И стоит он дольше, потому как не гниет. Минчане - настоящие плотники, они из кругляка все строили, и материал этот нам нигде покупать не надо, свой лес есть. Выгода? Да еще какая - не в пять, а, коли посчитать на долговечность, то в десять раз! Было бы у меня жилье, первым делом бригаду плотников организовал, со стороны пригласил, лишь бы свои были...
Мы идем в цех, осматриваем душевую, где моются по вечерам шабашники. Стрелков озабочен самим цехом - сроки под угрозой срыва. Тут еще делать и делать. Надо устанавливать оборудование, поднимать станки, цементировать чаны, в которых будут выдерживаться в рассоле шкуры тюленей. Насколько я понимаю из его объяснений, самих чанов еще нет, под них только вырыты котлованы в песке, где идет сварка поржавевших железных листов. Не готовы ни ферма, ни гараж, но главное - должен быть цех, без него ничего не будет - ни зверобойки, ни доходов. Вот и водопровод: рассчитали, что вода из озера пойдет самотеком. До цеха она дойдет, но уже гараж, ремонтная мастерская, гостиница и общежитие потребуют дополнительного подпора, они стоят выше.
И все же таким поворотом колхозных дел Стрелков доволен.
- Видишь ли, сельское хозяйство в наших условиях, как его ни поверни, все равно убыточно, пока полной переработки на месте не будет, так я теперь понимаю! Почему мы на ноги сейчас встали? Все наши убытки промразведка взяла на себя. Тонна груза по воз духу в Мурманск - это тысяча рублей накладного расхода. Вот и посчитай. Молоко мы им продаем шестьдесят копеек литр, за корма они нам платят, ферму взяли на свой баланс, с заготовкой сена помогают, их люди косить приезжают...
- Другими словами - полная благотворительность за государственный счет?
- А как ты думал? Если бы самим, так просто ложись и помирай, сам знаешь, как было!
[144]
- Ну а полеводство? - спрашиваю я его с равно душным видом.
- Что полеводство?
- Полеводство-то у вас осталось или партнеры то же в аренду взяли? Оно ведь вам прямой убыток, только для фермы и нужно. А так оно у вас руки с весны до осени занимает...
- А ведь и правда! - останавливается Стрелков, и я вижу мелькнувшую в его глазах растерянность и досаду.- Ты подумай, забыли о полеводстве, а оно действительно у нас только для фермы и содержится! Как же мы так? Они у нас еще в аренду двенадцать гектаров заброшенных земель в Пялице взяли, распахали, но не засеяли. Точно! Пусть забирают к едрене фене все полеводство, если ферму на себя отписали! А надо, так пусть наших и нанимают работать, к себе зачисляют полеводов, только не по колхозным расценкам, а по своей зарплате, чтобы с коэффициентом и всем прочим. Слышал я, у вас в средней полосе так делают? Правильно делают, если хозяйство убыточное. В полеводстве, как ни крути, заработки самые низкие, ничем ты их не повысишь, а тут выход прямой. Буду ставить вопрос перед "Севрыбой"...
И сразу, без перехода, начинает рассказывать мне о мелиорации. Оказывается, незадолго до моего приезда в Чапоме побывали землеустроители и выявили больше ста гектаров земель, на которых можно разводить многолетние травы. Правда, вначале землю надо привести в божеский вид: расчистить, раскорчевать, освободить от валунов, кое-где сбросить ненужную воду... Удобных земель за Полярным кругом не встретить, везде надо прикладывать хозяйские руки. Но тут нужны не только руки, нужна и техника. Одному колхозу не справиться, надо на межколхозной основе создавать бригаду мелиораторов, потому что областные загружены заказами выше головы. На колхозные земли они и смотреть не хотят, а здесь опять-таки перспектива, и перспектива хорошая.
Тут же на ходу мы прикидываем выгоды от мелиорации. Многолетние травы - это та надежная основа, на которой только и может существовать в этих краях животноводство. Сейчас за "грубыми зелеными кормами", как называют сено, приходится отправлять чуть ли не специальные экспедиции. И всякий раз такое ме[145]роприятие оборачивается кошмаром и для косцов, и для колхозного руководства. Косить идут за сорок - пятьдесят километров по берегу или вверх по реке. Все, что лежит ближе десяти километров, за покос не считают: берут "семейным подрядом", мобилизуя в погожий день всех от мала до велика, захватывая гостей, отпускников, родственников и командированных.
Дальние покосы сложнее. Туда надо запасаться не только косами, брусками, палатками, одеждой и спальными принадлежностями. Нужна мазь от комара, нужно большое количество продуктов, в первую очередь сухари, потому как свежий хлеб за два дня сырости забусеет и зацветет; надо запасаться консервами, посудой и всем тем, без чего невозможно прожить две-три недели в лесу.
С многолетними травами совсем иное дело: посеять, скосить, убрать и сберечь корм на зиму - дело одной лишь техники...
Здесь Стрелков на сто процентов прав, и я с удовольствием отмечаю, как за эти годы изменился кругозор председателя. Он словно бы расправил плечи, поднял голову, постоянно примеривается и приценивается к возможностям, о которых раньше и не подумал бы. Прошло время, когда я пенял ему, что не догадались в колхозе поставить собственную маслобойку, чтобы перерабатывать молоко и сливки на масло, как то давно делают на Онежском берегу. Теперь он считает, что в условиях бездорожья и при наличии кормовой базы крупное стадо держать гораздо выгоднее, чем маленькое,- правда, если вывозить не сырье, как сейчас, и не полуфабрикат в виде сливок и творога, а такой готовый продукт, как масло и сыр.
Мысль о том, что в Чапоме можно делать сыр, поражает Стрелкова своей очевидностью и в то же время фантастичностью. Остановившись, он тотчас же начинает подсчитывать и соображать. Сливки идут на масло. Сейчас его вывозят в Мурманск и продают рабочим и служащим промразведки. Но так будет недолго, Стрелков это понимает. Как только государственные хозяйства под Мурманском окрепнут, в областном центре будет свое масло, и накидывать рубль на килограмм за его перевозку никто не станет. А вот при наличии стабильной кормовой базы колхозы Терского берега могли бы обеспечить снабжение маслом своего района, здесь [146] затраты на перевозку будут куда меньше. Сейчас в колхозе остается обрат, из которого делается творог. Его много, не всегда удается продать в селе, а перевозка явно невыгодна. Если же творога будет много и из него делать сыр, то продукт этот вполне окупит воздушную транспортировку, не говоря уже о том, что и здесь его будут брать нарасхват - сыра в продаже практически не бывает...
- Это в ближайшее время проконсультировать надо,- говорит мне в заключение Стрелков.- Мы строим сейчас новую молочно-товарную ферму, и к ней уже предусмотрена специальная пристройка - цех обработки молочных продуктов. Вот если бы рядом еще и сырный цех сделать, тогда в этом направлении перспектива была бы полностью ясна: сколько будет, когда, при каких условиях и - никаких отходов! Просто безотходное производство!
За разговором о планах и перспективах мы доходим до конторы.
Стрелков лучше меня понимает, что планы планами, но до тех пор, когда их удастся воплотить, еще много воды утечет. Но он видит их реальность, он видит, за что биться, на что нацеливать людей, за что получать выговоры по партийной и прочим линиям, потому что без реальных, пусть даже труднодоступных целей жизнь теряет смысл, вращаясь в колесе повседневности. Так и бывало раньше. Мелкие ежедневные заботы, о которых ежеминутно напоминали сверху и письменно и устно, не давали поднять головы, лишали перспективы, и вся хозяйственная деятельность моделировалась известным Тришкой с его злополучным кафтаном, который между тем ветшал и сокращался.
Не случайно Пялица, поглотившая Пулоньгу, без остатка исчезла в Чапоме следом за Стрельной. Не случайно колхоз "Волна" давно распрощался со своим последним судном и остался ни с чем на берегу. Все эти решения противоречили экологической природе колхоза, и даже Стрелков, удивительно заводной и энергичный Стрелков, который во всем и всегда успевал быть первым, заражая своим неподдельным энтузиазмом медлительных, но основательных односельчан,- на покосе, на тоне, в оленном стаде, на строительстве или ремонте, даже на полеводстве, когда, как рассказывал он сам, ему пришлось за два дня и три ночи освоить про[147]фессию тракториста, чтобы вспахать колхозные поля,- даже он готов был махнуть на все рукой.
- Видишь ли, дело какое,- говорит он мне, задержавшись на крыльце конторы,- полтора десятка лет я председатель, а слышал всегда только одно: "Давай!" Давай план, давай продукцию, давай показатели... И не я один - все так. А когда понукают, когда за тебя решают, что ты должен, а что не должен делать, хорошего ничего не получается. Тебе и оглянуться некогда, голову не поднять вперед посмотреть - туда ли ты идешь, куда надо? А может, ты уже по горло в болотине завяз и только руками машешь? И давать уже больше нечего, все кругом роздано, только что с себя последнее не снял. Вот и получалось, что жили не завтрашним днем, а вчерашним - за счет вчерашнего дня, им питаясь. Вот и бежали из колхоза все. Не хотели, а бежали, потому что мы, родители, своих детей гнали. А теперь, наоборот, звать надо, чтобы на место своих чужие не наехали! Вон у меня какая стопка писем с предложениями лежит. Правда, все рыбалкой хотят заниматься, на сельское хозяйство никто не просится, но я считаю, что это они просто догадаться не могут, что у нас, в Заполярье, земля порой лучше, чем в средней полосе, родит. Так что перелом произошел, это я тебе со всей уверенностью говорю...
И, напомнив мне, что к вечеру в правлении соберутся бывшие оленеводы, чтобы поговорить о возможности возрождения этой отрасли хозяйства, он уходит в контору...

3.
В Чапому я летел через Мурманск и на этот раз не спешил. Да, конечно, лучше увидеть своими глазами однажды, чем услышать десять раз. Но прежде чем смотреть, надо еще знать, что именно смотреть и зачем. Мне хотелось узнать, как оценивают обстановку на Берегу в обкоме, что думают теперь, по прошествии двух лет, в "Севрыбе", что нового могут рассказать в рыбакколхозсоюзе. Да и к районному начальству следовало заглянуть.
Перелистывая подшивки местных газет, разговаривая с руководителями района и области, я мог убедиться, что в районе главным делом считали лес. Его добыче, [148] сплаву, обработке и прочим производственным операциям было посвящено все внимание местной газеты. Собственно Берег, протянувшийся на триста с лишним километров, с его рыболовецкими колхозами и поморскими селами, привлекал внимание периодической печати крайне редко, фигурируя разве что в сводках по надою молока и заготовке кормов, то есть фиктивными, ничего не определяющими и ничего не значащими величинами.
Нет слов, с той поры, когда я последний раз заходил в залив Малую Пирью на шхуне архангельской мореходки, районный центр изменился. Квартал девяностоквартирных жилых домов, новый Дом культуры, службы быта - все это выросло на самом выгодном с градостроительной и с эстетической точки зрения участке между двумя заливами. Не кривя душой, я расхваливал терчан за новую дорогу, связавшую теперь Умбу с Кандалакшей, построенную добротно, удивительно красиво и чисто, что было уже совсем непривычно в таком далеком, глухом краю, тем более что улицы самого поселка являли глазу, как и прежде, весьма безотрадное зрелище. Под стать дороге были и зеленые прямоугольники мелиорированных полей, открывавшиеся на подъезде к поселку.
И все же, как мне сказали в обкоме партии, Терский район оставался самым тревожным районом области, самым отсталым по всем показателям.
Ветшали села, почти не развивалась сеть дорог, а те, что были, требовали немедленного ремонта. В районе оказалось восемьдесят процентов всей пригодной для обработки земли, пастбищ и сенокосов Мурманской области, но сельское хозяйство хирело из-за невозможности вывоза продукции. В Умбе строили многоэтажные дома, которые могли вместить в себя все население Берега - как это и предполагало сделать районное начальство,- но общий жилой фонд по району катастрофически сокращался, и все потому, что не было в хозяйствах плотников. Это было бы смешно, если бы не оборачивалось подчас подлинной трагедией.
В лесном, специализированном на лесе крае за последние десять лет не смогли собрать бригаду плотников, которые начали бы снова строить избы по селам, а вместе с тем и завершить брошенную на полдороге реставрацию единственного в области памятника мирового значения - деревянную [149] церковь Успения в Варзуге, построенную в середине XVII века.
Я слушал и недоумевал. Неужто же русский человек, столь сроднившийся с основным плотницким инструментом за свою многовековую историю, что выражение "куда топор и соха ходили" стало формулой российского юридического документа, теперь уже не способен этот самый топор в руках держать и должен звать на помощь из города шабашников?! Куда же делись прежние умельцы? Или и впрямь "городская помощь" отучила сельского жителя от ответственности за свою собственную жизнь?
Но факты были налицо, и я мог понять областное руководство, занявшее по отношению к Терскому берегу своеобразную позицию, которую можно было определить как благосклонно-выжидательную. Как бы со стороны: кто кого? Поморы выдюжат или их обстоятельства сломят? Они понимали, как далеко зашло разрушение Берега, представляли суммы и средства, которые следовало бросить на его возрождение и которых, надо сказать, у них не было, а потому, благосклонно отнесясь к инициативе рыбакколхозсоюза и "Севрыбы", не торопили районную помощь, хотя и отказали району в дальнейшем сносе поморских сел...
Обо всем этом с достаточной прямотой мне сказал в Мурманске один из работников обкома, непосредственно курировавший деятельность "Севрыбы":
- Вопрос Терского берега - вопрос не столько экономический, сколько социальный. Берег обезлюдел. Мы все время забирали оттуда молодежь, способствовали ее оттоку - на производство, на рыболовный флот. Если оставить в стороне Умбу, то сейчас там живут люди, которые или не хотят с берега уходить, или им не куда уйти. Трудоспособных там очень небольшой процент. Три колхоза всего осталось.
- А ведь их было двенадцать, если не считать старую Умбу! - не удержался я.
- Верно, было,- согласился мой собеседник.- Много чего было, а теперь нет. Ни колхозов, ни людей. Они растеряли своих оленей, свои корабли, которые или погибли, или списаны за негодностью, и теперь уже не могут самостоятельно наладить свое хозяйство, свою жизнь. Нужны кадры партийных руководителей и рабочие руки. Мы поддержали инициативу "Севрыбы", [150] которая хорошо вписывается в Продовольственную программу,- возродить зверобойный промысел, поднять сельское хозяйство... На восстановление заброшенных сел у нас просто сил нет, сейчас поддержать бы оставшиеся колхозы. Построим дома - появятся люди; появятся люди - появятся дети, тогда мы снова начнем открывать школы, медпункты... Но для этого надо, чтобы колхозы стали рентабельны...
Я не мог согласиться с моим собеседником, что сначала надо подождать детей, а уж потом думать о строительстве детских садов и школ. Он считал, что из-за пяти детей нельзя держать школу и учителей в селе, даже если их и не пять, а пятнадцать: нерентабельно. Такой же точки зрения придерживался и областной отдел народного образования. Между тем, как утверждали все председатели колхозов, появление новых людей в колхозе,- а желающих было много, преимущественно из горожан,- упиралось не только в отсутствие жилья, но и в отсутствие яслей, детских садов, школ и медпунктов. Часто решающей оказывалась именно эта сторона вопроса. Люди соглашались год-другой пожить на квартире, пока не будет построен дом, но перспектива сразу отдать детей в интернат за сто, двести и более километров никого из них не устраивала.
Столь же острым был вопрос медицинского обслуживания.
Район, растянувшийся по берегу на триста с лишним километров, располагает лишь одной больницей самой последней категории, одной аптекой, поликлиникой и десятью фельдшерско-акушерскими пунктами, из которых восемь требуют немедленного ремонта.
Если раньше я полагал, что за проектом сселения Берега стоит недомыслие или желание показать свою власть над людьми, продолжив славные традиции глуповских градоначальников, то со временем понял, что все гораздо проще и - трагичнее. Подобные проекты порождены были чувством усталости и бессилия изменить существующий порядок вещей, желанием пойти по пути наименьшего сопротивления. Именно тогда я поверил рыбакам, что превращение их колхозов в бригады гослова не только остановит процесс ветшания поморского села, но и создаст предпосылки для его развития!
Но я не увидел другой опасности, которую интуитив[151]но почувствовали руководители рыбакколхозсоюза в Мурманске,- разрушения при этом веками складывавшегося производственного коллектива, каким является рыболовецкий колхоз, созданный, если выражаться научным языком, на основе семейно-соседской общины, собственно говоря и составляющей поморское село.
Сбрасывать этот фактор со счета никак нельзя. Он оказывается не только социологическим, но, в известной мере, экологическим фактором.
Природные условия Севера формировали не только характер помора, но и тот связанный множеством семейных, родственных, приятельских уз коллектив, предстающий перед приезжим человеком всего лишь "селом". Между тем семейно-родственные и соседские связи на Севере во многом определяли жизнь и работу каждого члена коллектива. Человек подсознательно ощущал свою ответственность не столько перед правлением колхоза или бригадиром, сколько перед своими близкими и дальними родственниками - родными, двоюродными и троюродными дядьями и тетками, "седьмой водой на киселе", которая тем не менее учитывалась в счетах деревенской жизни,- работавшими бок о бок, составлявшими правление колхоза и заинтересованными в конечном общем итоге работы. Хозяйство на Севере было в полном смысле коллективным. Из колхоза, а не из приусадебного участка, как в средней полосе России или на юге, черпал здесь человек основные средства своего существования.
Стоило упразднить колхоз, создать на его месте бригаду гослова, как все эти связи теряли свое значение. Каждый работал теперь на себя и за себя, получая твердую зарплату с индивидуальными надбавками и коэффициентами. Это и стало окончательным разрушением села.
Начальник отдела колхозов "Севрыбы" проиллюстрировал этот процесс на примере соседней Карелии, где пошли именно по такому пути:
- ...Мы их предупреждали, и все-таки в Карелии недавно упразднили сразу четыре колхоза, цельный куст деревень,- рассказывал он мне в Мурманске.- Создали вместо колхозов рыболовецкие бригады, совсем так, как когда-то вы предлагали,- кольнул он меня памятью о давней публикации.- А что получилось? Были там раньше почтовые отделения, поселковые Сове[152]ты, школы, какая-то сельская интеллигенция, врачи... Во всяком случае, люди держались. Не стало колхоза - все начали уезжать. В результате осталась одна эта бригада и, конечно же, обязательный магазин с водкой! Через два года решили проанализировать - какой прибыток? Оказалось, вылов стал вдвое меньше, чем прежде. А ведь когда колхозы закрывали, золотые горы сулили! Ведь что такое гослов? Прошло две недели - получай зарплату, все равно, выловил ты рыбу или нет. В колхозе каждый понимает: если он ничего не выловит, не только он - все остальные ничего не получат. На твердой же ставке можно прожить, работая кое-как. Нет стимула к увеличению труда. Конечно, в колхозе может и не нравиться, а только человеку все равно деться некуда, хочешь не хочешь - иди и вкалывай, заявление о расчете не подашь: тут у тебя дом, семья, родные... А в гослове не понравилось - и прости-прощай!..
В последних фразах Несветова было как бы второе дно, оно слышалось мне достаточно отчетливо, и лишь потом я понял, что меня насторожило. Начальник отдела колхозов рассматривал ситуацию не с точки зрения судеб людей, а с точки зрения удобства организации производства, борьбы с текучестью, которая в колхозе намного меньше, чем на любом государственном производстве, потому что человеку здесь "некуда деться": он скован по рукам и ногам родственными, семейными и прочими связями, и в этом отношении колхоз, обладающий по наследству всеми качествами сельской общины, оказывается в известном смысле "удобнее", чем раскрепощенный рабочий на производстве, которому, как истинному пролетариату, "терять нечего"...
Я пытаюсь максимально точнее записать слова моих собеседников не для того, чтобы поймать их на противоречиях, а чтобы для себя самого прояснить ситуацию. Может, и для них тоже. Для этого я и приехал в Мурманск; для этого собираюсь на Терский берег. У каждого из нас есть своя точка зрения, свои оценки, свой масштаб мышления, свои симпатии и антипатии. И еще - желания, которые не всегда согласуются с той реальностью, которая определяет нашу жизнь и деятельность.
Всякий раз, принимаясь распутывать очередную жизненную проблему, я ощущаю себя беспомощным [153] простаком, барахтающимся в омуте фактов. Впрочем, мне кажется, что по отношению к Терскому берегу остальные, гораздо более опытные в житейских делах руководители районных и областных рангов находятся в сходном со мной положении. Разница только в том, что они лучше меня знают какую-то часть всего спектра вопросов и из этого исходят в своих действиях. Я же пытаюсь увидеть весь этот спектр, чтобы вычленить в нем главные, решающие звенья.
Когда-то, теперь уже в далеком для меня прошлом, я мог взглянуть на этот клубок проблем с точки зрения эколога, историка и - насколько получалось - современного помора. Это был взгляд снизу - взгляд личностный, частный, основывавшийся больше на последствиях, чем на породивших их причинах. Теперь, в Мурманске, в стенах ВРПО "Севрыба", я пытаюсь понять структуру и деятельность того государственного механизма, шестеренками которого был захвачен и в какой-то мере переработан Терский берег с его селами, колхозами и жителями.
Вот и теперь, усевшись в кабинете Несветова на первом этаже здания "Севрыбы", где на окне рядом с бегониями и примулами стоит аквариум с маленькими, совсем не промысловыми рыбками, вероятно призванными напоминать хоть в какой-то степени о той морской стихии, которая определяет жизнь всего этого дома, я пытаюсь из рассказа хозяина кабинета выделить то главное, что может послужить для меня путеводной ниточкой поиска. То, что он говорит о колхозной базе флота, о централизованном управлении колхозными судами на промысле, ложится еще одним штришком в общую картину, в которой, но правде сказать, я не нахожу места для рыболовецких колхозов.
- ...Управлять современным флотом, тем более когда он работает за тысячи километров от родных берегов, председатели колхозов не в состоянии. Ведь колхозный флот - это не дедовские карбасы, ёлы, шняки, доры или даже шхуны. Это флот современный, со множеством сложнейших механизмов, с электроникой, автоматикой, акустической аппаратурой, морозильными установками и всем прочим. Вот поэтому, проанализировав ситуацию, мы собрали колхозный флот воедино, создав базу флота. Резко возросла эффективность. Почему? Во-первых, стало возможно управлять флотом [154] быстро и точно. Сырьевая база океана теперь беднее, чем раньше, рыбу надо искать - оперативно и быстро, колхозы не в состоянии обладать всей информацией, она сходится сюда, в "Севрыбу", и отсюда должны исходить все команды, все оперативное управление флотами. Основная рыба лимитирована, ее выгоднее сейчас ловить малотоннажным флотом. Вот мы и маневрируем...
- Подождите, Виктор Абрамович,- прерываю я Несветова.- А вам не кажется, что таким образом полностью исключается идущая снизу инициатива? Другими словами, флот только числится на балансе у колхозов?
- Но колхоз не может проявить в управлении суда ми никакой инициативы!
- И все-таки флот - колхозный?
- Безусловно. Суда принадлежат колхозам, он посылает на них работать колхозников, получает прибыль, покрывает из нее необходимый ремонт...
- Другими словами, он выступает пайщиком "Севрыбы", получая за свои суда, свои орудия лова, за рабочую силу определенный процент общего дохода?
- Ну, в какой-то степени так. Именно для этого, как я уже говорил, и была создана база флота. Если я сказал о преимуществах оперативного управления, то не менее важно и другое: с организацией базы флота, которая приняла на себя полное руководство флотом, ликвидирована текучесть кадров. Раньше, бывало, что ни рейс, то новый капитан и стармех на судне, а этого ни команда, ни машина не выдержит. Теперь капитан и стармех постоянные, да и команда тоже. Обычно зада ют один и тот же вопрос: так флот колхозный или на нем вольнонаемные плавают? Мы проанализировали и теперь уверенно отвечаем: колхозный флот. Рядовой состав - колхозники, а командный - вольнонаемные, но постоянные...
- А вот в "Ударнике" у Тимченко,- перебиваю я снова Несветова,- он сам мне сказал, на колхозных судах и специалисты - тоже колхозники, причем достигнуто это было системой доплат во время учебы...
- Ну, Тимченко - особая статья! - В голосе Несветова при упоминании Тимченко, о котором ходят легенды, звучит непонятное мне раздражение.
- Однако на Терском берегу, когда у них были суда, мне говорили, что и команда была из вольнонаемных,- [155] не сдаюсь я.- Хотя бы уже потому, что им просто некого было посылать из колхоза, да и не хотели колхозники отрываться от земли, от дома, от привычной жизни. Сейчас, правда, судов у них уже нет, а в других колхозах на Мурманском берегу я еще не бывал...
- Обязательно поинтересуйтесь, когда поедете,- наставительно говорит мне Несветов.- Каждый матрос на колхозных судах имеет книжку колхозника, иначе ему просто не откроют визу...- И тут же он переходит к вопросу, с которого и завязался наш сегодняшний разговор.- Почему мы так поддерживаем рыбакколхозсоюз, казалось бы промежуточную организацию в наших взаимоотношениях с колхозами? Да потому, что рыбакколхозсоюз охраняет и опекает колхозы, выступает посредником между ними и промышленностью, государственными органами, отстаивает их интересы. Ремонт судов тоже не под силу одному колхозу, он возможен только в системе рыбакколхозсоюза, у которого есть своя база флота...
Мне нравится Несветов, точность и основательность его суждений, за которыми чувствуется знание материала, неподдельная заинтересованность в каждом эксперименте. Он подтянут, энергичен, пружинист, хотя излишне категоричен и резок, чем напоминает Егорова, но тут еще молодость, желание показать себя, готовность в любой момент сорваться с места. Поэтому он в постоянных разъездах - то на форелевом хозяйстве возле Кандалакши, то на Соловках, где уже давно экспериментируют с морской капустой; то в Чупе, где впервые на Севере искусственно выращивают мидии, этот живой и чистый белок; то, наконец, в колхозах, чтобы проверить, как помогают хозяйствам их промышленные партнеры. У него властная, деловая хватка, стремление управлять людьми, добиваясь желаемого результата. Он показывает мне фотографии, только что отпечатанные после его возвращения с Соловецких островов, рассказывает о мидиевой ферме, но в этот момент раздается звонок Каргина, и мы идем на второй этаж, в кабинет начальника "Севрыбы", выяснять, что же остается рыболовецким колхозам, которые теперь лишены даже своего флота?
"Колхозный флот", которым распоряжается "Севрыба", и колхозы в старых поморских селах, которыми распоряжается... кто? Почему-то мне представ[156]ляется, что именно здесь лежит разгадка сложившейся ситуации на Терском берегу, а может быть, и определение дальнейшего пути в решении проблемы Берега.
Несветов - за океанский лов. Но и на берегу, по его мнению, работы с лихвой хватит. В первую очередь, это прибрежный лов семги, беломорской селедки, наваги. Сюда же следует приплюсовать и озерный лов пресноводной рыбы - окуня, сига, щуки, кумжи,- за последние годы совсем заброшенный в связи с развитием океанического лова. А ведь на Терском берегу лежат большие озера, обильные рыбой, их можно облавливать в течение всего года. Со временем там можно наладить правильное рыбное хозяйство, поочистив водоемы от сорной и хищной рыбы и начав разводить наиболее ценные породы.
Это одно направление.
Второе, прямо связанное с морем - сбор водорослей и их заготовка. Сейчас этим занимаются одиночки-старатели, по большей части приезжие аквалангисты, за летний период зарабатывающие сравнительно крупные суммы. Насколько широко удастся распространить подводные плантации - бабушка еще надвое сказала, тем более если будет принято в высшей степени сомнительное решение соединить Соловецкие острова дамбами с материком, отгородив от общей акватории Белого моря весь Онежский залив. А ведь именно там лучшие условия для выращивания водорослей! Там держится большое стадо онежской трески, насчитывают два или три стада беломорской селедочки и много еще чего...
Но вот мидиевые фермы становятся уже реальностью, и колхозам они вполне доступны.
Несветова перебивает Каргин, который давно прислушивался к нашей беседе, одновременно разговаривая по двум телефонам. Он просит показать фотографии, на которых видны конструкции, сплошь облепленные пока еще мелкими раковинами мидий. Их много, они свисают на шнурах, идущих от металлических рам, и, похоже, чувствуют себя так же хорошо, как на скалах, где я привык их встречать.
- Вот вам завтрашний день поморов - прямая работа в океане! - щелкает Каргин по фотографии пальцем.- Сейчас мы экспериментируем, первый опыт, о [157] нем пока даже еще в министерстве не знают, но это то самое подводное хозяйство человечества, о возможности которого мы только сейчас начинаем догадываться...
- Начали субстрат поднимать, а там зубатки,- говорит Несветов, подавая очередную фотографию.
- Зубатка?! Так ведь это ее пища, потому она туда и лезет! - экспансивно реагирует на замечание начальник "Севрыбы".- Теперь надо думать, как от нее мидии оберегать. Такую плантацию надо гектарами делать. По самым скромным подсчетам, через четыре года мы можем получать с каждого гектара по 50 тонн вкусного и питательного белка! О питательности всем известно, о вкусе тоже не приходится спорить, не правда ли? - обращается он ко мне, намекая на состоявшуюся накануне экскурсию в экспериментальный цех рыбного порта, где среди различных "даров моря" фигурировали и мидии.- Сельское хозяйство в море вполне может конкурировать с земным, неизвестно еще, какое из них окажется важнее для человечества в его развитии...
Но морское сельское хозяйство все же принадлежит завтрашнему дню, который еще не наступил. Пока же приходится заниматься традиционным наземным, и разговор снова возвращается к Берегу. Все согласны, что межхозяйственная кооперация - дело нужное, выгодное, полезное, своевременное, но, как всякое новое дело, требует перестройки мышления всех участников, снизу и доверху.
Каргин с обидой говорит о том, что физически ощущает молчаливое сопротивление колхозников, не понимающих еще всей выгоды, которую несет им партнерство с промышленными предприятиями, винит в этом обычную крестьянскую косность и осторожность. Неразворотливы, по его мнению, и председатели, привыкшие решать вопросы в масштабе сиюминутных дел, не заглядывая далеко и не используя возможностей, которые теперь идут к ним в руки.
Возражать ему я не стал, памятуя, что и раньше в селах Терского берега натыкался на такую же осторожность, равнодушие и прямое нежелание колхозниками каких-либо новшеств, на которые они насмотрелись за свою жизнь и теперь успокоились на уверенности, что "вот мы на пенсию выйдем - и ничего уже тут не останется". Правда, тогда я еще не был в преображаемой [158] Чапоме и не говорил со Стрелковым, у которого было что ответить начальнику "Севрыбы"...
Постепенно выясняется, что и промышленные предприятия не готовы к совместной работе с колхозами. Ведь что ни говори, организация аграрного цеха, обеспечение его работы, вывоз продукции - дополнительные, отнюдь не нужные предприятию путы на руках, отвлекающие и средства, и рабочую силу от основной деятельности. Основа прогресса, как известно, четкое разделение труда в общественном производстве. Идея самообеспечивающих себя общин-фаланстеров была скомпрометирована еще в прошлом веке К. Марксом. Так не возвращаемся ли мы снова от научного социализма - к утопическому?
Несветов говорит, что его беспокоит положение с доставляемой в Мурманск продукцией колхозов. За примером ходить недалеко - на мурманскую судоверфь. Ее партнер по кооперации - колхоз "Северная звезда" в Белокаменке, напротив Мурманска, через залив. Та самая Белокаменка, куда в середине шестидесятых годов переселили жителей Порьей Губы с Терского берега. В отличие от терских колхозов, Белокаменка связана с городом асфальтом, каждый день от судоверфи туда и обратно курсирует катер с рабочими, строящими коровник, так что проблемы доставки здесь нет. Когда возникла идея кооперации, никто не сомневался, что стоит привезти на территорию судоверфи цистерну свежего, цельного, только что из-под коровы молока, как ее тут же расхватают рабочие. Цистерну привезли, но никто покупать молоко не стал. К этому времени молочные продукты - молоко и кефир - в городе уже не переводились. Так, спрашивается, зачем же ехать после работы через весь город с бидоном молока, пусть даже цельного, когда в ближайшем к дому магазине человек может купить "уголок", как называют здесь молоко в пакете?
Примерно то же самое произошло и в рыбном порту, который кооперируется со "Всходами коммунизма" в Варзуге.
В холодильнике порта лежат три тонны мяса. Рабочие мясо не берут, потому что и мясо появилось в магазинах: стало налаживаться снабжение, а кроме того, сказалась пора летних отпусков - населения в городе поубавилось. Неохотно берут и масло, которое делают в [159] Варзуге, ссылаясь на то, что оно плохо отбито, много остается в нем воды...
Это, конечно, мелочи. Их пытаются учесть и исправить, но на месте прежних возникают новые сбои, о которых, оказывается, тоже никто не подумал.
- Главное не в этом. От села, от деревни мы брали и брали все эти десятилетия, практически ничего не давая взамен, гребли обеими руками. Теперь надо платить долги - земле и людям, нашему обществу, у которого выбили из-под ног основу, землю. Земля всегда была и будет тем основанием, на котором только и может развиваться государство. Все эти "аграрные цеха" пред приятий - заплаты Тришкина кафтана. Предприятиям они только в обузу. Они нужны селу, потому что при нашем законодательстве, отставшем от жизни на сотню лет, это единственный легальный путь обратного пере хода средств из промышленности в сельское хозяйство, вот что это такое! И все это понимают, и все делают вид, что ничего этого на самом деле нет. Почему? Да потому, что по привычке ждут, когда наверху в боцманскую дудку свистнут всех на очередной аврал! От терских колхозов мы не продукцию получаем - мы им спаса тельный круг бросаем, чтобы они еще хоть немного про держались, пока настоящая помощь подойдет...
Картин переводит дыхание.
- Знаете, в чем суть проблемы с рыболовецкими колхозами? В том, что они ни в каких хозяйственных планах не учтены, как будто не на земле находятся, а в океанах плавают! У них не государственное, а только ведомственное подчинение. И знаете, чем это оборачивается? - Он наваливается грудью на письменный стол, упираясь в него обеими руками, как бегун перед выстрелом стартового пистолета.- Черт-те чем! В стране четыреста рыболовецких колхозов...- Каргин протягивает это слово с ударением на каждом слоге:- Че- ты-ре-ста! Если наши колхозы сложить в кучу, то по объему мяса и молока их продукция будет равна продукции сельскохозяйственного района средней полосы. А какую помощь они получают? Да никакую! У них нет лимитов на корма, на удобрения, на стройматериалы, на все про все... Мелиорация их земель не входит в план области. Председатель колхоза, у которого участки растянуты на пятьдесят и больше километров по берегу, не имеет права купить машину: ты рыбак, зачем [160] тебе машина? Ты на карбасе давай... Да что это за издевательство? Неужели те, кто инструкции составлял, не знали, что люди на земле, а не на судне живут? Что дом на земле стоит и от земли идет вся работа?
- Во всех обычных колхозах во время уборки не лимитируется бензин,- поддерживает своего начальника Несветов.- В наших - лимитируется. А что получается? Скосить скосил, а вывезти не можешь. Дождь полил - он у нас два раза на дню к концу лета,- и все пропало. Почему терские колхозы не могли реализовать свою продукцию до последнего времени? Да потому, что эта продукция ни в какой план не входит, никто не хочет у них принимать. Или вот пример. У Тимченко в Минькове мы строим свой забойный пункт и там же - цех переработки, колбасный цех. Думаете, от хорошей жизни? Ничего подобного. Раньше, худо-бедно, скот у нас принимал мясокомбинат. Теперь с реализацией Продовольственной программы в строй вступил большой свиноводческий комплекс. Это вы могли и по витринам магазинов заметить: везде есть свинина. И комбинат оказался забит, перестал у нас принимать, потому что наша продукция оказалась "внеплановой".
- Теперь посмотрите, что получается с этими "подсобными предприятиями",- снова вступает Каргин.- На развитие сельского хозяйства Мурманская область получила двести восемнадцать миллионов рублей только на эту пятилетку. Это не просто деньги - это еще и отток рабочих рук с производства. А результат? Это в моей родной Ростовской области, где палку в землю сунь - она заколосится, я понимаю, эти миллионы дадут отдачу. А здесь каждый гектар золотой, земля здесь с охотой только камни рожает, особенно вокруг Мурманска, куда все средства вбивают. А вот о Терском береге, куда действительно можно вкладывать, ни кто не подумал!..
Каргин распалился не на шутку. В самом деле, что делать с Терским берегом, где самые высокие надои, где лучший племенной скот? И все в рыболовецких хозяйствах, а не в госхозах, где оклады начальства, по сути дела только наблюдающего за работой специалистов, намного выше, чем оклады председателей колхозов и их заместителей. А ведь в распоряжении дирек[161]тора совхоза не только специалисты - у него и "лимиты", и строительные организации, и областная мелиорация, и автотранспорт, и персональная машина,- много чего дается ему, хотя условия его работы неизмеримо легче условий работы и жизни председателя рыболовецкого колхоза. Знаю я, как живут председатели - и Стрелков в Чапоме, и Заборщиков в Варзуге, и Коваленко в Териберке, и многие другие: по их домам никогда не скажешь, что это дом колхозного "головы", потому что на себя у него не остается времени, все уходит на людей и на хозяйство...
Но вот какая мысль невольно зарождается от упоминания Каргиным Ростовской области: а так ли уж надо добиваться самообеспечения сельскохозяйственными продуктами Заполярья? Кто считал, во сколько обходится здесь каждая своя картофелина, каждый килограмм мяса, молока, овощей? При этом важен не просто денежный эквивалент, но и качественная оценка. Может быть, гораздо выгоднее - и полезнее! - потратить часть этих средств на производство всех этих продуктов в более южных районах с тем, чтобы другая часть покрыла транспортные расходы, как это можно видеть на примере Скандинавии и Канады?
Так, постепенно, в моем сознании начинают вырисовываться разные звенья одной причинно-следственной цепи, где каждое при внимательном рассмотрении оказывается если не главным, то таким же необходимым, как остальные. Конечно, можно было бы, вероятно, и пренебречь сельскохозяйственной продукцией рыболовецких колхозов - еще одним сельским районом, который не учтен ни в каких планах и сводках. Но дело ведь идет не о продуктах, а о людях, которые вкладывают свой труд, свою надежду в производство этих продуктов. Если они не находят сбыта, не реализуются, это значит, что люди работали впустую.
После сегодняшнего разговора со Стрелковым, после его забот и волнений о будущем Чапомы я с гораздо большим интересом перечитываю свои мурманские заметки, снова прослушиваю записанный на пленку напористый голос Каргина и чувствую, что все здесь намного труднее и сложнее, чем казалось мне поначалу. Вот и предстоящий разговор с бывшими колхозными пастухами, который мы решили провести сегодня вечером со Стрелковым, что покажет? А ведь олене[162]водство, по моим расчетам,- одна из основных экологических "опор" здешней жизни.
С такими мыслями я и прихожу под вечер в контору.

4.
Заполярье без оленей мне так же трудно представить, как без белых ночей. Человек и олень проходят рядом по этой земле с глубокой древности.
Олень вел человека путями сезонных миграций. Весной - из тундры к морю, осенью - с берега моря на берега лесных озер. Олень обеспечивал человека всем необходимым для жизни, был его пищей, одеждой, материалом для изготовления орудий труда и охоты, вез его вещи, его семью и его самого, помогал охотиться на диких оленей и в снежную зиму согревал его в тундре теплом своего тела. Олень был солнцем саамов, и Солнце в их глазах представало огромным оленем, заботящимся не только о своих меньших братьях на земле, но и о людях, чья жизнь в этих высоких широтах, образно говоря, держалась на ветвистых оленьих рогах.
В быт русских поморов олень вошел, по-видимому, сразу же, как только они появились в здешних местах. И богатство первых рыболовецких колхозов на Кольской земле заключалось не только в сетях, карбасах и промысловых шхунах, но в значительной мере и в оленях.
Особенно заметно это было на восточной части берега, где за Чапомой и дальше, в сторону Пялицы и Пулоньги, к горлу Белого моря лес исчезает, уступая холмистой тундре.
Река Пулоньга, по которой и теперь проходит граница районов - на запад Терского, на восток Саамского,- в прошлом служила разделительной чертой, к которой старались не приближаться сосновские пастухи, а в равной мере пялицкие и чапомские. После того как колхозы в Пялице и Пулоньге слили с Чапомой, в колхозе "Волна" одно время держали стадо оленей до двух тысяч голов. Во время своих приездов на Терский берег я встречал его то возле Чернавки, то у самой Пялицы, то на Большой Кумжевой. Поэтому теперь мне было странно слышать, что в Чапоме не осталось ни одного оленя.
Перевели? Сдали на мясо в тяжелый год?
[163] Нет, все было гораздо проще: стадо потеряли.
Выяснить, как было дело, удалось не сразу. Говорили увертливо, с недомолвками, конфузились. В конце концов я понял, что произошло это в два приема. Сначала осенью на очередном марше оторвалось чуть меньше половины. Не замеченные пастухами, олени ушли в леса, к диким сородичам. На следующий год молодые, неопытные пастухи просто-напросто проспали стадо, которое тихо снялось и точно так же ушло в леса. Собрать удалось не больше полусотни оленей, от которых теперь осталось два или три десятка.
На этом чапомское оленеводство закончило свое существование, пока вместе с идеей кооперации не всплыла вполне закономерная мысль возродить его на востоке Терского берега.
Мысль была естественной и в высшей степени разумной. Олени никогда не были убыточны. Необходимость оленеводства представлялась ясной каждому местному человеку, но особенно ратовал за нее Егоров, еще недавно возглавлявший на Канинском полуострове крупный рыболовецко-оленеводческий колхоз, а до этого - еще более крупный оленеводческий колхоз на Чукотке. Егоров начал воплощать идею решительно, энергично, с размахом, опираясь на свой богатый опыт, и неожиданно почувствовал скрытую, но единодушную оппозицию, причины которой были не ясны ни для кого из мурманского руководства.
Сам план в Мурманске не вызвал сомнений. Он был продуман и четок, как все, что говорил и делал заместитель председателя рыбакколхозсоюза. В Чаваньге, находившейся между Чапомой и Варзугой, было уже построено несколько домиков для будущих оленеводов. Их самих вместе с семьями, собаками, всем снаряжением и оленями решили завести на Терский берег из Канинской или Тиманской тундры, причем взять не коми, а ненцев, о которых Егоров был самого высокого мнения. Здесь в течение нескольких лет они должны были подготовить себе замену и поставить оленеводство на современную производственную ногу.
- На Терском берегу оленей давно разучились пасти,- с присущей ему категоричностью пояснил мне свой план Егоров.- Почти пять тысяч голов по Берегу растеряли, где ж это видано? А все потому, что умерли [164] старики, которые от Канева и Мелентьева приняли навыки охранного выпаса, когда стадо ни на минуту не остается без надзора. А что теперь получилось? Оленей распустили, только два раза в год их собирали для кочевья, с ними не работали, не выбраковывали, не клеймили... Здесь все заново заводить надо, с другими людьми, а местных еще учить да учить!
Приехав в Чапому и едва только заикнувшись о планах Егорова, я обнаружил, что таким подходом к делу все поголовно обижены. И не только пренебрежением к их опыту. Главным было то, что оленеводство, как и кооперацию, им "спускали сверху", не очень-то спрашивая желания и мнения колхозников. А коли так, коли делают это из каких-то высших соображений, не спрашивая нас,- не наше это дело...
Обидеть помора можно легко, это я знал, как знал и то, что гораздо труднее потом загладить обиду. Но кроме психологического фактора, как оказалось, был еще фактор объективный, куда более серьезный.
Почему была выбрана для оленеводства именно Чаваньга? Понять это никто из поморов не мог, поскольку в Чаваньге никогда оленей не держали: на много километров вокруг Чаваньги не было даже маленького клочка оленных пастбищ. В километре-двух от берега моря начинались и тянулись на север бескрайние моховые болота, на западе начинались регулярные леса, а на востоке путь к исконным пастбищам, к ягельникам на кейвах и в тундре преграждали потоки трех рек - Стрельны, Югина и Чапомы. Вдоль них от моря и в глубь полуострова на десятки километров тянулись густые леса и ягельные боры, где обитали дикие олени и ушедшие к ним колхозные. Проходить со стадом через эти леса было все равно, что сразу пустить туда оленей и махнуть на них рукой.
Здесь опять сыграла роль начальственная неосведомленность, попытка подменить знание волюнтаризмом и нехитрый расчет: раз Чапоме дали зверобойку, то Чаваньге - оленей.
Между тем закладывать серьезную базу будущего оленеводства было бессмысленно даже в Чапоме, хотя она лежала гораздо дальше на восток, чем Чаваньга, и именно в Чапоме сохранились последние колхозные пастухи.
[165] Начинать следовало в Пялице, вокруг которой расстилались оленьи пастбища и где всегда пасли объединенные чапомско-пялицкие стада. Кстати сказать, такое решение могло стать стимулом к возрождению этого села, на полном закрытии которого уже давно настаивали в районе. Четыре-пять домиков оленеводов, перенесенные из Чаваньги в Пялицу, поставленные среди еще уцелевших домов, чьи владельцы выбираются сюда лишь на лето, а осенью, из-за отсутствия связи с внешним миром, магазина, почты и медпункта вынуждены снова разъезжаться по городам, закрепили бы в старом поморском селе жизнь, позволили бы его прежним обитателям вернуться на родную землю, завести какое-никакое личное хозяйство. А затем - снова включиться в колхозную жизнь, помогая ей по мере сил где руками, а где мудрым советом...
Как выяснилось, Стрелков выступал за такое же решение вопроса, но в Мурманске его не послушали.
Мнение председателя колхоза "Волна" для меня было особенно важно. Он сам не раз бывал пастухом, как никто другой знал сложности этого на первый взгляд нехитрого дела, которое в действительности требовало от человека не только больших физических сил, выносливости, смекалки, дисциплины, но еще множества практических знаний, начиная от общей биологии лапландского оленя, во многом отличающегося от своего большеземельского собрата, которого намеревается завести Егоров, и кончая знанием местности, на которой будут пасти этих оленей. Так возникла мысль - поговорить со старыми пастухами, посоветоваться с ними, чтобы, с одной стороны, как-то загладить нанесенную им ненароком обиду, а с другой - услышать мнение по-настоящему компетентных людей...
Их пришло значительно меньше, чем я рассчитывал, хотя Стрелков загодя обошел и пригласил всех. Одни оказались на покосе, далеко от дома, другие - на тонях; кто-то не захотел прийти, сказавшись больным, как Федор Осипович Логинов, в чьем доме я останавливался во время своих прошлых приездов и на которого теперь, по правде сказать, возлагал немалые надежды. Логинов знал на востоке Кольского полуострова каждый камень, каждый пригорок и распадок и в свое время много помог мне разобраться в здешней жизни. Он был давно на пенсии, маялся радикулитом, но тут [166] болезнь была только отговоркой: Логинов был из тех, кто не верил в возрождение Берега...
Присев у окна, я смотрел, как они входили и рассаживались в кабинете председателя - Петр Иванович Немчинов, худой, горбоносый, жилистый, со впалыми щеками, в неизменных здесь резиновых сапогах и выгоревшей на полярном солнце, выбеленной дождями брезентовой куртке; другой Немчинов, Николай Васильевич,- белобрысый, полнеющий, несколько одутловатый, а потому более мягкий и улыбчивый, всегда застенчиво подающий при встрече руку с отсутствующими пальцами. Чуть позже, вызванный из соседней комнаты, пришел Владимир Яковлевич Устинов, теперь колхозный бухгалтер, который был и пастухом, и механиком, и заместителем председателя, и кем только еще не был.
Невольно вспомнилось, как четырнадцать лет назад мы так же собирались в конторе колхоза, чтобы обсудить не слишком веселые колхозные дела. Но вот нет Логинова, не будет уже никогда Василия. Диомидовича Котлова, которого заместил теперь Устинов... и как изменились мы все за эти годы! И мы, и жизнь. Только, в отличие от нас, как соглашаемся все мы, жизнь меняется вроде бы в лучшую сторону. Во всяком случае, вопрос о сельском хозяйстве, который мы когда-то обсуждали, получил свое разрешение, и теперь можно приниматься за другие...
И сразу выясняется, что не все так просто.
- Если делать так, как планирует рыбакколхозсоюз, то нечего на это время тратить,- с присущей ему резкостью ставит все на свое место Устинов.- Нас они не спрашивают, мы вроде бы ни при чем, даже пастухов хотят откуда-то с Канина привезти, что ли... Вот пусть сами они и пасут!
- Ты, Яковлич, подожди, подожди,- останавливает его Стрелков.- Дело тут такое, серьезное, оби жаться сразу не надо. Леонидыч к нам гостем приехал, он же не представитель рыбакколхозсоюза! Просто мы тут решили собраться, поговорить, как и что. Они там пусть свои решения принимают, но когда дело до нас дойдет, спрашивать будут, мы тоже должны свое мнение иметь. Вот ведь тут как выходит! А тогда поздно будет собрание собирать да митинговать. Я тоже считаю, что поспешили они с этой Чаваньгой, обмишурились, прямо скажем,- никогда оленеводством там не занимались и [167] заниматься не будут, потому что никакой кормовой базы нет. Дело в другом: браться нам за это дело, сможем его поднять или нет?
- А чего не браться? Олень выгоден, это проверено-перепроверено,- подает голос Петр Иванович Немчинов.- Затраты на него небольшие, чистая прибыль, и заработок пастуху хороший, такой же, как у рыбака, даже лучше, потому что более гарантирован. Только с Чаваньгой - нет, ничего не выйдет! Опять же, если со стороны приглашать пастухов, хорошего никто тебе не отпустит, он и сам не поедет, а плохого нам не надо...
- У них там, в Чаваньге, леса. Что же, всю территорию сеткой огораживать, весь лес? Да на это ни денег, ни сетки не хватит! - поддерживает его Николай Васильевич Немчинов, которого я, чтобы не путать, помечаю в своем блокноте как "Немчинов-второй", хотя он, как мне кажется, старше другого Немчинова.- Самое первое дело - на какую территорию рассчитывать? А от территории - и количество оленей, это каждому понятно. У нас пасли до Пулоньги, на восток территория есть, однако небольшая, больше двух тысяч оленей не прокормить, да и держать такое стадо тяжело и пастуху, и собакам. А потом - с чего начинать? У нас теперь, почитай, ничего уже не осталось - ни собак, ни упряжи, ни чумов... Все заново! А главное - где ты людей возьмешь? Надо, чтобы человек ответственный был, понимал, что такое пасти...
- Теперь молодежь какая? - снова подает голос Устинов.- Она восемь часов отработает, вахту отстояла - давай сменяй, больше стоять не буду! А так в стаде нельзя. Мало ли что случиться может!
- Раньше как работали мы все? Взял вахту - все, уже не бросаешь, по снегу бегаешь, не присядешь, нет! - вспоминает Немчинов-первый.- Не пришел сменщик через сутки - все равно пасешь. Еще сутки прошли, смены нет - пасешь! А теперь уходят, бросают стадо... Как наших-то оленей потеряли? Так вот, не дождавшись смены, ушли, они и разбрелись...
Вот оно как на самом деле с оленями было! Да, такого раньше случиться не могло. Отсюда и конфузливость, и нежелание рассказывать - за молодых стыдно.
- Что ж, значит, надо "варягов" со стороны звать? - подогреваю я своих собеседников.
[168]
- "Варяги" не помогут...
- Откуда ему, "варягу" этому, нашу территорию знать?
- Он же чужой, чужой и есть...
- Даже если с Ловозера брать наставников...
- Вот в Ловозере пускай этим и занимаются, а нам зачем здесь все заново организовывать? - неожиданно поворачивает разговор Немчинов-второй.- У нас больше двух тысяч не выйдет. А если им надо поголовье оленей увеличивать, то пусть в Ловозерском районе и занимаются этим. Там на четыре-пять тысяч больше - никаких вопросов. А ведь здесь у нас ничего нет. Надо, чтобы пастухи были, чтобы упряжь была, важенок надо иметь ученых, быки чтобы были выучены в упряжке ходить. А иначе никакого результата не будет! Его, оленя, ни в табор не пригонишь, ни заарканишь, всему учить надо. Какой это вызвано необходимостью, чтобы в нашем районе организовать оленеводство?
- Ты, Николай Васильевич, не горячись,- примирительно говорит Стрелков.- Необходимости никакой нет, конечно, кроме как нам самим желательно стадо иметь снова. В Ловозере мы как раз все и достанем - одежду там, упряжь, сани, собак купим. В Краснощелье тоже собаки есть...
- Владимир Яковлевич, а у вас собака осталась? - спрашиваю я Устинова, вспомнив, как любовался я его работой на Большой Кумжевой, когда они, вопреки уверениям Егорова, клеймили и холостили летом оленей, и с каким старанием, с какой отчаянной готовностью маленький, невзрачный комок шерсти и хриплого лая по первому слову хозяина и взмаху его руки катился изо всех сил снова и снова по кочкастой тундре, заворачивая к берегу очередной оторвавшийся от стада "лоскут" оленей.
- Есть,- кивает он.
- Есть, как не быть, только на пенсию вышла, ста рая уже! - подхватывает, улыбаясь, Немчинов-вто рой.- Нет, тут как ни крути, а все равно места мало, тяжело будет...
- Да никогда и не выпасали здесь, все на восток! А как начали сюда жаться, в леса, вот и дошли, что только двадцать пять оленей осталось...
Это Устинов. Он - пялицкий. Он до сих пор переживает, как и другие пяльчане, за брошенное родное се[169]ло, где у него еще стоит дом, который он отказывается продать или перевезти в Чапому. Он сдержан, немногословен, но чувствуется, как кипят в глубине страсти под обманчиво спокойной внешностью.
- До Пулоньги все равно стадо допускать нельзя, там они с сосновским стадом мешаться будут...
- Вот если бы Сосновку нам!
- В Сосновке и пастухи еще есть, наставниками могут быть настоящими!
- Каневых-то уже никого не осталось: Павел в Лопарской, там пасет, если на пенсию не ушел, двадцать седьмого года рождения он. А кроме них - Елисеевы, Ростислав да Альберт, Матрехин молодой...
- А где Володя Канев? - спрашиваю я, вспомнив носатого, как все Каневы, парня с плутоватыми глазами, с которым я шел морем из Пялицы в Сосновку. И Ростислава Елисеева помню. Он чем-то напоминает мне Немчинова - такой же худой и черный, такой же немногословный, но мне памятно уважение к нему бригады, многие из которой были старше его.
- Канев связистом работает сейчас,- отвечает Устинов.
Что ж, у меня есть что рассказать пастухам о возможностях будущего оленеводства, чего они еще не знают.
Неудача чаваньгского варианта бросилась Каргину в глаза, когда он облетал Берег и побывал в Сосновке. То, о чем они сейчас говорили - о желательности объединения с Сосновкой, как это было когда-то раньше, до образования национального Саамского района,- обсуждалось в обкоме. Принципиальное согласие на возможность такого воссоединения уже есть. Сосновка тоже не жилец, никаких национальных кадров там не осталось, все стада Саамского района сконцентрированы в центральной части полуострова, поэтому передача Сосновки колхозу "Волна" вполне возможна. Начав с оленеводства, там можно возродить прибрежный лов, поставить на промышленную основу сбор водорослей, возобновить строительство, привлекая новых людей, и все это станет еще одной выигрышной картой в общем возрождении Терского берега.
Рассказ мой принимается с интересом.
- Это другой оборот,- соглашается Николай Васильевич Немчинов.- Тут нам никаких "варягов" не [170] надо, наставниками для молодежи сосновские пастухи будут, они нашу территорию знают не хуже нас, да и мы поможем. В ученики к ним из Варзуги и из Чаваньги пойдут...
- Раньше, когда два стада было, и мы, и сосновские боялись к Пулоньге выходить,- поясняет мне Немчинов-первый.- Как два стада сольются - ничего не сделаешь, не управишь их. А тут, если стадо общее, пускай переливаются, в конечном счете, все наши. Мы один край держать станем у Чапомы и Пялицы, а другой, к Поною,- сосновские...
Теперь, когда вопрос с территорией, похоже, определился, разговор идет оживленнее. С наставниками тоже ясно - не потерпят поморы "варягов", да и какую помощь могут те оказать в здешних условиях?
- Тут ведь все на местности знать надо, где летние, где осенние пастбища, где весенние, а это только своими ногами узнать можно. На вертолете облететь - ничего не увидишь, вот дело-то какое,- говорит мне Стрелков.- Как приезжий человек пасти сможет? Олень капризный. Если ты осенью его на зимнее пастбище привел - беспременно уйдет...
- И любить свою работу надо,- наставительно говорит Немчинов-второй.- Помню, как дедко меня учил. Пройдем морем реку Пялицу, круг сделаем, месяц времени прошел, гриб появился, пошло время к гону, оленей что-то поменее стало в стаде... Дедко и говорит: давай пойдем так еще по разу! И снова на тропу, где мы прошли, по второму кругу идем. И вот, смотришь, отбившиеся сами к тебе выходят - где десять, где двадцать, а то и больше, обратно сливаются. У них гон начался, и ихний предводитель начинает их всех собирать. Вот и потерь никаких нет, если знаешь, как и куда вести оленя!
Озабоченность у собравшихся теперь вызывает другое: с кем из молодых начинать, кого готовить? С этого и вступил в разговор Немчинов-первый, и сейчас он снова возвращается к этой теме:
- Разрыв теперь между нами и детьми, в деле нашем разрыв,- ничего они делать не знают и не хотят, как в десятилетки пошли. Не потому, что ученье им ум отбило, а потому, что в колхозе их не стало. Четыре класса здесь - ив интернат, только на побывку приезжают, как чужие, ей-ей! Мы с детства у отца-мате[171]ри на подмоге были: там на тоне сидишь, там в стаде помогаешь... Приехал отец на оленях - ты вокруг вертишься, помогаешь ему упряжь снять. Он чинит или делает что.- ты ему опять помогаешь, учишься. В школе у нас урок труда был, сетки учились вязать. Второй-третий класс вместе учились. Они нитки мотают, а четвертый уже вяжет! А тут он не знает, с какого конца лошадь запрячь, не то что оленя, к нему он и подойти боится!
- А что, Петрович, если на очередной сессии поселкового Совета поставить вопрос о такой специализации урока труда в школе? Мысль-то хорошая, надо навыки молодежи передавать,- говорит Устинов, обращаясь к Стрелкову, и тот согласно кивает, подтверждая, что пусть сам Немчинов и поднимет этот вопрос, поскольку он - депутат.
- Упущено было село, промыслы, навыки эти,- говорит мне Стрелков.- Школу-то сельскую иначе надо было строить, чем, понимаешь, городскую, в соответствии с местными условиями, чтобы человека, значит, не только науке обучать, но и к самой жизни готовить... Сноровка в руках должна быть. А теперь как? До восемнадцати лет он учится, потом на два года в армию ушел, возвращается - ничего не умеет, разве что с железками работать, а на земле ему все сначала объясняй...
- И не научить его при всем желании! - с необычной категоричностью подхватывает Немчинов-второй.- Ну не может - и все! Был у нас Сашка Логинов, новый человек. И рассказываем ему, и показываем. Все понятно, а как до дела дойдет - никак не получается, потому что сноровки этой нет...
Важный, очень важный это вопрос, куда важнее, чем то же оленеводство. И мне понятно, почему так оживленно обмениваются сходными в общем-то мнениями колхозники, почему так волнует их, так задевает система здешнего образования, невольно отрывающая их детей не только от семьи, но и от дела, которое родители считают самым важным в своей жизни,- дела на своей земле. Это только со стороны показаться может, что работа на земле и на море особого ума и образования не требует...
Сложный это вопрос и - болезненный. Не только здесь, на Берегу,- на всем Крайнем Севере, в услови[172]ях редкого и редеющего населения, школьный вопрос стоит исключительно остро. От его решения зависит судьба всего края, потому что вместе с ним решается вопрос о преемственности поколений.
Что делается на Терском берегу, чтобы сохранить эту преемственность? Если судить по материалам районной газеты, которую я успел перелистать в Умбе,- ничего. Школьники ходили по маршруту "Пионеры - патриоты-интернационалисты", провели митинг "Европе - чистое небо", конкурсы политического плаката и рисунка, спортивные праздники. Правда, три ученические бригады в совхозе "Умбский" прошли практику вождения трактора, разбрасывали по полям удобрения, очистили сорок семь гектаров от камней... Производственная бригада при школе № 1 работала на полях колхоза "Всходы коммунизма". Последнее означало лишь то, что председатель этого колхоза, помещающегося в Варзуге, о котором я еще буду говорить, организовал бригаду из приезжавших на каникулы школьников. Школа здесь ни при чем...
- Ну, и у меня школьники работают,- говорит мне Стрелков.- А что делать? Завтра вообще всех, от стара до мала, поднимем на покос. Не о таком воспитании речь идет! О постоянном, чтобы не чужим себя подросток в колхозе чувствовал, елки-моталки, чтобы знал он, чем колхоз живет и что ему нужно! После восьми классов возвращаются из интерната те, кто дальше учиться не хочет. Так ему почти все заново объяснять надо... А открыть свою школу - кто позволит, когда у нас детей до нормы не набрать? Не позволит никто - ни райисполком, ни облоно...
И тут мне приходит вполне логичная мысль.
- А если свою, колхозную?
- Вот я про то и говорю...
- Нет, Петрович, ты о государственной говоришь, а я о том, чтобы не государство учителям зарплату платило, а колхоз. Сколько у них учеников будет - это уж ваша забота, но зато гарантия, что все ребятишки в родительских домах будут жить, а не в интернате!
- А можно ли так?
- Кто разрешит?
- Так-то бы хорошо было!..
Оленеводы говорят вперебой, с удивлением и надеж[173]дой смотря на меня, как будто бы я несу им неожиданный подарок.
А я и сам не знаю - можно ли. Мысль эта только что пришла мне в голову, как результат всего виденного и слышанного. В самом деле, почему колхозу не завести свою школу? Учитель - тот же специалист, как, скажем, инженер-электрик, плотник, врач, экономист, радиоинженер, юрист. В "штатном расписании" не значится? Так когда оно, это "штатное расписание", составлено было! Тогда не только что телевидения, может, и радио не было, о подвесном моторе или транзисторе никто и слыхом не слыхал... И по лицам, по оживившемуся сразу разговору я чувствую, что найдено решение еще одной проблемы, может быть сейчас одной из самых главных. В конце концов, школа - всего лишь продолжение яслей и детского сада. А несколько дней назад, на очередном пленуме терского райкома, председатель колхоза "Всходы коммунизма" на свою просьбу открыть у них детский сад получил вполне резонный ответ: вам надо, вы и открывайте, мы-то тут при чем?
Может быть, и со школой так? И не нужно никаких интернатов в районном центре, и не будет изломанных детских судеб?
- От этих интернатов горе одно, чему они там между собой научаются,- говорит кто-то из присутствующих, кого я не знаю, потому что народу в кабинете уже набилось много. Все хотят послушать, принять участие в обсуждении, потому что вопросы и заботы общие.- Возвращаются оттуда - и пьют, и курят, и всякое такое, что и сказать стыдно. Известное дело, баловство, не дома. Здесь бы порой и остереглись, а там - пойди догляди! А коли бы здесь при семье были, то никакого баловства и опять же при деле. Толк ли в том, что в районном центре болтаются? А хороший учитель всему научит и здесь, учебники-то одни. Только вот опять, кто поехать сюда согласится? Учителю дом или квартиру нужно, а мы и эту зверобойку незнамо когда увидим!
- Ну, сейгод дом для учителя не построим, а на будущий, коли решим, может, и осилим,- говорит Стрелков.- Вопрос, вишь, важный, лишь бы разрешение вышло, а там всем миром поднапрячься, о детях наших ведь речь идет..: Вот ведь как,- обращается он ко мне,- об оленях говорили, а поворот совсем иной [174] получился, куда как интересный! Оно все здесь взаимоувязано, все здесь переплетено между собой, но главное, конечно, чтобы человек чувствовал, что он на земле стоит, на своей земле, на которой ему жить да жить еще, и чтобы его никто отсюда не срывал и работать не мешал. На земле, а не на море, как порой о нас думают. Дом-то у рыбака на берегу всегда был, сколько далеко бы он по морю ни бегал на своем карбасишке... Ну так как, мужики, значит, коли Сосновку нам дадут, то оленей заводить стоит? И наставников своих найдем? Ну, что молчите?
- А что говорить, Петрович, сам знаешь, что олешки в хозяйстве всегда нужны,- говорит Устинов и поднимается.- Я-то уже не ходок, а обучить обучу, лишь бы олени были.
Остальные согласно кивают. Потом встают, и кабинет понемногу пустеет. Стрелков распахивает окно, чтобы вытянуло табачный дым, висящий сизой волной над полом, и в комнату врывается чистый, пахнущий только что разрезанным огурцом ветер с шумом далекого наката на корге, глухим треском лодочного мотора, голосами людей и криками чаек.
Море белесо переливается, темнея у горизонта. Очистилось небо, и я догадываюсь, что, глядя на покачивающуюся в отдалении лодку с тремя фигурами, Петрович думает, как хорошо было бы сейчас вот так же махнуть подергать наважку у берега, о чем мы с ним говорили еще днем. Конечно, хорошо! Но председатель редко принадлежит себе, тем более что сегодня в Чапому прибыл будущий директор зверобойной базы, тоже остался недоволен строительством, и сейчас они вместе со Стрелковым и представителем промразведки засядут обсуждать навязший в зубах вопрос: как в этой ситуации и в сроки уложиться, и недоделки ликвидировать?
Трудная жизнь у председателя колхоза...

5.
К слову, о председателях.
Когда я спросил Юрия Андреевича Тимченко, председателя колхоза "Ударник", расположенного напротив Мурманска на берегу Кольского залива, как относятся к кооперации колхозники, что о ней говорят, то в ответ услышал следующее:
[175]
- Давайте начистоту. Если колхозники доверяют своему председателю и он что-то делает - они считают, что именно так делать и надо. Если завтра на собрании я скажу им - кооперация нам невыгодна, нам от нее следует отказаться,- все как один будут кричать: долой кооперацию, нам ее не надо! Понимаете? Это вовсе не значит, что они слепо делают то, что захочу я, Тимченко. Просто за все предыдущие годы они научились доверять мне, председателю, который плохо для колхоза не сделает. Да зачем вам говорить об этом со мной? Остановите любого колхозника, спросите... Обо всем, что делается в колхозе, я им докладываю. Для этого не обязательно собирать собрание. Об этом я говорю по утрам, на разнарядке. Особенно если их что-то живо интересует, разговоры об этом идут... Колхозники, как вы знаете, консерваторы, они очень осторожны при введении новшеств, долго прислушиваются и присматриваются. Вот и с кооперацией так же. Я тоже не кричал "ура", но и не кричал "караул", а внимательно следил, что получится, и самым последним из всех председателей ответил, что в общем-то наш колхоз за кооперацию, потому что мы все обсудили и продумали...
- А опасность, как вы считаете, была?
- Она и сейчас есть. Ведь мы таким образом можем незаметно скатиться до уровня подсобных хозяйств промышленных предприятий. Это зависит от многих факторов: от того, как будут к нам относиться предприятия, не станут ли они, вкладывая в колхоз деньги, диктовать политику развития хозяйства. Зависит это и от руководства, в том числе от руководства рыбакколхозсоюза и руководства "Севрыбы". Ну и, конечно же, от самого председателя колхоза! Колхоз послабее, председатель несамостоятельный - ну и пошло... У нас, я считаю, такой опасности пока нет. Колхоз крепкий, главное у него - океанский лов, свой причал, львиная доля дохода от моря идет, поэтому сельское хозяйство - учитывая еще местные условия - никогда не грозит стать главным направлением...
Как я уже сказал, приехав в Мурманск, я не спешил в Чапому. Прежде чем отправиться на Терский берег, я хотел увидеть другие рыболовецкие колхозы. День в новом для тебя хозяйстве - знакомство более чем шапочное. И все же смысл в этом был. За день можно было составить общее представление о колхозе, представить, [176] как все выглядит на месте, а главное - познакомиться с председателем, основной фигурой в колхозном производстве.
Слова Тимченко не были для меня откровением. За долгую разъездную жизнь я мог убедиться, что в конечном счете в колхозе все зависит от председателя. Не от колхозников, не от общего собрания, не от партийной организации, хотя все эти факторы нельзя сбрасывать со счета, а именно от личности председателя.
Председатель сильный, волевой, умный, расчетливый, самостоятельный в решениях, обладает широким кругозором, знает цену рублю и копейке, умеет рискнуть, при нужде найти четко ограниченную законом лазейку - ну, тогда колхоз даже в самых трудных условиях встает на ноги и дальше в гору идет! Нет ничего этого, робок человек, без воображения, уже заранее партийного взыскания боится - значит, или он, или колхоз не жилец... Вот почему, пытаясь разобраться в ситуации, я сравниваю два уровня руководства: руководство "Севрыбы" и председателей колхозов, на плечи которых ложилась вся тяжесть получения максимальной выгоды от межхозяйственной кооперации.
С партнерами колхозов, как я понял довольно быстро, разбираться особенно не приходилось. Они были частью "Севрыбы" и послушно следовали сигналам, исходившим от ее головного центра. Но колхозы, как я мог убедиться, оказывались столь же разными, как их председатели.
Начало знакомства было положено поездкой в Белокаменку на катере Мурманской судоверфи. Я был там и в первый свой приезд в Мурманск, но проездом и председателя не застал. Между тем Белокаменка, в которой находился колхоз "Северная звезда", интересовала меня давно: именно сюда весной 1966 года переселили жителей Порьей Губы, одного из древнейших сел Терского берега.
Белокаменка предстала предо мной россыпью довольно неприглядных старых домиков на две квартиры, поражающих глаз запущенностью и угадываемой внутри теснотой. Домики стояли на живописных взгорках, поросших высокой травой, полевыми цветами, столь редкими здесь, в Заполярье, небольшими березовыми рощицами, непохожими на обычное криволесье, но, конечно же, ни в какое сравнение с Порьей Губой, [177] располагавшейся в одном из самых красивых мест Беломорья, все это идти не могло.
Председателя колхоза я догнал на полдороге к коровнику, который достраивала на деньги судоверфи бригада грузин-шабашников.
Геннадий Киприанович Подскочий оказался худым, невысоким человеком с одной рукой. Вряд ли бы я обратил на него внимание в толпе - таким он был неприметным и невыразительным со стороны, разве что приглядевшись отметил бы усталое и вместе с тем умное лицо человека, много повидавшего на своем веку - и хорошего, и плохого.
С порьегубцев, их судеб и начался у нас разговор. Подскочий знал об этом переселении, хотя произошло оно задолго до его прихода. Сейчас переселенцев осталось мало, всего несколько семей, не прижились они на новом месте: большинство довольно быстро перебралось в Мурманск, а те, что остались в колхозе, до сих пор вспоминают родное село и не прочь опять вернуться туда...
После такого вступления нам было проще говорить о колхозных делах и кооперации, к которой председатель относился настороженно, однако соглашался, что выгода от нее колхозу будет. Во всяком случае, надеялся он, не будет приносить сельское хозяйство убытков, которые сейчас покрываются доходами от океанского лова. Убыточным оказался и птичник на четыре тысячи голов: в последние годы в строй вступило несколько мощных птицефабрик, обеспечивших область куриным мясом и яйцами, и держать птицу при дорогом корме и еще более дорогом его завозе рыбакам стало невыгодно. Вот почему во всех колхозах были ликвидированы птицефермы - конкурировать с государством, которое не нуждалось в кооперации, колхозам было не под силу.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что флот тоже приносил колхозу не слишком большой доход. С каждым годом его все больше съедал ремонт судов и вызванные им простои. Последнее судно простояло у причала судоверфи - партнера колхоза по кооперации - пятнадцать месяцев. Сложный ремонт? Нет, партнеры объясняли затяжку нехваткой рабочих рук, которые были заняты на строительстве в том же самом колхозе... Вот и считай, что выгоднее: получить два-[178] три десятка тысяч рублей за реализованное молоко или за это же время - сотни тысяч от работающего в море судна?! Выигрываем копейки, а теряем сотни тысяч...
- От сельского хозяйства убытки мы покрывали за счет флота,- повторил Подскочий.- А от флота по десятой пятилетке, я подсчитал, мы получили дохода только семьдесят восемь тысяч рублей. С этим, конечно, не развернешься... Полей у колхоза мало, новые создавать трудно, прибрежного лова, как и у всех здешних колхозов на Мурманском берегу, у нас никогда не было. Можно было бы еще освоить гектаров пятьдесят земель, но нет рабочих рук, да и что с этих земель возьмешь? Пока флоты не объединили на базе, часть моряков еще жила в поселке, а сейчас все уже ушли. У нас как? Поработают на флоте года четыре, потом построят в Мурманске кооператив и уходят из колхоза. Остаются только те, кто учиться не хочет. А со стороны нам людей не взять - нет жилья...
В словах председателя чувствовалась какая-то обреченность, и я подумал тогда, что, возможно, именно Белокаменке грозит судьба переродиться в подсобное сельскохозяйственное предприятие Мурманской судоверфи, когда износится колхозный флот и изменится стратегия лова...
Совсем другая картина открылась мне в Ура-губе, где был колхоз "Энергия".
...Чем дальше я отъезжал от Мурманска на северо-запад, тем суровее становился пейзаж: каменистые сопки с редколесьем, болота, озерца, голые, почти ничем не поросшие скалы. Суровость усугублял пасмурный, туманный день. Тем большее удивление охватило меня на подъезде к поселку, когда по обе стороны дороги стали открываться обширные ровные пространства морских террас, на которых зеленели колхозные поля.
Егоров, сопровождавший меня в этой поездке, предупредил, что "Энергия" - один из самых больших и богатых рыболовецких колхозов в Мурманской области. У него восемь судов, свой причал, плавмастерская, коптильный завод, большой поселок... Действительно, то, что я увидел, выделялось своими масштабами и основательностью, напоминая - только в очень сильном уменьшении - знаменитый рыболовецкий колхоз "Сероглазка" возле Петропавловска-Камчатского. В "Энергии" строились многоэтажные дома, в центре [179] поселка красовалась столовая-ресторан, вот-вот должны были сдать в эксплуатацию большой универмаг. Передо мной был современный, благоустраивающийся поселок, на фоне которого коровники МТФ и склад под корма, которые строил тралфлот, партнер по кооперации, выглядели случайной и не очень нужной деталью.
Здесь вся жизнь зависела от океанского лова, на него было нацелено все внимание, оттуда шел действительно большой доход, который колхоз направлял на строительство и ремонт жилого фонда... Но при чем здесь колхоз? - рвался у меня вопрос. Собственно колхоз и его поселок оказывались довеском, неизбежным обозом, обеспечивающим амортизацию и жизнедеятельность колхозного флота. Прибрежный лов занимал ничтожное место в экономике: всего три тонны семги по плану, хотя уже выловили пять тонн. Сельским хозяйством здесь всегда занимались в расчете на областной центр, с которым колхоз связывала хорошая асфальтированная дорога. Так что, по признанию Егорова, стремившегося при каждом удобном случае указать мне благотворное влияние кооперации на жизнь колхоза, особой роли она здесь не сыграла.
Евгений Архипович Мошников, только что избранный председателем, ждал нас в конторе - невысокий молодой человек с приятным лицом, большими выразительными глазами и красивыми чувственными губами. До этого он был секретарем партийной организации колхоза. Охотно отвечал на вопросы, но сам был немногословен.
Особой нужды в этой встрече и беседе не было - то, что меня интересовало, было видно и так, а как проявит себя новый председатель, сказать можно было только через несколько лет: все, что открывалось нашим глазам, сделано было до него.
По словам Мошникова, трудности в жизни колхоза были заурядные, такие же, как и в других хозяйствах. Нет жилья - стало быть, нет необходимых рабочих рук. Люди в колхоз просятся отовсюду, со всей страны пишут, но приходится отказывать, пока не наладится строительство. Не хватает ни химических удобрений, ни навоза. Мясо закупает тралфлот, молоко - государство. Молодежь, как правило, в колхозе не остается и на флот не идет. Школьников много, с этого года в поселке будет десятилетка, но выпускники уходят в город. На [180] судах есть еще коренные колхозники, но, как правило, они стараются остаться на берегу. Наемные обязаны вступать в колхоз, но они приезжие, так что, если посмотреть внимательно, на судах местных коренных колхозников практически не осталось...
- Другими словами, вступление в колхоз - всего лишь форма, обязательная для зачисления в судовую роль на колхозное судно?
Задавая этот вопрос Мошникову, я не мог не вспомнить утверждение Несветова, что на колхозных судах работают исключительно колхозники.
- Да, конечно. Ведь флот считается колхозным. Исключение делается только для комсостава и специалистов. А так о каких коренных жителях может идти речь? Здесь все приезжие, это не на Терском берегу, где села еще Великим Новгородом основаны, там чужаков по пальцам пересчитать можно. У нас - наоборот, приезжают работать за северный коэффициент и надбавки... Здесь и климат, и условия жизни - все свою роль играет!
Очень интересный факт. Не знаю еще, зачем он мне нужен, но за прежним, несколько аморфным словосочетанием - "рыболовецкие колхозы", "колхозный флот" - я начинаю угадывать контуры чего-то совсем иного, весьма отличного по содержанию, использующего прежние термины словно бы по традиции. Не в этом ли несоответствии коренятся причины экономических и социальных конфликтов, которые мы пытаемся разрешить старыми средствами, не увидев другого конфликта - между старой, давно отжившей формой и новым содержанием?
Ура-губа только продемонстрировала этот факт с наибольшей выразительностью. Передо мной было мощное хозяйство, уже разделившееся на две части, связанные между собой поселком и службам: флот, существующий и работающий в системе "Севрыбы", однако числящийся на балансе в колхозе, матросы и командный состав которого были только формально колхозниками, и сельское производство, существующее при поселке, в котором еще находились несколько семей моряков.
Колхоз жил своей жизнью, судно - своей, потому как управлял им не председатель колхоза, не правление, а государственное всесоюзное объединение "Сев[181]рыба", в которое входил составной, очень маленькой частью рыбакколхозсоюз, представлявший семь оставшихся в живых из двадцати с лишним рыболовецких колхозов Мурманской области. Получалось, что не флот привязан к береговому хозяйству, а колхоз подвязан за ниточку к судам, бороздящим где-то Мировой океан, и существование его зависит от того, что и сколько попадет в кошелек судового невода.
Флот приносил доход. Часть его откладывали в обязательном порядке на очередной ремонт судна, другая часть шла на ремонт жилого фонда и строительство поселка, третья часть покрывала убытки сельскохозяйственного производства и шла на его расширение. Называть такой хозяйственный комплекс можно как угодно,- внутрихозяйственной кооперацией, агропромом - однако с действительно рыболовецкими колхозами Терского берега, да и всего Беломорья, здесь было мало общего...
"Ударник" в Минькино, напротив Мурманска, занимал как бы среднее положение между Белокаменкой и "Энергией", хотя по мощи своей вполне мог конкурировать с последним хозяйством. У колхоза тоже восемь океанских судов, свой причал с краном, который Тимченко предлагал строить на паях с другими колхозами, но те отказались, он построил его сам и теперь им же сдает в аренду. В "Ударнике" строится межколхозный забойный пункт, куда, может быть, придется возить скот не только из Белокаменки и Ура-губы, но даже из Варзуги, за полтысячи километров.
Здесь все в образцовом порядке, начиная с подъездной дороги и кончая колхозным складом, где все разложено по полочкам, на своих местах, даже маркировано. Тимченко водит нас с Егоровым по теплым коровникам, знакомит с ветврачом, который окончил Ветеринарную академию колхозным стипендиатом, демонстрирует новое родильное отделение фермы. Новые склады, гаражи, магазин, здание правления, склад для кормов с пневмопокрытием... Но главное, что производит безусловное впечатление на свежего человека,- два ряда двухэтажных кирпичных коттеджей для колхозников, вытянувшиеся вдоль залива. Они двухквартирные, каждая квартира в двух уровнях. Проект председатель привез из Прибалтики, с которой у него крепкие деловые связи.
[182] Поставив "Ударник" между "Энергией" и "Северной звездой", я не оговорился: не по "калибру" хозяйства поставил, а по реальной связи с землей. В отличие от Ура-губы, это именно колхоз, где большинство своих, местных, хотя на судах приходится использовать и "мурманских колхозников".
Сам Тимченко крупный, широкоплечий, с большими руками, большим открытым лицом. У него уверенный взгляд, в нем ощущаешь спокойное доброжелательство, интерес к делу и уверенность во всех своих поступках и суждениях, если он их решился высказать. Такие люди вызывают симпатию, чувствуешь сразу, что на них можно положиться в большом и в малом, но там, где запахло выгодой, надо держать ухо востро: Тимченко далеко не простачок, каким может показаться на первый взгляд, и в "Севрыбе" мне порассказали о том, как буквально из всего он ухитряется извлекать для колхоза пользу.
Например, из старых кошельковых неводов, которые он забирает даром где только можно, в том числе и у своих партнеров. Невода отработали свое, окупили себя десятки раз, были списаны и должны уйти в утиль или просто быть выброшены. Но в "Ударнике" пожилые колхозники шьют из них мешки под овощи для Арзамаса. Почему для Арзамаса? Им там нужно, вот они и предложили, а в результате колхоз получает до семи тысяч рублей прибыли от одного списанного невода...
Из всего - прибыль, но эта прибыль тотчас идет в дело.
У Тимченко принципы настоящего современного хозяина, что называется, без дураков. Но гораздо больше, чем даже его хозяйственный талант, меня заинтересовывает его отношение к людям, живущим и- работающим в колхозе.
Очень скоро я замечаю: о чем бы ни говорил председатель, он рассказывает не об экономическом, а о социальном опыте колхоза. Опыт этот стоит того, чтобы над ним задуматься, потому что в своем роде уникален, как уникален сам председатель. Правда, нечто подобное я обнаружил позднее еще в одном колхозе - имени XXI съезда в Териберке, где председателем Коваленко, но сравнивать их нельзя, они разные.
Разговор с Тимченко начался с моего вопроса, достаточно провокационного: каким быть колхозу - узко специализированным или многоотраслевым?
[183]
- Знаете, я считаю, что колхоз должен быть много отраслевым,- не задумываясь ответил Тимченко, и я понял, что этот вопрос для него давно решен.- Конечно, председателю легче работать, если есть четкая направленность. Но что-то тебе не привезли, не смог достать - сиди и плачь! Возникают иждивенческие настроения, у многих председателей они уже есть. Значительно труднее работать, когда хозяйство многоотраслевое. Не хватает специалистов, сказывается то здесь, то там обычная наша неорганизованность...
- И все-таки - многоотраслевое?
- Да. К чему ведет узкая специализация? Вот, скажем, мы - рыболовецкий колхоз. Такие же колхозы есть в Прибалтике. Они категорически против сельского хозяйства. Но надо думать не только о хозяйстве, надо думать о человеке. Сегодня он плавает, а завтра здоровье подкачало: сердце, давление, почки и так далее... Что ему делать? Какую работу найти на берегу? А он - член колхоза.
- Для этого, вы считаете, и нужны побочные отрасли? Заранее рассчитывая на тех, кого море завтра спишет на берег?
- Не только для них. Когда пятьдесят лет назад организовывали наш колхоз, сельское хозяйство специально предусматривалось для вторых членов семьи...
- Простите, не понял?
- Это так в Уставе - жены, сестры, матери колхозника. Моряк в море, а "второй" член семьи работает на берегу. Таким образом семья не рвется, часть ее не уходит на заработки в город. Мне кажется, сделано было очень правильно. Я считаю, что чем больше будет разнообразных отраслей, тем меньше шансов, что они станут убыточными - всегда их можно расширить или сократить. А тем самым больше возможности человеку подобрать работу по вкусу и способностям. Да вы сами посмотрите у нас в хозяйстве: чем оно разнообразнее, тем устойчивее и гибче...
В "Ударнике" есть даже цех сувениров. Собственный колхозный цех, который показал мне Тимченко. Может быть, слово "цех" слишком громко звучит для маленького - три на три метра - помещения, в котором работает молодой художник. Он делает из гипса памятные отливки для гостей колхоза и для колхозников (дальше они пока не идут), готовится поступать в художествен[184]ное училище. Он - свой, миньковский. Кончил школу, но по здоровью ему нельзя было идти на флот, а по склонности и по способностям работы не находилось. И чтобы не отпускать его из колхоза в город, Тимченко с согласия правления открыл "сувенирный цех", положил парнишке зарплату, и теперь в Минькино растет свой художник, а при надобности оформляет стенды, витрины, пишет плакаты и прочее.
Это - начало. Как рассказал мне Тимченко, в перспективе у него развернуть подготовку кадров для колхоза уже со школы. Сделать это могут учителя, секретарь парторганизации, комсомольская организация колхоза, совет ветеранов, сам председатель, постоянно бывающий в школе. Суть замысла - помочь каждому молодому человеку найти себя в жизни с помощью родного колхоза, открыть возможность наилучшего применения своих физических и душевных сил... Это действительно высокая задача. Если Тимченко удастся в этом направлении сделать хотя бы первые шаги, можно будет с полным правом утверждать, что он приблизил наш завтрашний день.
И шаги эти в известной мере сделаны. Стоит вспомнить о колхозных стипендиатах, которые учатся в ГПТУ, в Высшей мореходной школе, в анапской школе председателей, в институтах Ленинграда. Тимченко сумел всех их привязать к родному колхозу, поселку, позволил ощутить заботу коллектива, вызвать чувство благодарности и уверенности в будущем дне - самое важное чувство для человека, где бы он ни жил и чем бы ни занимался! Вот почему так много в "Ударнике" молодежи по сравнению с той же "Энергией".
Она знает, что ей найдется место и на флоте, и на берегу, там, где она сможет работать с охотой. А когда подойдет предпенсионный возраст, как у их отцов и дедов, правление колхоза подыщет им соответствующую работу по силам, никого не оставит...
Теперь, справедливости ради, следует сказать и о Коваленко, председателе колхоза имени XXI съезда в Териберке.
Минькино, Белокаменка, даже Ура-губа,- все это "пригородные" колхозы, расположенные или в непосредственной близости от Мурманска, или связанные с городом хорошей автострадой. Териберка - на отшибе, [185] к ней только недавно дорогу проложили, да и то официального открытия не было.
В отличие от трех остальных поселков, Териберка - одно из самых старых поморских стойбищ на Мурманском берегу. Она стоит на обширном песчаном наволоке в устье Териберки, которая впадает в широкий залив, открывающийся прямо на север, в Баренцево море и Ледовитый океан. На другой стороне залива - Лодейное, такое же древнее становище поморов, куда сходились промышлявшие треску суда из Архангельска, с Зимнего берега, из Карелии, Онеги и куда пешком через весь полуостров приходили с Терского берега поморы, если не могли подрядиться на промысел дома. Здесь ремонтный завод рыбпрома, сетевязальный цех, большой поселок.
Териберка была когда-то районным центром. От всего ее былого великолепия остались несколько рядов двухэтажных деревянных домов, много маленьких обветшавших коттеджей, в самом ветхом из которых живет председатель, и большое хозяйство.
Коваленко - человек странный, можно сказать, своеобычный. С первого взгляда он почему-то кажется увальнем, может быть даже не слишком далеким человеком и уж совсем не энергичным, не умеющим ни дисциплину поддержать, ни собственный авторитет на должную высоту поставить. Одним штрихом не опишешь - ускользают, меняются черты лица, слегка сутулая и мешковатая фигура не привлекает к себе внимания, и глаза смотрят как-то слишком уж добро и вразнобой... Нет, сколько пытался, а не берусь за его портрет. Другое в нем - не внешнее, что не сразу открывается человеку, а открывшись, берет тебя в плен надолго и глубоко.
Я ощутил это еще по первому к нему приезду, тем более что случай был из ряда вон выходящий. Суть его долго рассказывать, да и незачем. Мы были на другой стороне залива, и тут произошло небольшое ЧП, непредвиденная накладка, как говорят в театре, настолько серьезная, что Коваленко пришлось позвонить на погранзаставу - это касалось их людей. Сам он себя вел в этой ситуации настолько безмятежно и мягко, что я даже усомнился - а есть ли у этого человека самолюбие? У него было все, но была еще и выдержка, и терпение, и полный контроль за обстановкой. Однако пора[186]зило меня не самообладание Коваленко, а то, что еще раньше пограничников возле нас оказалось два колхозных катерка из поселка. Молодые колхозники краем уха - на Севере все вести разносятся с мгновенной быстротой - услышали, что у председателя, уехавшего с гостями, что-то случилось, и мгновенно бросились на выручку. И так же незаметно, не задерживаясь, убедившись, что больше их помощь не нужна, отправились восвояси...
Не знаю, как для кого, но для меня этот факт высветил тот поразительный авторитет и настоящую любовь, которыми пользуется в колхозе председатель.
А ведь на самом деле он требователен, и дисциплина в его колхозе, пожалуй, самая строгая по сравнению с другими хозяйствами. Да это и не может быть иначе.
Коваленко возглавляет крупнейший рыболовецкий колхоз в области, у него высокие показатели по всем статьям, он начал строительство современного жилого поселка, океанский промысел приносит хороший доход, но между тем председатель постоянно отыскивает новые и новые направления хозяйственной деятельности, связанные с берегом, чем тоже напоминает Тимченко. Он давно понял, что надо иметь собственную строительную бригаду, расширяет колхозное стадо, подумывает, не завести ли собственные шампиньоновые плантации в пустующей неподалеку штольне, а вместе с тем организовать ежегодный грибной промысел с последующим консервированием и сушкой, поскольку грибов в округе каждую осень хватит на десяток заготовительных организаций. В Териберке лучший универмаг, который я видел в колхозах, лучший книжный магазин, а у председателя в его ветхом коттедже, откуда он никак не соглашается переехать,- одна из обширнейших библиотек, которые мне пришлось встретить в этих широтах.
О Коваленко и Териберке надо писать отдельно. Они заслуживают этого. Сейчас же мне важно подчеркнуть, что все без исключения колхозники в Териберке, как и Коваленко,- приезжие. Коренных местных жителей нет, как нет, пожалуй, и сколько-нибудь значительного числа пенсионеров.
Самый старый колхозник - завкадрами колхоза Модест Михайлович Урпин, приехавший в Териберку в 1946 году; все остальные - гораздо моложе. Люди прибывают постоянно - в колхозе от бывшего рай[187]центра остался большой жилой фонд, пусть ветхий, но еще пригодный для жилья. Вот и едет со всей страны, как правило, из городов, молодежь; едут семьями, с детьми, готовые работать и на ферме, и в полеводстве, чтобы потом пойти в море...
Каков же итог этого не совсем обычного обзора? В одной фразе его, пожалуй, трудно выразить, да и слишком категорично он может прозвучать. И все же впечатление такое, что рыболовецкие колхозы севера Мурманской области и колхозы Терского берега - разные производственные организации, разные социальные общности, и задачи перед ними тоже стоят разные, и проблемы они решают каждый - свои и каждый - по-своему.
Чем больше оборот средств, чем больше морской продукции дает хозяйство, чем больше его результат зависит от морских судов, на которых, как я мог убедиться, плавают вольнонаемные, только имеющие книжку колхозника, тем меньше в нем осталось от той соседско-родственной общины, которую мы подразумеваем, когда говорим о поморском да и любом другом селе и находящемся там колхозе. Хорошо это или плохо - вопрос другой. Просто здесь все иначе. Производственный коллектив и отношения внутри него строятся совсем по иному принципу. Поэтому и возглавляют такие коллективы люди тоже не местные, а приезжие - Тимченко, Коваленко, Подскочий, Мошников,- нашедшие здесь и работу по призванию, и возможность наиболее полного приложения своих сил, наибольшей душевной отдачи.
От колхоза как такового сохранилась только структура управления людьми и финансами да мешающие в настоящее время его развитию ограничения в отношениях с государством. Во всем остальном эти хозяйства мало чем отличаются по своей вооруженности и методам производства от государственных промышленных предприятий. Беднее - да, но это уж не по своей вине, а по инструкции.
На Терском берегу - совсем иное. Там - все изначальное, идущее от веков и традиций, которых нет и не может быть в той же Териберке или Ура-губе, поскольку возникли эти поселки лишь в конце прошлого или начале нынешнего столетия, вместе с рождением теперешнего Мурманска, бывшего порта Александровск.
[188] На Терском берегу приезжих - по пальцам пересчитать. Хозяйство стоит на земле, в него входит береговая полоса с тоневыми участками, леса, тундры, ручьи и реки, бесчисленные лесные озера с рыбой, олени и многое другое, чего нет на побережье Баренцева моря. И главное - все это преданиями, бывальщинами, памятью поколений связано в сознании живущих с их семьей, родом, прошлым. Не случайно, что у терских колхозов неизменной осталась и сама основа колхозного рыболовства - промысел семги у берега моря и в реках. Выход в океан на современных судах, создание своего флота под нажимом сверху были в общем-то лишь кратковременным эпизодом в жизни поморских сел на Берегу, но так и не получили дальнейшего развития.
Жизнь требовала ежечасно концентрации сил и внимания здесь, в родном селе, на обширных колхозных угодьях, куда неизменно стремилась душа колхозного рыбака. Вот почему конец колхозных судов у самих колхозников, насколько я знаю, вызвал даже вздох облегчения: спала с души еще одна забота, отрывающая от мыслей о доме! И если теперь, как мне говорил Каргин, терским колхозам снова дадут возможность приобрести суда - то есть обяжут их купить у "Севрыбы", чтобы пополнить колхозный флот той же "Севрыбы",- в океаны на них пойдут люди, лишь оформленные колхозниками. Да и отношения между судами и их владельцами будут исключительно денежные: столько-то пришло на счет, столько-то списано со счета...
Не так ли с председателями?
Как ни слабы казались районному руководству свои, местные кадры - а они зачастую и были такими! - всякий раз при смене их на пришлую кандидатуру оказывалось, что свои все-таки лучше, вернее, и если не в силах двинуть хозяйство в гору, то, зная местные ресурсы и возможности, жизнь села и своих односельчан, они надежнее могут сохранить колхоз, не растерять его, не пойти на поводу скороспелых, далеко не всегда оправданных решений свыше...
Примеров можно привести достаточно. Да вот, пожалуйста. Пока мы со Стрелковым обсуждали вопрос об оленеводстве, в Чаваньге "с треском" снимали поставленных туда в прошлом году председателя и главного механика. Меньше чем за год они так завалили [189] хозяйство, что теперь браться за колхоз пришлось самому Егорову, по чьей рекомендации они и были переведены сюда с флота. А причина все та же: оба оказались временщиками, чужими людьми в многовековом человеческом коллективе, который их не принял.
Ну и, наконец, была Варзуга, куда я заехал, направляясь в Чапому.
Я не знаю ни одного села в Поморье, которое могло бы сравниться красотой с Варзугой. О Варзуге написано много - и о реке, и о селе, о народном хоре варзужан, и об одной из действительных жемчужин русской деревянной архитектуры - церкви Успения, построенной в 1674 году лучшими храмоздателями Севера. Имена варзужан, обновлявших и реставрировавших свою деревянную красавицу в прошлом веке, сохранились в строительных надписях внутри церкви, под ее шатром. Правда, в этот мой приезд выяснилось, что славу прадедов варзужане не смогли поддержать. Как часто у нас бывает, центральные реставрационные мастерские в середине семидесятых годов уже нашего века бойко взялись за не так-то уж горящую реставрацию храма, сняли с него обшивку, предохранявшую сруб от дождей и гнили, и... бросили на полпути! Вот уже более десяти лет не могут найти ни в Варзуге, ни во всей Мурманской области не то что реставраторов - простых плотников, чтобы спасти от окончательной гибели начавшую гнить и протекать раздетую деревянную красавицу...
Но я, кажется, повторяюсь.
Долина реки у села, окрестные холмы, поля, острова на реке, зацветающие буйным разнотравьем перед косовицей,- все это производит на каждого приезжего человека неизгладимое впечатление какого-то сказочного оазиса среди суровой северной природы. Да и сама река Варзуга, богатая речным жемчугом, являет собой сокровищницу Кольского полуострова. Она одна дает третью часть всей семги, которую ловят в области, и загадка ее семужного стада до сих пор волнует умы ихтиологов: куда оно уходит в море, на каких подводных пастбищах нагуливается? Если пути других семужных стад в мировом океане ихтиологи и океанологи в общих чертах представляют по крючкам иностранных марок, которые иногда находят в теле [190] рыб, то варзугская семга до сих пор возвращается в родную реку никем не меченной.
Вот почему, обсуждая проблемы Терского берега в обкоме партии, я с радостью узнал, что вся Варзуга с ее притоками объявлена заказником и перед республиканским правительством поставлен вопрос о превращении ее в заповедник.
Когда-то здесь было два колхоза - в селе Варзуге, которое отстоит от моря на двадцать с лишним километров, и в Кузомени, одном из самых крупных сел Терского берега. В Кузомени, основанной новгородскими колонистами в начале XIII, а вероятнее всего, еще в конце XII века, было большое птицеводческое хозяйство, больница, школа-интернат, которые обслуживали весь берег от Оленицы до Пулоньги. В 60-е годы были свои суда, промышлявшие рыбу в Атлантике. Суда были и у Варзуги, которая сначала укрупнилась за счет Кузомени, а потом, как это произошло и с другими колхозами, начала все терять. Теперь в колхозе "Всходы коммунизма" нет ни судов, ни больницы, ни интерната, да и от самой Кузомени мало что осталось. Много домов стоят заколоченными, работоспособных всего двенадцать человек, и большое поморское село, о былом достатке и многолюдности которого свидетельствует огромное, на три холма растянувшееся кладбище, засыпают пески великой кузоменской пустыни...
От многочисленных когда-то тоневых участков на морском берегу, вправо и влево от устья Варзуги, где находится рыбоприемный пункт и стоят несколько домиков рыбообработчиков, осталось совсем немного. Тоневые избы ветшали, их разбирали на дрова, если была возможность - перевозили, и центр тяжести промысла неукоснительно перемещался на Колониху, главную тоню варзужан в том месте, где реку полностью перегородил сетевой забор. Колониха с ее семгой и была тем якорем, который удерживал колхозный корабль все эти бурные годы, когда ветшала Кузомень, сокращался и совсем прекратился океанский лов, а сельское хозяйство стало приносить все большие убытки.
И все же, как мне представляется, прочность "Всходов коммунизма" определялась тем же, чем и прочность колхоза "Волна" в Чапоме: и там и тут председателями были свои, местные люди.
С теперешним председателем колхоза в Варзуге [191] Петром Прокопьевичем Заборщиковым, из многочисленного, уже давно не считающегося родством клана Заборщиковых, меня познакомили в райкоме партии перед отъездом в Варзугу. Председатель приехал в Умбу на пленум райкома с парторгом и нагнал меня уже вечером следующего дня на первой колхозной тоне, где мы заночевали.
Встреча в райкоме была официальной, разговориться там не пришлось, так что настоящее знакомство произошло, когда мы вступили на земли колхоза. А начались они, надо сказать, с этой самой кузоменской пустыни, протянувшейся по берегу на десяток километров.
Красивы и страшны эти пески, разрушающие в своем неутомимом движении вот уже более столетия и без того тонкий слой почвы. Не остановить их - и они окончательно засыпят Кузомень, перекроют в нижнем течении Варзугу. Река здесь за последние годы катастрофически обмелела. Уже теперь стоит пойти осенью по реке шуге, забивающей семге жабры мелкими острыми иголками льда, как начинает гибнуть рыба, идущая из моря на свои нерестилища. Вот почему первым, о чем заговорил Заборщиков, было то, как остановить пески, создать на месте пустыни луга, новую кормовую базу для развития животноводства Варзуги - мясо-молочного и племенного скота, каким является, по существу, все колхозное стадо уже сейчас.
Сам варзужанин, Заборщиков вырос в родном селе, досконально знает и людей, и ресурсы здешних мест, что можно использовать и на что следует ориентироваться в дальнейшем. Юношей он работал в колхозной бригаде плотников - в каждом колхозе были свои плотники! - потом закончил спортивный техникум, преподавал в Умбе физкультуру, был директором детской спортивной школы. Казалось бы, все есть у человека - живое дело, и благоустроенность жизни... Ан нет!
- Выбор? Если бы у меня выбор был, я, может быть, и не работал бы сейчас председателем! А когда у тебя сердце болит за родное село, за то, что с ним, с рекой, со всем твоим краем происходит,- тогда уже выбора нет,- говорит он мне вечером, когда, побывав во всех бригадах колхоза, мы наконец приехали в Варзугу и добрались до конторы правления.- И начинал не председателем - инспектором рыбнадзора. Дом, который [192] отец начал строить перед войной, еще стоит, брат мой в нем живет. Приезжал я сюда, знал, что здесь происходит, Видел, что в рыбоохране работают люди не для того, чтобы спасать природу, а за бутылку: чужаки, не местные! Ну и решился. С женой посоветовался. Она благословила: если считаешь нужным - делай. Дело-то святое! С работы тоже отпускать не хотели, да я настоял. Сначала принял кузоменский участок, навел порядок. Те, что в Варзуге были, посмотрели да уехали. Тогда я рекомендовал на их место своего давнего сподвижника по спорту, тоже варзужанина, учились мы с ним вместе, выросли здесь. Он механизатор, музыкант, в Кандалакше работал. И тоже решился: бросил город, приехал. Потом меня выбрали секретарем партийной организации, четыре года работал; потом - председателем, когда прежний на пенсию уходил... Так вот все и получилось!
Спортивный, подтянутый, быстрый в движениях, легкий на ногу - не идет, а бежит танцуя,- ему не дашь его лет: так, тридцать пять, не больше... И каждого собеседника - я проверил это на себе и отметил в заметках корреспондентов, которые писали о Варзуге и Заборщикове,- он пленяет своим энтузиазмом, своим оптимизмом, своими проектами, которые - что греха таить! - так смущают районное начальство.
Я бы сказал, что он не столько председатель, сколько партийный организатор, "вожак", как говорили когда-то, поднимающий людей и нацеливающий их на прекрасные, нужные дела. Нет у него еще такой острой хозяйственной сметки, интуитивного, мгновенного расчета,, как у того же Тимченко, осторожности и умения прикинуться простачком, немного туповатым, как то умеет чапомский Стрелков. Но ведь и видеть горизонты тоже не каждому дано, тоже от бога! И нужно такое качество именно здесь, среди поморов, привыкших, в общем-то, жить сегодняшним днем и сегодняшними заботами, как их настраивает районное руководство, обещая за завтрашний день взыскивать именно завтра, а то и послезавтра, но не сегодня. А что там и кто там завтра будет?
Заборщиков знакомит меня со своим другом, рыбинспектором Валентином Евгеньевичем Мошниковым, который теперь взял под свой неподкупный контроль всю Варзугу. Этот невысокий крепыш в форменке, со [193] шкиперской рыжеватой бородкой, "капитан", как я его про себя называю, и Заборщиков - два "прожектёра", по определению председателя райисполкома, два энтузиаста-идеалиста - твердо приняли как аксиому, что не хлебом единым жив и должен жить человек.
Есть в них какая-то наивность, идущая от идеализма героических комсомольских лет двадцатых и тридцатых годов, непонимаемая окружающими, которые пытаются отыскать хоть самомалейшую корысть в их поступках, чтобы сказать себе: "Ага, вот оно что! Ну, тогда ладно..."
Нет, не даются своекорыстному пониманию эти люди, и мне интересно слушать их рассказы о том, чем богаты их родные места, какие промыслы можно наладить в Варзуге и Кузомени, как и на чем будет расти сельская интеллигенция, которой так остро не хватает в селе, а вместе с тем - как поднимать дальше хозяйство, чтобы "Всходы коммунизма" окрепли и наконец всколосились полноценным, литым зерном.
Их все беспокоит: развитие колхозного стада, проекты залужения кузоменских песков с помощью торфяной крошки, травосмеси и песчаного волосинца - жесткой высокой травы с колоском наверху, пронзающей своими разветвленными и длинными корнями песок. Они всерьез переживают и за гибнущую церковь Успения, которая сейчас высится перед нами на противоположном берегу реки, освещенная полуночным солнцем - с ободранной обшивкой, обнажившей начинающие гнить венцы основного сруба, с разоренным иконостасом, часть икон которого оказалась потеряна при реставрации в Москве, хотя именно при мне пятнадцать лет назад произошло здесь торжественное открытие первого колхозного музея древнерусского искусства, первого на всем Беломорье, да, наверное, и единственного...
Где он, этот музей? Не потому ли - беспокоятся друзья, не получающие ответа ни из Мурманска, ни от реставраторов,- глядя на это разрушение колхозного музея вышестоящими организациями, варзужане равнодушно машут рукой, уверяя, что вот-вот и самой Варзуги скоро не станет, свезут ее в Умбу или еще куда, никому до нее теперь нет дела...
Получается, что у "прожектёров" взгляд оказывается острее и тоньше, чем у тех, кто пытается навязать им свое мнение. И судьба Кузомени беспокоит их, пото[194]му что знают, испытали: можно стронуть человека, можно его перевезти, переселить, но когда потребуется вернуть его на прежнее место, ты хоть дом ему новый построй и подари - не пойдет он снова, не станет поднимать разоренное пепелище, потому что никогда не может зарасти рана, нанесенная в сердце небрежением к его земле...
И снова я обнаруживаю здесь то, что коренным образом отличает Берег и его людей от колхозников Мурманского побережья. Неисчезающее чувство привязанности к родной земле, ощущение себя ее частью, грубоватая нежность к отчему дому, которую поморы таят под внешним безразличием и характерным для них немногословием.
Вот и с межхозяйственной кооперацией так же, она тоже может служить своеобразным индикатором. В мурманских колхозах к ней отнеслись с прохладцей, на производственный процесс она почти не повлияла: молоко и мясо там и так забирает Мурманск, полеводство и овощеводство развито слабо, основа жизни - океанский лов. Здесь, на Берегу, совсем иное дело. Здесь она открыла новую перспективу, родила новые надежды.
- С кооперацией у меня и единомышленники появились,- говорит, улыбаясь, Заборщиков.- То мы все вдвоем с Валентином, остальные только и ждут, когда все прахом пойдет, а теперь уже кое-кто призадумался. Кто поумней - те за кооперацию, они и детей готовы привлечь себе на подмогу, хотя бы потому, что в колхозе те найдут лучший заработок, лучшие условия труда, чем им предложит город. Таков единственно возможный путь перестройки наших сел. У рыбаков заработки летом хорошие? Значит, надо их зимним ловом еще увлечь! А вот о механизаторах думать надо. Оплата у них низкая, а ведь именно они должны стать основой развития всего нашего производства...
В Варзуге, как и везде, натыкаешься на порочный круг: нужны люди - нет жилья. Чтобы строить, нужны рабочие руки, а их не хватает даже на основное производство; чтобы были руки - нужно жилье. И детский сад. И школа, которую грозятся вот-вот закрыть. Так что же, всех детей сразу в Умбу? Кто тогда сюда поедет?
Заборщиков горячится, и за этой горячностью я ощу[195]щаю острую боль и его беспокойство за будущее Варзуги:
- Специально вчера на пленуме райкома выступал, говорил, что у людей должна быть уверенность в завтрашнем дне, что будет здесь жизнь. А то на бюро сказали, что школу закроют,- и люди сейчас же стали думать, куда им уезжать. Они уже не работники, им интересы хозяйства, как говорят теперь, "до лам почки"... А что мы можем сделать? Опровергать бюро? Поэтому большинство и к кооперации так относится, не верят в ее стабильность. Беда еще вот в чем. Договор мы с партнером заключили, продукцию определили, что строить - записали. Но никто не посчитал - а выгодно ли это? Сколько чего действительно нужно? Кто считал кормовую базу? Кто считал затраты труда? Кто считал обработку и реализацию продукции? Да никто! И я, председатель, не знаю, что у меня есть и как это выгод нее использовать. Может быть, свинарник, к примеру, выгоднее строить не на двести голов, а на сто восемьдесят, а коровник не на сто, а на все триста пятьдесят? А где забивать? К Тимченко в Минькино везти? Стало быть, в Умбе надо забойный пункт строить, но об этом никто не думает...
Заборщиков, первый из председателей, затронул один из главнейших вопросов производства, на который мне не могли ответить нигде - ни в хозяйствах, ни в рыбакколхозсоюзе, ни в "Севрыбе". Что надо, в каком количестве, для чего, куда? Абсолютно неизвестно. А решения принимаются, берутся обязательства, определяются цифры... Сколько мы говорим в последнее время о культуре производства, о себестоимости и хозрасчете, о стратегии хозяйствования, однако все продолжаем делать по наитию, на авось, беря и ставя в графу важнейших, по сути дела государственных документов цифры, что называется, взятые "с потолка": вот так как-то подумалось почему-то...
Считать надо, считать! Все. Досконально. И - пересчитывать, чтобы не делать по многу раз без толку одну и ту же работу, не занимать людей ношением воды в решете и перевеиванием мякины.
И хочется подчеркнуть, что первым об этом заговорил не Тимченко, не Стрелков, а Заборщиков, "прожектёр", хорошо понимающий, что почем...
- И так - чуть ли не каждый вопрос. А ведь это не [196] просто хозяйство, это межхозяйственная кооперация! - продолжает развивать свою мысль председатель.- Говорите, в холодильнике рыбного порта наше мясо лежит? И будет лежать, пока не придумают, как его продавать людям. Продовольственная программа - это очень здорово. Но едва мы взялись за ее воплощение, как оказалось, что все колхозное строительство у нас ни к черту не годно, все надо делать заново. Все! Сразу! Нам говорят: вот вы то-то не сделали... А можно ли делать новое дело с разваливающимся старьем? Со старыми производственными отношениями? Начинать надо с капитального строительства, с новых людей, с новых условий труда... А мы здесь крутимся по старинке. Что может сделать один председатель колхоза, хоть он разорвись? Да ничего! Во-первых, он не может быть специалистом по всем вопросам; во-вторых, его задача - быть организатором производства, а не консультантом по охране труда, пожарной безопасности, капитальному строительству, маломерному флоту, сельскому хозяйству и так далее...
С председателем и "капитаном" мы засиживаемся в тот вечер допоздна. Подсчитываем, что нужно "Всходам коммунизма" от партнеров, что - от государственных организаций, что - от района, который до сих пор остается в стороне от кооперации, полагая, что все это - дело "Севрыбы".
Определяя будущее колхоза, мы исчисляем имеющиеся кормовые угодья, перспективу поднятия заброшенных сенокосов возле Кузомени и на Кице, притоке Варзуги, на речных островах, возможности залужения и облесения "великой кузоменской пустыни", на краю которой в начале лета с помощью курсантов мореходки высадили тридцать тысяч саженцев сосны. Плюсуем сюда развитие племенного дела, которое само просится в руки, увеличение поголовья табуна на вольном выпасе у моря, развитие всевозможных народных промыслов - поделочного камня, жемчужного шитья, выделку оленьих шкур, дальнейшее развитие озерного рыболовства и много всего другого, что может расцвести и пойти в рост только вот в таком старинном поморском селе, далеко пустившем свои корни в окружающие его колхозные земли. Все то, что в таких крупных промышленных и все же односторонне направленных хозяйствах, как "Энергия", "Ударник", имени XXI съезда, может [197] возникнуть разве что для устроения судьбы одного-двух человек, но лежит в стороне от главной дороги их дальнейшего развития.
Вот и получается, что на Терском берегу не только все иное, но к нему и иной подход должен быть! А на самом деле?

6.
- ...Мы упустили народ, упустили коренного местного жителя, упустили главные наши промыслы - рыболовство и оленеводство. Сейчас первоочередная задача - как-то оставшийся народ закрепить, чтобы с ним начать новое строительство. Убедить его, что это всерьез и надолго. И тут главное для нас препятствие - психология местного населения, которое считает, что все это должен кто-то для них сделать. Все им построй, все им привези! Создай, короче говоря, все условия... А кто создаст условия? Они сами и должны эти условия создавать для своей жизни и работы. Такие иждивенческие настроения искоренять надо...
Михаил Александрович Шитарев, нынешний председатель исполкома Терского района, говорит это убежденно, выкладывая слова, как споро кладут кирпич мастера-каменщики. Он прилетел в Чапому следом за мной, сразу же после пленума райкома, чтобы посмотреть, как идет межколхозная стройка, раз ею заинтересовался московский писатель, как проходит косовица, много ли сделано, а заодно и по каким-то своим партийно-советским делам, которыми он озабочен больше, чем делами колхоза.
Шитарев поселился в соседнем со мной номере строящейся гостиницы, так же просыпается от топота "носорогов" и потому вполне может оценить качество работы шабашников и степень контроля со стороны подрядчика. Все, что здесь построено, его не радует. По его словам - а он все-таки инженер-механик,- ферма строится плохо, электростанция сляпана кое-как, и даже цех, основа основ будущего производства, уже сейчас требует серьезных исправлений и переделок.
Что же будет дальше?
Председатель райисполкома сердится на шабашников, на Стрелкова, который, по его словам, должен был добиться права контролировать эту стройку, на чапом[198]лян, равнодушно проходящих мимо беспорядка и мусора на строительных площадках, мимо ржавеющих на берегу под открытым небом механизмов, мокнущих в реке вязок брусьев для жилых домиков, наконец, сердит на председателя Чапомского сельсовета, пенсионера-ветерана из Николаева, который за три года работы так и не нашел свое место в жизни села и колхоза, бесконечно конфликтует со Стрелковым по мелочам.
К сожалению, такие конфликты что-то в последнее время участились. Председателей сельских Советов, как я заметил, ставят не местных, и они плохо приживаются в селах.
- Видите ли,- поясняет мне Шитарев, когда я спрашиваю его об этом,- к сожалению, так оно и есть. Мы дожили до того, что при выдвижении человека на работу в сельский Совет вынуждены подходить к нему с меркой имеющегося у него образования, а не с меркой уровня его мышления. Высшее образование, партийный и комсомольский стаж какой-никакой - все, годен, иди работай! А потом оказывается, что чело веком движет любовь не к работе, а к власти. Все председатели сельсоветов хотят руководить: быть по-моему! А какой из тебя руководитель? Хочешь руководить - ну и иди в председатели колхоза, руководи, посмотри, что из этого получится... Так нет, пусть председатель свой воз тянет, а я его погонять, руководить им буду! Ну и получается, что председатель послушает-послушает, потом ему надоест, и он уже все специально наоборот начинает делать: дескать, ах, вы там решили?..
- Вот и в Варзуге мне говорили...
- Ив Варзуге тоже. Нужно было найти помещение под телевидение, которое у них уже этой зимой будет. А с жилым фондом у них сами знаете как. Заборщиков приглядел старую баню в Кузомени - давно стоит без дела, от интерната осталась. Разобрали и перевезли. А председатель сельсовета, молодая женщина, в амбицию: как так? Баня на балансе сельсовета! Она тысячу рублей стоит! Платите или давайте взамен сорок кубометров дров! И - с жалобой в район... Ей бы радоваться надо, что баня вместо дров еще служить будет, через год ее все равно списать бы пришлось. Она сама ее должна была предложить, потому что телевидение на Терском берегу сейчас - самый мощный козырь совет[199]ской власти в борьбе за народ, за молодежь... А ей показалось, что ее власть умалили. Вот и конфликт!
- В чем же причина, Михаил Александрович? - Я нарочно задаю этот вопрос, потому что хочу именно от председателя райисполкома услышать подтверждение своим мыслям... или их опровержение. Но он отвечает то, что я и ожидал услышать...
- Председатель сельского Совета часто не понимает, для чего он существует. Задача сельского Совета, его председателя, как представителя советской власти на селе,- ор-га-ни-зо-вы-вать жизнь села, направлять ее в соответствии с хозяйственной деятельностью колхоза. Сельский Совет и его председатель должны быть помощниками колхоза, а не эдакой архитектурной надстройкой над ним, как им часто представляется. Да и как он может руководить, если за каждой щепкой, за каждой гайкой, за каждой копейкой должен обращаться к председателю колхоза?
Шитарев нравится мне своей открытостью, энергичностью, тем, что не спорит, не пытается меня переубедить, хотя во многих оценках мы с ним не сходимся. Но и не соглашается. Дескать, оба мы мужики опытные, слов на ветер не бросаем, если что-то считаем, значит, есть на то основание, а уж кто окажется прав - потом увидим.
Конечно, подкупает в нем и этот критицизм, прямой взгляд на положение вещей, нетерпимость к бесхозяйственности, разболтанности, готовность принять вину на себя... Да только, если разобраться, кто виноват в том, что дела в Чапоме идут не так, как хотелось бы? Он, Шитарев, и виноват. Все то, о чем он мне говорит, вся его критика Стрелкова, строительства зверобойки, фермы, конфликты председателей сельских Советов с председателями колхозов - все это его епархия, его ведомство. Мог бы и раньше приехать, чтобы вмешаться, навести порядок. Так что все те положительные качества, которые так подкупают при первом общении, та прямота и резкость, с которой он обрушивается на недостатки, сильно смахивает на хорошо поставленную актерскую игру. Он не двуличен, ни в коем случае. Но эта прямота, эта критика - сиюминутны. Ведь это он заявлял, что осенью школа в Варзуге будет закрыта, потому что мало учеников; это он должен был предусмотреть возможность конфликта, выдвигая и утвер[200]ждая кандидатуры на посты председателей сельских Советов...
Многое он мог бы сделать и не дожидаясь моего сюда приезда!
И все же он мне нравится, как нравился и его далекий предшественник на этом посту, с которым мы и рыбу ловили, и по селам ездили, и до хрипоты спорили о том, как относиться к поморским селам, пока наши пути не разошлись. Я не думаю, что оказаться у Шитарева в подчинении такая уж радость. В нем чувствуется жесткость и крепкая хватка. Если он сочтет нужным - а, пожалуй, он все, что решает, считает нужным,- то заставит человека выполнить свое решение. Но за всем тем мне кажется, что он доброжелателен к людям и терпелив. Два эти достоинства не часто встречаются у руководителей даже районного масштаба, и хочется надеяться, что нынешний председатель райисполкома при своем восхождении вверх не скоро растеряет эти столь нужные для его работы качества.
Впрочем, все это пока слова, "в деле" я его еще не видел...
Не случайно я интересуюсь мнением Шитарева о роли председателя сельского Совета. В своих поездках по стране я не раз убеждался, как часто возникает конфликтная ситуация "треугольника" - председатель колхоза, парторг, председатель сельсовета. Каждый - власть, но на производстве, как в армии, должно существовать единоначалие. А кто верх возьмет?
В Чапоме все трое - работящие, хорошие люди. Но двое из них не могут понять, что идут пристяжными с председателем колхоза, на которого ложится и основная тяжесть работы, и главная ответственность за людей и хозяйство.
Пожалуй, в решении этой проблемы - один из самых острых вопросов современной хозяйственной перестройки, нуждающейся в том, чтобы партийные органы направляли и помогали руководителям хозяйств и предприятий, а не подменяли их, вторгаясь в экономику своими, часто скоропалительными и просто непродуманными советами. Советская власть - это устройство быта и правовые вопросы общества; партийные органы - идеологическая работа, а вместе они должны подкреплять и поддерживать развитие общества в целом, основанное на развитии его экономики.
[201] Шитарев соглашается со мной и замечает, что Терский райком тоже вроде бы начал переориентироваться, хотя тяга к мелочной опеке председателей колхозов, к излишне частым звонкам, вызовам в район без особой на то нужды еще сохранилась.
- Думаю, что в ближайшее время мы стабилизируем руководство наших сельских Советов,- говорит он, продолжая развивать свою мысль.- В первую очередь - в Чапоме. Для Варзуги надо подобрать кандидатуру из местных. А сюда скоро приедет москвич, в море он сейчас, пошел помполитом. Был секретарем парторганизации, работал в системе местных Советов, а по специальности - инженер-механик. Он первый колхозу на помощь придет, а потому и колхоз ему навстречу пойдет, это их сблизит. Единственное условие поставил: не навек я в эту Чапому поеду! И я согласился: не навек, года на три-четыре. За это время и смену себе подготовит...
Что ж, если двое будут вместе, то о третьем и вопроса не встанет.
Секретарь партийной организации колхоза "Волна", Зоя Вениаминовна Хромцова, человек в колхозе незаменимый, авторитет у нее большой, я знаю ее столько же лет, сколько Стрелкова. На ней клуб, библиотека, она постоянно ведет пропагандистскую работу, и относятся к ней односельчане с неизменным уважением. Но в замкнутом коллективе, каким является небольшое поморское село, где ничего нельзя скрыть от односельчан, где все всё друг о друге знают, поневоле возникают срывы. Нужна какая-то встряска, и тут два сильных характера сходятся на миг, как клинки в сабельной сече.
Вот и нужен бывает порой третий, чтобы вовремя прозвучал судейский свисток, разводящий зарвавшихся коренного и пристяжную...
Одно только мне не понравилось в словах Шитарева. Три-четыре года - срок небольшой. Опять чужой, опять временный человек, который на свое пребывание в Чапоме будет смотреть как на отдых в экзотической обстановке; опять это "варяг", поставленный сверху, очередная заплата на Тришкином кафтане... Нет, это не выход!
...Мы ходим по угору, где сегодня еле теплится стройка - большинство шабашников уехало вчера с пароходом,- спускаемся на берег к цеху, радуемся нако[202]нец-то установившейся хорошей погоде, по причине которой Чапома сегодня обезлюдела, выплеснувшись всеми семьями на косовицу, и прислушиваемся, не раздастся ли далекий гул самолета.
Терский берег сегодня открыт в любой конец - лети хоть в Чапому, хоть в Умбу, хоть в Чаваньгу, куда я вез из Варзуги, от Заборщикова, косы для Егорова, но из-за ветра с моря вынужден был сбросить их в Тетрино. Однако самолеты сюда идут из Мурманска, а между Берегом и Мурманском, по слухам, стоит грозовой фронт, срывающий все рейсы. Так здесь бывает часто. Летчики шутят - несовпадение погоды по фазе, а Шитарев сетует, что не отправился в Умбу на пароходе вместе с шабашниками, решив выгадать еще один день для Чапомы. Ну, теперь хорошо, если задержка обойдется двумя или тремя днями!
Председатель райисполкома рассказывает об утренней встрече.
Пошел на реку умываться,- в гостинице воды нет. Встретил молодую доярку, Аню Хромцову: оказывается, она уезжает учиться на мастера машинного доения. Похвалил. Сказал, чтобы домой возвращалась после учебы. А тут ее мать - мол, что ей здесь делать? Как что, работать! Вот и будет работать, когда здесь условия для жизни и для работы будут... Тьфу ты пропасть! И так везде: то пекаря им привези, то председателя сельсовета, то ясли, то детский сад...
- Видимо, мы сами - партийные и советские органы - настолько пошли у них на поводу, настолько привыкли делать им разного рода уступки, подачки, что теперь они с нами и разговаривать не хотят, если мы не с подарками к ним приезжаем, очередные льготы не привозим...
Шитарев подчеркивает голосом "им", "они", и я понимаю, что речь идет о поморах, об их "инертности", "иждивенчестве", о чем постоянно заводит разговор председатель райисполкома. Вот это уже зря, Михаил Александрович! Возмущение ваше искреннее, я вам верю, да только кто же сделал поморов такими? Кто их приучал десятилетиями жить по указке сверху, по принципу "шаг вправо, шаг влево - стреляю..."? Кто довел их до такой мелочной опеки, что они сами себя дураками считать готовы? Долго, тяжело ломался поморский характер, и все же доломали его вконец. А когда потре[203]бовалась инициатива, когда подули другие ветры,- глядь, уже и поздно, не докличешься, от прежних окриков глухота укоренилась...
Даже Стрелков вчера пожаловался, когда оленеводы разошлись:
- Видишь ты, дело какое,- не решают они. Созовешь их на собрание, объяснишь вопрос - ясно ли? Ясно вроде... Ну, так высказывайтесь, говорите, что по этому делу думаете, как поступать будем? Сидят, молчат... Хоть ты что с ними делай, не хотят говорить! И откуда у них такое, никак не пойму! Побьешься, побьешься с ними, поставишь на голосование, что сам придумал, проголосуют все, пойдут к выходу, а между собой: председатель решил... Как председатель? Чего же вы молчали? Чего голосовали, ежели не согласны? Или так уж привыкли: что ни говори, раз сверху тебе указание спустили - ничего против не сделаешь... Я порой и сам за собой замечать стал: раньше бился, раньше мне все было надо, заводился на любое дело, а теперь иногда махнешь рукой - а, как ни то минует...
Тогда я посмеялся, что в этой инертности поморов сказывается традиционная дисциплина на рыбацком промысле в море, где все решало первое и последнее слово кормщика, атамана. Он думает, он ответ перед Богом и миром держит, ему подчинены жизни и "животы" ватаги... Но здесь, особенно с кооперацией, все куда сложнее. И чтобы объяснить Шитареву на примере, я рассказываю ему о встрече на Трухинской тоне вблизи Кузомени, где я ночевал, дожидаясь возвращения варзугского председателя с пленума райкома.
Бригадиром на тоне сидел Виктор Семенович Чунин. Я его смутно помнил по прежним моим приездам, лучше знал его брата, Андрея. Он же меня, конечно, давно позабыл - столько за эти годы проезжало через Варзугу и по Берегу стороннего люда, в том числе и пишущего, что упомнить всех было невозможно.
Рыба не шла. Белая летняя ночь уже посерела сумерками. Вокруг избы с радостным топотом временами проносился нагулявшийся, соскучившийся по человеку варзугский табун, который Заборщиков хотел поставить в основу племенного завода для всего здешнего края. Так что обстоятельства сами располагали к разговору. Кроме Чунина, в избе был еще один пожилой рыбак и двое парней, от двадцати до двадцати пяти лет, не ме[204]шавшиеся в беседу поначалу, но внимательно ее слушавшие.
Странно было вести разговор, который невольно отбросил меня на пятнадцать-шестнадцать лет назад - так все было похоже. Только говорил я с рыбаками не на этой, а на соседней тоне. Но так же сгущались сумерки, так же шумело и шипело на коргах уходящее на отлив море, так же кричали редкие чайки, только табунка не было. Ну и теперь в разговоре нет-нет да проскальзывало слово "кооперация".
Рыбаки соглашались, что сейгод неплохо шла селедка, сетовали, что не дали им перевыполнить план, взяли бы больше. А вот семга совсем не идет, одна надежда на осень, иначе весь колхоз в пролове окажется. Совсем сенокос замучил: отсюда приходится каждый день бегать на Варзугу за восемь-десять километров, на острова, потому как в колхозе совсем людей не стало, а те, которых присылает рыбный порт, косцы никакие, лучше бы их и совсем не было... Работоспособных в колхозе скоро совсем не останется. В Кузомени все позакрыто, а там свинарник строят. Кто же в нем работать станет? Вот и животноводство заставляют развивать, а ухаживать за коровами некому, молодежь не хочет и правильно делает, все теперь под откос давно уже идет... Правда, люди приезжают, хотят работать в колхозе, но не остаются - жилья нет. Покупать сборные дома за двадцать тысяч - так у кого такие деньги есть? Своими силами строить - нужны плотники, нужны рабочие руки, а тут каждый год одна и та же мука: тысячи кубометров дров надо на колхоз заготовить, все в лесу пропадаем... Колхоз рыболовецкий, он и должен заниматься только ловлей рыбы, а не всякой там кооперацией и сельским хозяйством...
- А чем плоха кооперация? - поинтересовался я у рыбаков.
- Она, может, сама по себе кооперация и не плоха - вроде и строить начали, и убытки наши предприятия на себя взяли, и закупают у нас продукцию... Так ведь это сейчас, когда в магазинах в Мурманске ничего нет! А потом? Вот стало мясо появляться, молоко, яйца - кому будет нужно отсюда возить, да еще с таки ми расходами? А мы схватились, обрадовались, бросились сельское хозяйство развивать... Разовьем - и опять себе в убыток? Нет, мы на это хозяйство насмот[205]релись за свою жизнь! С рыбой дело вернее, рыба всегда приносить доход будет, и кроме как нам ловить ее здесь некому...
Молодые парни, когда я обратился к ним, тоже поддержали рыбаков. По их словам, очень уж тяжело разрываться между рыбой и сенокосом: каждый день туда - обратно два десятка километров набегает, а между ними не лежишь - работаешь косой, сколько сил есть. Поэтому они тоже за то, чтобы колхоз был специализированный, исключительно рыболовецкий, а сельское хозяйство так, в качестве подсобного, чтобы было в деревне всегда свое мясо, масло и молоко.
- Ну, а если одну рыбу оставить, эти тони по берегу да Колониху,- хватит средств, чтобы от одной семги колхоз поднять? Чтобы привлечь людей, построить дома, провести телевидение, держать школу-десятилетку, детский сад, провести водопровод? Да и самих вас удовлетворит жизнь и работа на такой тоне, на которой вы сейчас сидите,- без электричества, среди песков? Наконец, без дорог, так что даже в районный центр надо лететь или ждать отлива?..
Вопросами своими я расшевелил рыбаков. Оказалось, что теперешняя жизнь их не устраивает, им нужна "культура" - современные профессии, дороги, дома с удобствами, телевидение, дом культуры с кинозалом и кружками, спортивные секции... И все это, они считали, кто-то должен был для них сделать, как бы в компенсацию за то, что они не уехали из родного села, а согласились в нем остаться. Так сказать, "джентльменское соглашение": мы соглашаемся на работу в теперешних условиях, а вы нам эти условия изменяйте! На первый взгляд, логика в их рассуждениях была, только логика не хозяина, а слуги, раба, наемного рабочего, привыкшего трудиться "на дядю": мы вам - свой труд, а вы нам - оплату и условия. Молодые колхозники, окончившие десятилетку, не понимали, что "дяди" нет и, пока они не осознают, что сами они и есть хозяева этой земли, этих вод и лесов, этой рыбы, ничего в их жизни не изменится. По-прежнему кто-то сверху будет спускать нереальные планы, за них будут думать совсем не так, как им хотелось бы... И все потому, что они плохо представляют себе, как складывается бюджет колхоза, как распределяются деньги, что нужно для того, чтобы не они существовали для хозяйства, а само это хозяй[206]ство обеспечивало их жизнь, их быт, их культурные и материальные потребности...
Выражаясь языком политэкономии, сознанием своим эти молодые колхозники еще не доросли до товарно-денежных отношений со всеми привходящими сюда обстоятельствами. Они жили представлениями еще полунатурального хозяйства и обмена, рассматривая деньги не как регулятор общественного производства, а как некий дар божий, своего рода "паек", выдаваемый каждому для поддержания его сегодняшней жизни и определяемый оценкой по поведению, а не качеством и количеством произведенного продукта и вложенного в него труда.
В их сознании не выстраивалась причинно-следственная цепочка "труд - оплата - вложение средств - изменение облика и содержания жизни", как то происходит у человека, определившего свое место в обществе, знающего, для чего он живет и трудится. Не дальняя перспектива - всего лишь удовлетворение сиюминутных желаний. Может быть, это было тоже следствием интернатской жизни, где от них требовали лишь дисциплину и успеваемость - все остальное приходило к ним как бы вознаграждением за послушание...
- Ну и что вы на это скажете? - спросил меня заинтересованно Шитарев, когда я рассказал ему о встрече на тоне и выразил удивление и тревогу по поводу подобной инфантильности молодых колхозников.
- Сказать можно многое, Михаил Александрович,- ответил я ему.- И о "моральной усталости" поморов, которым сельское хозяйство в печенку въелось за полсотни лет: не верят они в него. И о справедливых опасениях - а что будет, когда перестанут требовать с промышленных предприятий развитие сельскохозяйственной деятельности и призовут их заниматься своим прямым делом? И о том, как сейчас это направление в колхозах развивать, чтобы в любых условиях, при любых направлениях общей хозяйственной политики страны оно оставалось высокодоходным... Ведь вот вынуждены были по всей области колхозы птицефермы ликвидировать - какое уж тут развитие! Но главный мой вывод - что во всем этом вы же, районное руководство, и виноваты!
[207]
- Это почему же? - Председатель райисполкома несколько опешил.
- В первую очередь потому, что сами вы заняли роль наблюдателей по отношению к кооперации и подъему колхозов; критиковать критикуете, но не вмешиваетесь,- дескать, это не наше дело, пускай рыбакколхозсоюз и "Севрыба" с этим возятся! Разве не так?
- Ну, в какой-то степени...
- Вот-вот. Все всегда происходит "в какой-то степени", а между тем отражается на всем. Вы сейчас занимаете позицию, которую уже давно заняли колхозники: нам, дескать, сверху указания спускают, нашего мнения не спрашивают, а если спрашивают, то лишь для фор мы; того, что нам нужно, что просим,- не дают... Стало быть, все это не для нас, не наше! Так пусть и делают все это те, кто придумал, нам-то это уже ни к чему... Разве не так? А теперь давайте по смотрим, что получилось в результате такой позиции...
И я стал перечислять и приводить примеры, которых у меня много набралось за поездку.
Первое, что бросилось в глаза, когда по приглашению "Севрыбы" я попытался разобраться в сложившейся на Терском берегу ситуации,- это отсутствие какой-либо развернутой кампании в областных и районных газетах - даже в ведомственных, рыбацких. За три первых года в них было опубликовано не более десятка статей и заметок, рассказывавших, что должны сделать предприятия "Севрыбы" для рыболовецких колхозов в течение пятилетки - то-то там-то построить, столько-то десятков и сотен тысяч рублей "вложить", накосить столько-то сена и получить такое-то количество продукции.
Ну, а для чего все это задумано?
Получалось, для этих самых цифр, которые надо "вложить", "получить", "освоить". Не для людей! Да к людям и не обращались - их просто ставили в известность, что то-то будет сделано, а для чего - догадывайтесь сами.
Не было ни лекций, ни статей, раскрывающих положение дел и суть планируемых преобразований, их экономический и социальный итог, касающийся всех без исключения жителей Мурманской области и уж, конечно, [208] всего Терского района. Партийные и советские организации остались в стороне от начинания "Севрыбы" - и в стороне остались поморы, в интересах которых все и было задумано. Так что же с них спрашивать? Ведь вот и работники промышленных предприятий, приезжающие в колхоз на косовицу, совершенно уверены, что заготавливают сено не для своих подсобных коров, а оказывают благодеяние колхозу, который за это должен их на руках носить. Здесь, в Чапоме, не выполнив и половины работы, они вернулись в село и стали требовать у Стрелкова денег на обратный путь, питания, ночлега и еще чего-то. Командированные были очень удивлены, когда в разгаре буйной перебранки я вмешался и объяснил им, что никакие они не "шефы", что работают для своего предприятия и на себя, поэтому должны быть благодарны колхозу и лично его председателю, что тот выслушивает весь их выпендрёж, не отправляя по адресу, который указало для этого в телефонном разговоре их непосредственное начальство,- к такой-то матери пешком до Мурманска, если они пропили все полученные деньги, после чего все они будут уволены за прогул и пьянку...
Парни были растеряны и могли только смущенно пробормотать, что "они не знали".
Так что же спрашивать с колхозников?
- А с кого? - уже заинтересованно спросил Шитарев.
- С вас, с районных руководителей,- ответил я ему.- Есть ли у вас в газете рубрика "Каким ты хочешь видеть свой край?" Эта тема должна стать обязательной темой школьных сочинений, пионерских сборов, комсомольских собраний и конференций, на которых перед ребятами выступали бы люди, создающие своей работой это самое будущее, рассказывающие не только что, но и почему они это делают, способные показать школьникам, что ждут от них. В любом, особенно в таком ответственном начинании необходима гласность. Вы хотите, чтобы молодежь осталась в селе? Но, закрывая в селах школы, переводя детей в интернат, даже в самые прекрасные условия, разве вы не обесцениваете этим труд их отцов и матерей, который начинает им представляться "грязным", "тяжелым", "бессмысленным"? А разве тема родного села, колхоза хоть раз прозвучала за пионерское лето в вашем районе? Разве [209] идет в вашем районе борьба за умы и души людей? Разве вы пытаетесь переубедить тех же рыбаков? Пытаетесь - но только в приказном порядке, с ясно слышимым для них знакомым окриком "не рассуждать!". Вы - в том числе и вы сами, Михаил Александрович,- возлагаете перевоспитание матерей, той же Ани Хромцовой, отправляющей дочь в город, не на партийную организацию, а на того же председателя колхоза, хотя прекрасно знаете, что ни Стрелкову, ни Заборщикову нет времени заниматься воспитанием колхозников, дай им бог решить все хозяйственные вопросы. Тут уж вы сами путаете функцию председателя с функцией партийного вожака...
- Точно, оплошал! - радостно расхохотался Шитарев и сразу же посерьезнел.- Вы, конечно, правы, но и нас понять надо. Пока нам не будет команды сверху, из обкома...
- Значит, тоже иждивенческие настроения? Чтобы кто-то, какой-то дядя за вас подумал?
- Нет, это уже субординация, партийная дисциплина, без которой нам нельзя. Вперед батьки, как говорят, головой не рискуй!...

7.
Вечер, ничем здесь не отличающийся от полдня. Чапома тиха - никто еще не вернулся с покоса, благо вечернее солнце стоит высоко. Сижу в номере "носорожьей" гостиницы, пытаясь сформулировать свои впечатления за эти дни от Чапомы и от Берега. Только что заходил Стрелков, сообщил, что вроде бы из Мурманска должен быть самолет - не рейсовый, через Кировск на Умбу и дальше сюда по берегу, а грузовой, промразведки, прямо в Чапому, минуя сдвинувшийся к западу грозовой фронт. Он привезет новую бригаду косцов взамен уехавшей вчера на "Соловках" в Кандалакшу, а обратным рейсом возьмет творог, сливки и, в качестве сопровождения,- меня. Так что председателю райисполкома придется опять ночевать в Чапоме...
Итак, Берег.
Или - люди?
Проблема Берега - проблема его людей, а судьба [210] каждого живущего здесь человека оказывается в зависимости от судьбы его села, его колхоза. Как на корабле. Только если такой корабль пойдет ко дну, много судеб человеческих он за собой потянет. Есть работа, есть гарантированность, есть все условия для жизни и перспектива впереди - значит, корабль на плаву, машины работают не вхолостую, пробоины ликвидированы, пустого балласта нет, на мачте поднят сигнал "иду с тралом"...
Вот с этих позиций и надо посмотреть - что изменилось? Что дала кооперация колхозам Берега? Или правы те, кто относится к ней с недоверием и холодком?
Начнем с основ, с той самой экологии хозяйства, к которой я шел все эти дни. Изменилась ли за это время природа края - его климат, качество и количество земельных угодий, растительный и животный мир? Нет, все осталось прежним. Стало быть, требования к хозяйству человека окружающая его природная среда предъявляет те же, что сто, тысячу и пять тысяч лет назад. По-прежнему природа дает возможность помору промышлять у берега морскую рыбу, в первую очередь семгу, заниматься озерным ловом, разводить оленей.
Это - оптимальные, главные здесь направления хозяйства, проверенные веками. Они требуют сравнительно небольших капиталовложений, не такого уж большого количества рабочих рук, позволяют полностью и с максимальной выгодой реализовать полученную продукцию в кратчайшие сроки и в любых погодных условиях. Больше того, цены на все продукты оленеводства, вплоть до рогов, как и на высокоценные породы рыб - семгу, кумжу, сига, хариус, беломорскую селедку,- на внутригосударственном и мировом рынке неизменно растут, и здесь вопрос только в том, чтобы соответственно им росли и закупочные цены, остающиеся на безобразно низком уровне.
Ну и, конечно же, давно надо покончить с посредниками, стоящими между рыбаками и государством в виде множества промежуточных организаций, съедающих львиную долю колхозного дохода. Чтобы колхоз продавал государству не сырье, а уже готовый продукт, прямо поступающий в торговую сеть. Для этого надо только [211] передать колхозам находящиеся на их же территории рыбопункты, открыть цеха переработки морской продукции, как то сделано в рыболовецких колхозах Прибалтики...
То же самое и с оленями.
А вот когда это будет, можно согласиться, пожалуй, со старыми рыбаками, что колхоз не только должен заниматься одной рыбой и оленями, но при подобной специализации может благоденствовать и развиваться, не испытывая нужды в подсобных промыслах и притоке рабочих рук со стороны.
Теперь - сельское хозяйство, не только развитие, но и само существование которого в здешних условиях абсурдно при отсутствии вывоза и реализации продукции.
С точки зрения хозяйственной экологии за прошедшие годы здесь тоже ничего не изменилось. Себестоимость сельскохозяйственных продуктов, как и везде на Севере, очень высока, а отсутствие транспорта, регулярного рынка сбыта, трудности доставки делают мясомолочное производство и овощеводство на Берегу по-прежнему в высшей степени нерентабельным делом.
Значит, все осталось, как было? О бедственном положении колхозов Терского берега заговорили открыто, заинтересованно, начали искать меры, чтобы их поддержать, пока еще только меры ведомственные. План, родившийся в недрах рыбакколхозсоюза и "Севрыбы", хорош, стратегически правилен, но - сиюминутен, потому что исходил не .из экологических возможностей края, не из потребностей живших там людей, а из принципов развития хозяйства "вообще". Из того, что требовалось во что бы то ни стало выполнить постановление о создании "аграрных цехов" промышленных предприятий, любой ценой, пусть даже на вечных льдах, а для этого как раз подходили рыболовецкие колхозы, лишенные своего флота и привязанные к своим фермам.
Невольно вспомнился Тимченко, который первым разгадал опасность плана межхозяйственной кооперации и долго взвешивал все "за" и "против", прежде чем решил, что ему этот план ничем не грозит; наоборот, еще удастся получить от партнеров изрядные капиталовложения, подкрепленные строительными материалами и [212] рабочими руками. У Тимченко был флот, который давал основной доход колхозу, Мурманск под боком - и Кола! - куда без остатка уходили все излишки сельскохозяйственной продукции, так что увеличение стада, к тому же находящегося на балансе промышленного предприятия, ему было только выгодно.
Теперь посмотрим, что происходит на Берегу.
Главным здесь вроде бы должна стать зверобойка, а потому в Чапоме кооперация представала своей самой выигрышной стороной. На Терский берег наконец-то вступала долгожданная весна, обещающая плодородное лето. Впервые за сорок с лишним лет в рыболовецких колхозах перестали задавать бередящий душу вопрос - какими в этом году будут убытки по сельскому хозяйству? Не все еще продумано, отрегулировано, строительство и реконструкция ведутся кое-как, сроки не выдерживаются, но ответственность за все это несут уже не колхозы, а их партнеры по кооперации. Другими словами, колхозам дана легальная возможность освободиться почти полностью от убыточного сельского хозяйства, передав его государству в лице его промышленных предприятий.
Конечно, при внимательном рассмотрении это оказывается не хозяйственным решением, а "чистой воды благотворительностью за государственный счет", по словам Ю.С. Егорова. Но коли вышло постановление, что отныне "сапоги будет тачать пирожник, а пироги печь сапожник"^ то особенно размышлять не приходится, надо пытаться максимально использовать создавшуюся ситуацию.
Вопрос заключается в том, что за всем этим последует.
И тут я обнаруживаю, что оказался куда менее прозорлив, чем мои собеседники на Берегу.
В самом деле, долго ли просуществуют столь убыточные "аграрные цеха", продукцию которых к тому же не удается реализовать? Что будут делать предприятия с растущим количеством мяса, масла, творога и сметаны, если уже сейчас гораздо меньшие объемы не находят сбыта? Торговать на областном рынке? Ликвидировать фермы? Снова навязать их - уже в качестве "подарка" - колхозу?
С другой стороны, продажа ферм предприятиям [213] только частично сняла убытки с колхоза. Собственно, доходы от этого никак не изменились, и теперь я с некоторой опаской думаю о планах Заборщикова, готового и впредь развивать сельское хозяйство в самом колхозе, не обеспечив его сбытом и переработкой на месте. Вот и получается, что ничего как следует не продумано, не подсчитано, не спланировано на будущее! И неясно, что же будет с самим колхозом, даже если ему вышло некоторое "полегчание", если не развивать экологически проверенные отрасли хозяйства, на которых специализировались поморы?
Больше того. Если внимательно приглядеться, окажется, что с колхозов кооперация сняла только конечные убытки по реализации продуктов, сделав отрасль доходной. Все остальное висит тяжелыми гирями на хозяйствах, по-прежнему забирая людей на сенокос в разгар путины, по-прежнему занимая необходимые руки в полеводстве и в животноводстве...
Остается, стало быть, одна только зверобойная база в Чапоме. Она позволит каждый год, пока гренландские тюлени заходят в Белое море, "оттяпывать" у природы солидный куш за очень короткое время. Самостоятельно построить такую базу без помощи промышленных партнеров колхозы Терского берега не могли - им негде было купить "лимиты", которыми партнеры под нажимом Каргина вынуждены делиться с ними, часто в ущерб себе. Это и явилось главной помощью колхозам, в которой те предельно нуждались и чего не могли им дать никакие миллионы рублей, обозначенные на "их" счетах в Госбанке.
И все же - почему для рыболовецких колхозов Терского берега кооперация нужна как воздух, без нее они пойдут ко дну, а для колхозов Мурманского берега что она есть, что ее нет - почти безразлично? В чем принципиальная разница между двумя этими группами хозяйств? Только ли в том, что "Ударник", "Северная звезда" и "Энергия" существуют под боком областного центра и у них никогда не вставал вопрос о том, куда и как сбывать свою продукцию? А Териберка? Она-то с городом не связана!
Если же смотреть по себестоимости, то во всех колхозах сельское хозяйство оказывается одинаково убыточным.
Больше того. Специально поинтересовавшись в [214] Мурманске, я обнаружил, что себестоимость такой же сельскохозяйственной продукции в совхозах, или, как их теперь называют, госхозах, еще выше, чем в рыболовецких колхозах! Совхозы на Севере существуют только за счет государственных дотаций, покрывающих прямой убыток от производства. И убыток немалый - в десятки рублей на один килограмм продукции. С этим ничего сделать нельзя, как нельзя изменить почвенные и климатические условия Кольского полуострова, поскольку острая потребность в продуктах сельского хозяйства и порождена этими самыми условиями.
Можно, конечно, спорить, что выгоднее: закапывать сотни миллионов рублей в болота и скалы Заполярья, получая дорогой и далеко не полновесный по своим качествам продукт, или вкладывать средства в выращивание этих продуктов на юге и в их доставку в Заполярье. Что выгоднее - никто не считал. Каргин полагает, что выгоднее второе, и он, вероятно, прав, именно так давно и успешно решают проблему свежих овощей, фруктов и всего прочего скандинавские страны. Но это уже другой вопрос.
Сейчас, выстраивая в единую цепочку терские колхозы, колхозы Мурманского берега и госхозы области, я нахожу у них общий "знаменатель" - сельское хозяйство. В "числителе" у них стоит примерно одинаковая цифра - себестоимость продукции. А вот "результат" деления совпадает только у колхозов Мурманского берега и у госхозов, как если бы дефицит покрывался какими-то поступлениями извне. Для госхозов это дотации государства. Но кто берет на себя в этом случае функцию государства в хозяйстве мурманских колхозов? Что есть у них такого, чего не было бы у терчан?
Я вспоминаю свои разговоры с председателями, прокручивая их в памяти, как ленту диктофона, и вдруг как бы въяве слышу ровный, несколько отрешенный голос председателя "Северной звезды":
"- ...Убытки мы покрываем за счет флота".
Не в этом ли разгадка? Ведь терские колхозы не участвуют в океанском лове!
Другими словами, колхозные суда, работающие в составе флотилий "Севрыбы", к которым колхоз оказы[215]вался как бы пристегнут со всем своим наземным хозяйством и службами, выполняют ту же функцию, что и государство по отношению к госхозам. Или - промышленные предприятия по отношению к своим "аграрным цехам". Сельское хозяйство крупных рыболовецких колхозов структурно оказывается подсобным хозяйством флота. Другое дело, что в действительности оно им совершенно не нужно. Но убытки, которые оно приносит флоту, были столь малы, что мурманские колхозы с ними мирились, как с неизбежным злом.
У колхозов Терского берега флота давно уже нет, им никто не выплачивает компенсацию за убыточное производство в неблагоприятных условиях, поэтому они вынуждены были покрывать свои убытки из основных средств и неизбежно катились к финансовому краху.
Межхозяйственная кооперация помогла временно залатать именно эту прореху в их экономике, но не ликвидировала ее окончательно.
- А что такое флот в колхозах при наличии межколхозной базы и его полного подчинения "Севрыбе"? - можно спросить теперь.- Он куплен колхозом у государства, но фактически сдан в аренду государству вместе с плавающими на нем так же, как предприятиями сданы в аренду колхозам купленные у них животноводческие фермы. Если же вспомнить, что на судах ходят вольнонаемные, только числящиеся в колхозе люди, то перед нами окажется та же "межхозяйственная кооперация", только наоборот: колхоз, купив суда, наняв команды и оплачивая последующий ремонт, вкладывает свои средства в государственный океанический лов.
Когда-то было наоборот. Когда-то колхозы арендовали на путину у государства суда, укомплектованные командой и специалистами, точно так же, как сельскохозяйственные колхозы арендовали у государства необходимые для обработки земли и уборки машины через машинно-тракторные станции. И то, и другое было нормальным явлением: и суда, и машины в МТС обслуживали специалисты, государство централизованно снабжало их необходимыми запасными частями и горюче-смазочными материалами. Иначе быть не могло, поскольку все это находится в руках государства и отсутствует в свободной продаже.
[216] Хорошо это или плохо - другой вопрос. Главным здесь было то, что, концентрируя в своих руках основные орудия производства, государство гарантировало их высокую эффективность, бесперебойную работу и высокий конечный результат, как то делают соответствующие фирмы в Соединенных Штатах Америки, поставляя фермерам весной и осенью необходимые машины и обеспечивая их мгновенный гарантийный ремонт, да еще с компенсацией за простой.
Что произошло в результате расформирования МТС и передачи машинного парка колхозам, хорошо известно. Без соответствующего штата специалистов, без лимитов на запчасти и горючее, без налаженного снабжения маломощные колхозы начали разваливаться, началось их "укрупнение". Последнее вскоре привело к появлению огромного числа так называемых "неперспективных" деревень, которые принялись переселять и сносить. Их количество только по одной Российской Федерации было определено цифрой в сто тысяч населенных пунктов!
Опасность заметили слишком поздно, когда потребовалось со всей решительностью заявить, что "неперспективными" могут быть только руководители с их планами, а не села с живыми людьми, которые, наоборот, надо всячески поддерживать, дав возможность снова набрать силы для развития.
Примерно то же самое произошло и на Терском берегу, где выкупленные у государства суда "не вписались" в экологию хозяйства старых поморских сел. Архангельские рыболовецкие колхозы очень скоро интуитивно поняли это и объединили свои суда на базе флота, созданной более полутора десятка лет назад в Мурманске. Грубо говоря, вернули суда их бывшему владельцу, вступили "в дело на паях". Мурманский рыбакколхозсоюз сделал этот шаг только после того, как руководство "Севрыбы" пригласило Гитермана помочь рыболовецким колхозам Мурманской области. Так все вернулось "на круги своя", оформив принцип долевого участия колхоза в работе государственного промышленного предприятия, в данном случае "Севрыбы".
Как практически участвуют в океанском лове колхо[217]зы, своими капиталовложениями или своими людьми, никого не интересует, поскольку союз "государственной" и "кооперативной" собственности прикрыт фиговым листком трудовой книжки колхозника.
Вот и все. Никакой хитрости нет, обычная бюрократическая неурядица, мешающая жить и двигаться вперед из-за безнадежно устаревших инструкций, решений и постановлений, висящих тяжелыми гирями на ногах советской экономики. И нет в этом никакого открытия. В том, что большинство инструкций устарели, убеждены все, даже те, кто призван следить за их исполнением.
Радуюсь я другому выводу.
Океанский флот может быть, а может не быть у колхоза: на экологию хозяйства он не влияет, поскольку оказывается только формой участия колхоза своими капиталами в государственном предприятии. Решать судьбу самих поморских сел следовало, исходя из экологических предпосылок самих хозяйств. И здесь путь был один - через упорядочение цен на рыбу и оленя, через ликвидацию посредников в торговле колхоза с государством и, стало быть, путем получения в свои руки права обработки продукции, доведения ее до конечного результата.
Только в том случае, когда пойманная в океане рыба будет поступать в колхоз для обработки, судно и флот будут действительно колхозными, но не раньше. Нужно ли этот принцип распространять на продукты океанского лова - не знаю, не уверен. Возможно, что и не нужно: для того, чтобы занять свободные руки, если такие окажутся, у беломорских колхозов есть и другие пути - прибрежный лов, развитие марикультур, озерный лов и много всего другого.
Признать же, что колхозы участвуют в океанском государственном лове своими капиталовложениями, важно еще и вот почему. Ликвидация давно устаревшего барьера, разделяющего "государственную" и "кооперативную" собственность, открывает возможность активного перераспределения средств в общенародном производстве. Меня никто не может убедить, что океанский флот органично "вписывается" в структуру наземного колхоза, пусть даже занимающегося рыбной ловлей на реке или на морском берегу. С таким же успе[218]хом подобный "рыболовецкий" колхоз может существовать на Урале, в Тамбовской области или в Закарпатье. Терские поморы, не выезжавшие в Мурманск, в глаза не видели "своих" кораблей, а сколько километров по прямой от порта приписки до "родного" колхоза - в наше время роли не играет, все определяют капиталовложения, принцип долевого участия партнеров в общем деле.
Если это принять как аксиому, то тогда не нужно и заводить "подсобные" предприятия, заниматься не своим делом, требовать от химиков, чтобы они производили мясо, от горняков - молоко, от строителей - картофель, когда всем этим с гораздо большим успехом смогут заниматься специалисты сельского хозяйства, и так работающие в колхозах и совхозах. Достаточно, если промышленные предприятия войдут акционерами или пайщиками - можно назвать их как угодно - в сельскохозяйственное производство, в агропром, отчисляя необходимые средства на оплату труда, на капитальное строительство, оборудование, благоустройство поселков и так далее,- под лимиты, которые сможет гарантировать для всего этого государство. И под местные ресурсы, которые должно изыскать и выделить районное и областное руководство.
Так мне все это представляется...
Перечитал последние странички - и заскучал: очень уж все показалось корявым и нудным, как производственный пейзаж за окном, созданный шабашниками. А веселее не выходит, ничего веселого в этой затянувшейся жизненной ситуации нет. Да ведь и пишу не для развлечения случайного читателя, а чтобы самому разобраться, что происходит в жизни и куда что движется. Куда мы идем. И здесь не образность нужна, не красота и легкость стиля, факты нужны и их анализ, чтобы успеть углядеть, какая ждет нас всех перспектива. И главный вывод остается вроде бы прежним: и кооперация, и океанский флот - факторы временные. Воспользоваться ими необходимо, чтобы сейчас удержаться, выбраться из затянувшегося кризиса. Однако поморским селам, вроде Чапомы с ее колхозом, не столько на кооперацию и возможный в будущем океанский флот рассчитывать надо, сколько на собственные свои ресурсы, которые здесь под рукой лежат.
[219] Потому что люди не на море - на земле живут!
Этот последний вывод больше всего и понравился Стрелкову, который зашел сказать, что самолет из Мурманска уже летит и надо идти на летную площадку. Перед тем как выйти из гостиницы, я прочел ему несколько страниц, чтобы он знал, с какими мыслями я улетаю, и, может быть, в чем-то их поправил бы или дополнил.
- Ну, что на себя только и приходится рассчитывать, мы и сами давно знаем, это нам не в новинку,- сказал он, прослушав написанное.- Пуговицы считать начинаешь, когда они все поотлетали, а если на рубашке сидят, вроде бы и ни к чему на них внимание обращать. Вот так и промыслы всякие. Они вроде заплат, когда уже сама одежда порвалась изрядно. Поэтому и не хотят поморы с места съезжать - им бы только маленько с себя нагрузку тяжелую скинуть, а там дальше в гору пойдут, привычны... И главную истину я давно понял: нельзя нам только сырье продавать - вся обработка продукта должна быть в руках колхозных, тогда и доход будет, тогда и нас уже не сдвинуть с земли. И еще одно. Надо, чтобы наши деньги настоящими деньгами были, звенеть могли, чтобы их потрогать было можно, покупать на них все, что для жизни и дела надо, людям за труд платить, а не только, как костяшки на счетах, из одной графы в другую перегонять! Только тогда мы себя не слугами, а настоящими хозяевами почувствуем. Ну а куда деньги вложить, хозяин всегда найдет, лишь бы ему такую возможность дали... Ты, давай, приезжай еще посмотреть, как у нас дело пойдет. Все-таки теперь другие времена вроде бы настали, большая у людей надежда появилась, глядишь, может, и выправимся!..
На том мы с ним и расстались.
...Пройдя берегом реки, перебравшись через ручей на повороте, я поднялся на очередной угор и остановился, чтобы еще раз взглянуть отсюда на Чапому. Кусты уже закрыли вид на площадку новостройки с ее вписавшимися в привычный пейзаж новыми двухэтажными зданиями. Там, вдалеке, под высоким, освещенным вечерним солнцем откосом противоположного берега реки, на низком тесном наволоке сгрудилось старое село, за которым открывалась удивительно чистая и спо[220]койная гладь моря. С безоблачного неба, ничем не напоминающего сырую и серую мглу циклона, совсем недавно державшего в своих объятиях Берег, вместе с солнечными лучами на Чапому изливалась вся благодать короткого, всегда прекрасного полярного лета, пришедшего следом за затянувшейся весной.
И мне подумалось, что будущее русского Севера - вот за такими маленькими, экологически сбалансированными селами, которые не надо расширять и "укрупнять", как пытались когда-то делать. Люди должны сами выбирать свой путь и свой завтрашний день - только тогда они и смогут почувствовать себя его хозяевами.

________________________________________________________________
© текст, Никитин А.Л., 1983, 1990
© OCR, HTML-версия, Шундалов И.Ю., 2006

 

Вернуться в Библиотеку

Вернуться в головной раздел