Российская археология, 2006, № 3, С. 165–181
ОТ РЕДСОВЕТА И РЕДКОЛЛЕГИИ
[165]
За последние десять лет в разных издательствах вышли в свет четыре книги А.А. Формозова, посвященные истории археологии в России XX века. А.А. Формозов давно известен как специалист по истории науки; издаваемые им с 1960-х годах книги, такие как «Очерки по истории русской археологии» (1961), «Страницы истории русской археологии» (1986), «Пушкин и археология» (1979) и другие, пользуются широким и заслуженным признанием. Однако ряд работ, опубликованных автором в последнее десятилетие и посвященных развитию нашей науки в советский и постсоветский период, вызвал у читателей совсем иную реакцию. В журнал «Российская археология» поступают статьи и письма коллег, полные возмущения такими работами А.А. Формозова, как: «Русские археологи до и после революции» (М., 1995); «Рассказы об ученых» (Курск, 2004а); «Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки» (М., 2004б); «Человек и наука. Из записей археолога» (М., 2005). Основная мысль откликов состоит в том, что в названных работах история российской археологии XX столетия и деятельность ученых сознательно искажена.
По мнению редколлегии журнала, вышеперечисленные книги А.А. Формозова находятся вне сферы фундаментальной науки, поскольку представляют собой не столько исследования, сколько публицистические и, отчасти, мемуарные очерки, составленные с субъективных позиций. Их следовало бы анализировать скорее как источники (с которыми, как известно не полемизируют), чем как добросовестные исследования. В силу этого, редколлегия долго воздерживалась от публикации критических отзывов. Однако существует опасность, что тексты книг А.А. Формозова будут восприняты как рисующие объективную картину развития науки. Поэтому — аudiatur et altera pars.
Ниже публикуется только пять откликов на последние книги А.А. Формозова. Они составлены, в основном, его ровесниками, хорошо знавшими тех ученых, о которых пишет Формозов, а также условия и обстоятельства, в которых они работали. Ряд персональных оценок и сентенций А.А. Формозова цитируется в публикуемых статьях разными авторами, но с одинаковой (однозначно негативной) реакцией; поэтому редколлегия прибегла к сокращениям, сохранив, в большинстве случаев, такого рода оценки только в одной из рецензий.
Редсовет и редколлегия считают, что дальнейшая дискуссия по поднятым вопросам нецелесообразна — обе стороны высказались с предельной ясностью.
Публикуемые ниже рецензии обращаются к одним и тем же книгам А.А. Формозова, поэтому принят единый порядок ссылок, в которых указывается только год и страница издания, например:
Формозов А.А. Русские археологи до и после революции. М., 1995. С. 1. Ссылка в тексте — (1995. С. 15).
Формозов А.А. Рассказы об ученых. Курск. 2004а. С. 15. Ссылка в тексте — (2004а. С. 15).
Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М., 2004б. С. 15. Ссылка в тексте — (2004б. С. 15).
Формозов А.А. Человек и наука. Из записей археолога. М., 2005. С. 15. Ссылка в тексте — (2005. С. 15).
Шер Я. А. О некоторых особенностях освещения новейшей истории российской археологии //Российская археология. — 2006. — № 3. — С. 165—169.
О некоторых особенностях освещения новейшей истории российской археологии
Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что бурные события двух последних десятилетий в жизни нашей страны не могли не отразиться на всех науках, в том числе и на археологии. Сравнительно недавно об этом уже шла речь на страницах РА (Гуляев, Беляев, 1995. С. 97–104; Формозов, 1995. С. 225–232; Шер, 1999. С. 209–223 и др.). Споры возникают об оценках тех или иных тенденций и событий в нашей науке, фактов и личностей. И это нормально, но до тех пор, пока споры, как и всякие научные споры, основаны на реальных фактах. Любители устраивать якобы научную полемику на домыслах или не поддающихся проверке фактах были и будут всегда. Вспомним «гипотезы» о космических пришельцах и им подобные псевдонаучные построения вроде «Запрещенной археологии» М. Кремо и Р. Томпсона и, особенно, ныне наводнившие все книжные прилавки издания о «новой хронологии» акад. А.Т. Фоменко. Все это — обычный информационный «шум», сопровождающий каждую науку. Он, конечно, вреден, поскольку дезориентирует широкого читателя — неспециалиста, но, во всяком случае, авторы этих «трудов» не переходят на личности, не опускаются до оскорблений своих оппонентов.
При откровенном злоупотреблении нормами свободы слова, параллельно с «шумом», стали появляться публикации иного рода. Вместе с политической цензурой выплеснули нормального ребенка — общепринятую практику экспертизы, т.е. рецензирования поступающих в издательства рукописей. Бывает достаточно оплатить издание и можно под прикрытием свободы слова писать и тиражировать все, что угодно. В приличном обществе не принято вступать в дискуссии с желтой прессой. Но когда подобный тон «дискуссии» появляется в изданиях, претендующих на научность, приходится преодолевать брезгливость и реагировать.
В результате злоупотреблений свободой слова, наряду с псевдонаучными публикациями, например о «внетропической прародине человека» (критику см.: Ранов, 2005), печатаются откровенно хулиганские и клеветнические брошюры и книги, в которых подвергаются шельмованию и клеветническим наветам крупные ученые, в том числе и те, которые уже ушли из жизни и не могут ответить. Разумеется, подавляющее большинство российских археологов рассматривает эти публикации как написанные «явно озлобленными людьми, которые, очевидно, считают, что научное признание и слава несправедливо их обошли» (Ранов, 2005. С. 16–20).
[166]
К сожалению, сомнительные лавры борцов с «академической бюрократией» не оставляют в покое и других сочинителей научных трудов. Значительно опаснее, когда на подобную стезю вступает такой, в прошлом достаточно авторитетный в российской археологии автор, как А.А. Формозов. Он многократно напоминает в своих публикациях о том, что он «сын московского профессора», т.е. человек вполне интеллигентный. В весьма объемном списке научных трудов Александра Александровича, опубликованном в связи с его 75-летием, за ним не числится каких-то серьезных археологических открытий или масштабных полевых работ. Не обнаруживаются также ни какие-либо его теоретические или методические исследования, ни учебники или учебные пособия. Сенсационная в свое время находка могилы неандертальца в Староселье обернулась досадным конфузом.
Постоянно выставляя себя как гонимого официальной наукой оппозиционера, Формозов в то же время многие годы благополучно участвовал во всяких официальных советах и редколлегиях, что как-то не вяжется с образом «научного диссидента», который он на себя активно примеряет. На персональных сайтах Интернета он и сейчас значится как советник Института археологии РАН. Кому и какие советы он дает? За пределами бывшего СССР его имя было почти неизвестно до публикации скандального письма по поводу упомянутого Староселья в журнале «Current Antropology».
Стремясь подняться на теоретическую высоту, Формозов постоянно вспоминает свои статьи по теоретическим вопросам археологии, не ссылаясь на издания, в которых все это уже было сказано, например Г. Дэниелом, Ж.-К. Гарденом, К. Ренфрю и П. Баном, Г.А. Федоровым-Давыдовым, B.C. Бочкаревым, С.А. Васильевым и А.П. Деревянко, Л.С. Клейном, И.С. Каменецким, Б.И. Маршаком, мною и др., и вошло в учебники. Но, допустим, он об этом забывает по ученой рассеянности, все равно эти работы похвальны, хотя и не выходят за рамки небольших статей.
В полевых археологических исследованиях Формозов тоже не преуспел, как он сам признается, по причине недостаточного «взаимопонимания с коллегами» и от того, что «был задирист, ...обижал людей» (Формозов, 2004а. С. 112; 2005. С. 76, 176).
Начиная с 1960-х годов Формозов стал заниматься историографией российской археологии. В этой сфере, которая не требует работы в коллективе, умения добыть средства на раскопки и провести их в оптимальном режиме, а затем ввести в научный оборот, Формозов достиг определенных успехов. У Формозова хороший литературный язык. И хотя я не соглашался по сути с некоторыми его утверждениями, но всегда говорил своим студентам: «пишите как Формозов». Его книги по истории российской археологии XVIII–XIX вв. принесли ему известность в России и на постсоветском пространстве. Никто не сомневался в их достоверности и не проверял изложенные в них факты. Теперь, после выхода его последних книг, такие сомнения могут возникнуть.
Формозову повезло с юных лет оказаться в среде корифеев нашей науки, к сожалению уже ушедших в мир иной. Когда в его книгах и статьях заходит речь о людях и событиях XX в., особенно, — второй половины, основой для автора служат уже не документы и литература, а только собственное мнение. Всякие мемуары субъективны по определению, и за это их не стоило бы критиковать. У каждого из нас есть свои симпатии и антипатии. Но у Формозова они иногда выплескиваются далеко за пределы допустимого, даже для субъективных мемуаров, а главное — сам он рассматривает свои сочинения не как мемуары, а как историографические научные труды.
Конечно, можно было бы на них и не реагировать, следуя сути известной восточной поговорки. Но многие из ошельмованных Формозовым — покойные или еще живые — профессора вузов и не только российских. Помнится, как в студенческой юности я прочел статью А.Н. Бернштама (1932), в которой с революционным пафосом поносился «буржуазный ученый» СИ. Руденко. Ведь тогда я принял все это за правду. И только позднее, познакомившись в 1951 г. с Бернштамом и его учениками, я понял, что эта статья 22-летнего комсомольца, сына большевика-подпольщика была порождена политическими реалиями того времени. Бернштам был не одинок. Под одной обложкой с его статьей о Руденко была напечатана не менее «революционная» статья, в которой громили «буржуазных ученых» А.А. Спицына и В.А. Городцова (Арциховский и др., 1932. С. 47). Слава Богу, теперь мы знаем, что это была мутная пена на революционной волне.
На какой же «революционной волне» появились последние книжки Формозова? На никакой. Просто Формозов отлично понимает широко распространенный в нашей стране стереотип «раз напечатано, значит, — правда» (2005. С. 51). Пройдут годы, ни нас, ни Формозова уже не будет, а студенты будут читать его книжки о том, какими конъюнктурщиками, жуликами и шустрыми пройдохами были многие археологи, особенно в Сибири, в том числе авторы учебников, по которым они учатся. Только поэтому необходимо отреагировать на откровенно лживые пассажи, попирающие профессиональную честь и достоинство российских и некоторых зарубежных археологов.
В наибольшем количестве такие всплески собрались под обложками трех последних книг Формозова. Название третьей из них «Человек и наука. Из записей археолога» (ну, прямо В.И. Вернадский!) говорит о больших претензиях автора. На самом деле большинство страниц этих изданий наполнено злобным шельмованием и откровенной клеветой не только на многих российских археологов, но на всю науку в целом.
Во всех упомянутых выше книгах, особенно в книге 2005 г., сквозит неприкрыто презрительное отношение ко всем провинциалам, хотя автор, как историограф не может не знать, что многие корифеи нашей науки вышли из провинции: М.И. Артамонов, Н.Н. Воронин, М.М. Герасимов, В. А. Городцов, Б.Н. Граков, М.П. Грязнов, Г.Ф. Дебец, А.А. Миллер, А.Л. Монгайт, А.П. Окладников, К.Ф. Смирнов, Б.В. Фармаковский и др.
Формозов призывает нас к смирению в научной работе и к тщательному исследованию источников. Кто же будет с этим спорить? Но когда он пишет о тех коллегах, кого он знал и знает лично, это смирение и критика источников мгновенно куда-то исчезают. Он забывает не только провозглашаемый им принцип, но и свои же публикации. Когда-то он по заслугам хвалил М.М. Герасимова (Формозов, 1967. С. 212–214), а в последней книжке, мягко говоря, больно задел покойного, а заодно и всеми любимого Г.Ф. Дебеца, которому тоже когда-то пел дифирамбы (Формозов, 1965. С. 242–244).
Он «разоблачает» О.Н. Бадера, А.Н. Бернштама, П.И. Борисковского, Н.Н. Турину, Д.А. Крайнева, А.П. Окладникова и других коллег, ушедших из жизни. Чувствуя, что это не очень прилично, Формозов ищет себе союзника в великом Л.Н. Толстом, который якобы тоже считал неправильной формулу «o мертвых либо хорошо, либо ничего» (Формозов, 2004б. С. 105). Но Толстой, великий писатель и одновременно человек с весьма сложным характером, все же имел в виду правду, а не домыслы, а наш почтенный историограф постоянно смешивает эти два вида информации и особенно любит полуправду, которая, как известно, хуже лжи.
[167]
Чего, например, стоит такой пассаж: «Побывали под арестом Б.Б. Пиотровский, А.П. Круглое, Г.В. Подгаецкий. Донес на их вольные речи, кажется (курсив мой — Я.Ш.) Е.Ю. Кричевский» (Формозов, 2004б. С. 76). Неужели непонятно, что в политическом доносе нельзя обвинять кого-либо, если это только «кажется»? Должно быть стыдно для любого интеллигентного человека, тем более — для историографа.
Формозов пишет о том, что в лабораториях естественнонаучных методов в Ленинграде и Москве не было профессионалов, и самое нужное направление — радиоуглерод — не получило развития (Формозов, 2004б. С. 94). Лаборатория археологической технологии (ЛАТ) ЛОИА, прямая наследница Института археологической технологии ГАИМК, была воссоздана СИ. Руденко задолго до того, как подобная лаборатория была открыта Б.А. Колчиным в Москве. С 1956 по 1967 г. в ней не было ни одного гуманитария. С 1967 по 1972 г., когда ЛАТ руководил я, в ней из 17 сотрудников было три археолога: С.С. Миняев, Б.Н. Пяткин и я. Сам Сергей Иванович (в эти годы консультант), конечно, хотя и был археологом и этнографом, но имел степень доктора технических наук. Все остальные — физики, химики, биологи, экологи, петрографы (в том числе 5 кандидатов наук). Но и археологи в Ленинграде и Москве, которые, по мнению Формозова, «не превратились в квалифицированных ученых» (Формозов, 2004б. С. 94), достигли больших успехов. Работы Б.А. Колчина, Н.Б. Черных, Е.Н. Черных, СВ. Кузьминых, Т.Б. Барцевой, С.С. Миняева, А.А. Бобринского Г.Н. Лисицыной и их учеников вошли в основной фонд советской и российской археологии.
Что до радиоуглерода, то это — заведомая ложь. Еще за 4 года до присуждения Ч. Либби Нобелевской премии, Руденко понял перспективы этого метода и с помощью Радиевого института АН СССР (чл.-корр. РАН И.Е. Старик) в 1956 г. создал в ЛАТ группу радиоуглерода, а с 1958 г. начались серийные определения возраста. Формозов не может не помнить, как в 1968 (или 1969 г., точно не помню) мы с П.М. Долухановым выступили с докладом в Москве на Ученом совете ИА о проблемах радиоуглеродной хронологии. В докладе были представлены результаты анализа почти 3000 дат памятников каменного и бронзового века и предложены пути дальнейших исследований в этой области (см.: Колчин, Шер, 1972. С. 3-10 и другие статьи в этом сборнике). Формозов был на этом Совете и слышал одобрительные выступления Е.И. Крупнова, А.Л. Монгайта, В.Н. Чернецова и др. Позднее с докладом о радиоуглеродном методе, по приглашению акад. П.Л. Капицы, на его легендарном семинаре выступил сотрудник ЛАТ физик А.А. Семенцов.
Подобные примеры искажения фактов или полуправды в книгах Формозова можно умножать, но тогда эти заметки вырастут до необъятных размеров. Да, всем известно, что в работах наших старших коллег и учителей были недостатки, были ошибки, кстати, видимые только сейчас, с расстояния в 40-50 лет. А у кого их не было? Возможно, Александр Александрович считает, что только у него самого? Он ведь до сих пор не признал свою ошибку с «неандертальцем» из Староселья. Наши учителя начинали свои исследования 70–80 лет назад, а Формозов критикует их так, будто бы за эти десятилетия в нашей науке ничего не изменилось. К тому же эта, с позволения сказать, «историография» адресована широкому читателю, который никого из упоминаемых лиц не знает и принимает все за правду. И даже если что-то из написанного здесь Формозовым верно, какое, например, дело читателю, не археологу, до откровенной личной ненависти Формозова к покойному Г.Н. Матюшину? Из публикаций Матюшина этот читатель, может быть, встречал только учебное пособие по краеведению и археологический словарь, которые Формозов, кстати, не критикует. Но зато, почитав «историографические труды» Формозова, он поймет, что в советской и нынешней российской археологии процветали карьеристы, невежды, конъюктурщики и стукачи.
Есть такая скандальная книга Коры Ландау о ее муже и его коллегах. В ней и сам акад. Л.Д. Ландау, и многие наши известные физики вряд ли заслуженно представлены с морально-этической точки зрения в весьма неприличном виде. Последние книжки Формозова очень похожи на нее. Но то, что непростительно даже взвинченной нервной даме, тем более не подобает благородному историографу.
У Формозова давняя антипатия к акад. А.П.Окладникову. Еще в 1960-е годы он «героически» критиковал его за неверные, по его мнению, датировки некоторых сибирских петроглифов, а потом величественно отхлестал его учеников, выступивших в защиту учителя. Если в первых критических оценках исследований Окладникова у Формозова еще были какие-то слабые попытки анализа, правда столь же интуитивные, как и датировки Окладникова, то в последних книгах и сам Окладников, и его ученики помещены где-то между жуликами и проходимцами-хамелеонами. В том, что Окладников заложил основы первобытной археологии Сибири и на пустом месте создал новый сибирский институт археологии, который теперь не уступает институтам Москвы и Санкт-Петербурга, Формозов видит больше отрицательного, чем положительного. Не увязывается у Формозова принцип скрупулезного исследования источников с практикой. Откуда ему, например, известно о поведении Окладникова во время банкета после Кемеровской конференции 1979 г. (Формозов, 2005. С. 200)? Формозова там не было, а Окладников и вовсе уехал из Кемерова до банкета.
Ныне здравствующим коллегам тоже досталось от Формозова: академикам А.П. Деревянко и В.И. Молодину, профессорам А.И. Мартынову, В.Е. Ларичеву, З.А. Абрамовой, В.А. Ранову, труженику и всемирно известному ученому, который в свои 80 лет продолжает исследования в труднейших условиях на Памире, обеим М.А. и Е.Г. Дэвлет. За что? Критики их научных работ в книжках нет. Просто они все неугодны автору за то, что либо провинциалы, либо дилетанты, либо и то и другое. Между тем «провинциал» Деревянко — крупнейший специалист по палеолиту, возглавляет один из самых авторитетных в мире академических институтов археологии и издает лучший в России археологический журнал на двух языках. К тому же академик-секретарь отделения исторических наук РАН. Не вполне добровольные в молодости (вспомним те времена) годы работы в комсомольских и партийных органах были полезны будущему крупному организатору науки административным опытом.
«Дилетант» Молодин, первый зам. председателя СО РАН, вместе с Н.В. Полосьмак в течение многих лет в невероятно трудных условиях сурового Горного Алтая исследовал и ввел в науку новый Пазырык (Госпремия 2005 г.), да еще на том уровне, который был невозможен при Грязнове и Руденко. Однако никому не придет в голову критиковать за это Грязнова и Руденко. Уровень науки другой.
Не обошел Формозов своим вниманием и меня. Из его книг я узнал много подробностей о себе, грешном. И задумался: из каких же достоверных, перепроверенных источников смиренный историограф черпает информацию? Моих основных работ он не критикует, по-видимому, не читает. Почти за 40 лет я виделся и разговаривал с ним только два[168]жды. Раз в ЛОИА, году в 1968 или 1969-м г., когда он (сама любезность) попросил разрешения посмотреть наши копии петроглифов Енисея. И получил полную свободу в ознакомлении с ними, хотя, как правило, наши коллеги не допускают малознакомых людей к неопубликованным материалам. Второй раз — в Москве, в коридоре Института был мимолетный светский разговор. Неужели все дело в том, что 37 лет тому назад я имел глупость написать рецензию на его книгу, не зная, что он — сын профессора и непогрешимый авторитет по всем вопросам археологии? Причем рецензию — в целом положительную, но, как водится, с критическими замечаниями. Я не отказался от ее публикации, как пишет А.А. Формозов (2005. С. 193), это тоже неправда, а он с помощью В.М. Массона ее отклонил, пользуясь своим положением члена редколлегии журнала «Советская археология». Неужели с тех пор он мне мстит? Но мстительность, злопамятность, субъективизм, неутоленная амбициозность — не те качества, которыми должен обладать честный историограф.
Я не буду перечислять все эпитеты, которыми он сопровождает мое имя («шустрый», «делец», «проворный» и т.п.). Пусть это остается на его совести. Везде, где он упоминает меня, нет ни одного слова правды и даже полуправды. Особенно возмущает приписанное мне закавыченное им оскорбление Окладникова (Формозов, 2005. С. 193, 203), которое никогда не могло от меня исходить, ни при каких обстоятельствах. Из какого «достоверного источника» Формозов взял это?
К кемеровским археологам у Формозова тоже давняя неприязнь, еще с 1970-х годов, когда ученик Окладникова Мартынов выступил в печати в защиту своего учителя от нападок Формозова. Формозов пишет: «В Кемерове учрежден Центр по изучению первобытного искусства, хотя поблизости есть лишь маленькая Томская писаница, а самые интересные памятники такого рода расположены за сотни километров. Но обладающие большими пробивными способностями А.И. Мартынов и Я.А. Шер убедили начальство в необходимости этого центра и провели две международных конференции по древнему искусству с докладами невысокого уровня (курсив мой. — Я. Ш.)» (Формозов, 2004б. С. 313).
Опять заведомая неправда. Сначала насчет «поблизости». Поблизости от Москвы вообще нет памятников первобытного искусства. Однако это не мешало Формозову писать свои труды по первобытному искусству и высказывать в них истины в последней инстанции. Как известно, ближайшие к Йельскому университету (США) античные памятники находятся на расстоянии тысяч километров за океаном, но это не помешало всемирно известным открытиям в Дура Европос акад. М.И. Ростовцева.
Теперь о «Центре». В ноябре 1997 г. группа сибирских археологов проф. В.И. Матющенко (Омск), проф. Ю.Ф. Кирюшин (Барнаул), д.и.н. В.Д. Кубарев (Новосибирск), Н.В. Леонтьев (Минусинск), Е.А. Миклашевич, Н.А. Белоусова и автор этих строк (Кемерово) — учредила и официально зарегистрировала межрегиональную общественную организацию «Сибирская Ассоциация исследователей первобытного искусства» (САИПИ) при Кемеровском гос. университете. Проф. Мартынов в этом не участвовал. Никакого «начальства» нам не нужно было убеждать или спрашивать разрешения. Финансы САИПИ складываются из членских взносов, грантов и спонсорских пожертвований. Никакого казенного финансирования в бюджете САИПИ нет. Мы получали гранты от ЮНЕСКО, от фонда Сороса, Форда, РФФИ и РГНФ и всегда своевременно и точно отчитывались. Редко, но бывали и спонсорские средства от государственных учреждений.
Но даже если бы слова Формозова о наших с Мартыновым «пробивных способностях» были правдой, разве это плохо, создать общественный научный центр, который по мере своих скромных сил занимается мониторингом состояния памятников первобытного искусства и их пропагандой, особенно среди детей, школьников и студентов?
За прошедшие 7 лет САИПИ выпустила 7 номеров «Вестника САИПИ» (на русском и английском языках), книги «Первобытное искусство» (Кемерово, 1998), А. Руссо «Глоссарий первобытного искусства» (перевод с французского, 2003), М.А. Дэвлет «А.В. Адрианов, к 150-летию со дня рождения» (2004) и много статей. В августе 1998 г. САИПИ провела в Кемерове международную конференцию по первобытному искусству (одну, а не две), которую открывал губернатор А.Г. Тулеев. В работе конференции приняли участие более 120 специалистов, из которых более 30 представляли страны ближнего и дальнего зарубежья (Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Эстония, Австралии, Южная Африка, США, Великобритания, Голландия, Франция, Италия и др.). По результатам работы конференции было выпущено два тома «Трудов». Конференция получила высокую оценку в зарубежных изданиях (INORA) и в журнале «Российская археология». Формозов не раскрывает, какие доклады, по его мнению, «невысокого уровня».
На самом же деле все очень просто: комплекс непризнанного гения. «Меня вообще не пригласили» (Формозов, 2005. С. 209). Не подумал правдивый историограф Формозов, что есть 2 или 3 папки с документами о подготовке конференции. Как обычно, рассылались два циркуляра, в том числе и ему. В ответ на первый нужно было подтвердить свое участие, и тогда посылался второй — с условиями и программой. Но Формозов доклада не представил, до ответа не снизошел и, по понятным причинам, второй циркуляр ему послан не был.
За эти годы САИПИ подготовила и провела 3 международных полевых семинара на памятниках наскального искусства в долине Енисея с участием ведущих специалистов из разных стран и семь выставок в музеях Кемерова, Омска, Барнаула, Тюмени, Челябинска, Иркутска и Москвы (РГГУ) с неизменно положительными откликами в местных СМИ. На очереди выставки в Салехарде, Екатеринбурге, Новосибирске и Санкт-Петербурге. САИПИ избрана в состав Международной ассоциации исследователей наскального искусства (IFRAO). В настоящее время в САИПИ состоит более 100 индивидуальных членов, из них около 40 — специалисты из дальнего и ближнего зарубежья, а также 5 коллективных членов. При поддержке САИПИ в прошлом году впервые на постсоветском пространстве петроглифический памятник Тамгалы (Казахстан) был включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО.
Наше нынешнее научное сотрудничество с французскими археологами началось в 1988 г. по их инициативе. С 1990 по 1997 г. мы проводили совместные полевые работы на Енисее, на Алтае, в Туве и Восточном Казахстане. Под нашей совместной с А.-П. Франкфором редакцией вышло не две книги, как пишет Формозов, а шесть. Три из них написаны мной с соавторами, остальные Д.Г. Савиновым, В.Д. Кубаревым с Э. Якобсон и А.Н. Марьяшевым с соавторами. Еще две готовятся к печати.
На конференции 1995 г. в Париже участвовали российские коллеги из Москвы, Петербурга, Новосибирска и Кемерово, но не студенты (опять неправда), а сложившиеся специалисты, кандидаты и доктора наук. Формозова там, увы, не было. Как не было его в 1995 г. в Турине, в 1999 г. в Рипоне (США) и Тутавеле (Франция), в 2005 г. в Эйзи де Тайяк [169] (Франция) и на других подобных форумах. Он считает, что его туда не приглашают за ещ принципиальность и потому, что без него спокойнее (Формозов, 2005. С. 209). На самом же деле его там знают в основном по письму в «Current Antropology», после которого даже иностранцы стали понимать, что означает русская фраза «за державу обидно». Возможность выступить в открытой дискуссии у него была совсем недавно, в 2005 г. в Москве на конференции «Мир наскального искусства», куда его любезно пригласили. Но он просто проигнорировал приглашение.
Мимоходом Формозов пренебрежительно отозвался о работах наших португальских коллег, которые назвал догадками (Формозов, 2005. С. 210). Из каких «перепроверенных» источников это ему известно? Они выполнили героическую работу, сделав то, чего когда-то не удалось сделать нам с А.Д. Грачом, когда мы просили Б.А. Рыбакова использовать свое влияние, чтобы притормозить заполнение водохранилищ на Енисее. «Вы не понимаете, о чем просите, — бушевал Рыбаков, — сорвать план великой стройки коммунизма». И потом припоминал нам это при увольнении. А коллегам удалось остановить строительство плотины на р. Коа, где были обнаружены петроглифы. И давно уже у них не догадки, как пишет Формозов, а довольно строгие доказательства их палеолитического возраста. Опубликован фундаментальный отчет (Arte Rupestre..., 1998), который уже вышел двумя изданиями с предисловием министра культуры Португалии М.М. Карильо. Неужели он его не читал? Такие же по возрасту петроглифы известны в Испании и на юго-западе Франции.
Если бы Формозов задел только меня, я бы не стал отвечать. Есть французская поговорка «Le silence vaut une reponse» (доброе молчание — чем не ответ). Как уже было сказано выше, обидно за покойных учителей. В моей научной судьбе решающая роль принадлежит Грязнову, моему руководителю по аспирантуре, а также былому знакомству и общению с Окладниковым, Дебецем, Герасимовым, Бернштамом и с другими старшими коллегами. Я считаю честью для себя нынешнее близкое знакомство с Деревянко и Молодиным.
В книгах Формозова, к сожалению, отражается скорее некая форма маниакального поведения, чем достоверная история археологии в нашей стране за последние 60–70 лет. Из книг Формозова читатель-непрофессионал или читатель из будущих десятилетий не увидит ничего положительного в нашей науке XX в. Свысока, как бы о мелочах, говорится о героических (без преувеличения) работах новостроечных экспедиций, которые в тяжелейших условиях создавали и сохраняли научную информацию о памятниках, разрушавшихся новостройками. Не было Волго-Дона, Поволжья, Байкала, Ангары, Енисея. Не было раскопок и открытий наших археологов в Египте, Афганистане, Ираке, Болгарии, Венгрии, Монголии. Не было прорыва 1960-х — 1970-х годов в области теории, в области применения естественнонаучных методов, не было создания новых археологических научных центров на периферии. Не было начавшегося в 1980-х годах и продолжающего развиваться сейчас особенно широкого международного сотрудничества, а также успешного участия российских коллег в многочисленных зарубежных конгрессах и конференциях. А если что-то упоминается, то в основном в негативном тоне.
В чем-то Формозову можно позавидовать. Вся его жизнь за последние 30–35 лет — борьба. Я всего на 3 года моложе его, но чувствую себя стариком в сравнении с таким пламенным борцом. Правда, борьба-то не очень приличная. Одни самоутверждаются, внося позитивный вклад в науку, а Формозов, особенно в последние три десятилетия, — тем, что стремится «разоблачать» и унижать других. А что если кто-то возьмет на вооружение его методы историографии и, основываясь на слухах и сплетнях, напишет о том, что Рыбаков его всегда держал в роли «легальной оппозиции», позволяя ему «шаги влево» в пределах дозволенного директором.
Формозов призывает нас к смирению в науке, но, читая его последние книги, хочется крикнуть: «Ау, Смирение, где ты?». Если Формозов пребывает в добром здравии, ему бы, конечно, следовало извиниться публично перед всеми, кого он пытался унизить, но, по-видимому, надеяться на это глупо.
Вот таковы, к сожалению, некоторые особенности освещения истории российской археологии последних десятилетий.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Арциховский А.В., Киселев СВ., Смирнов А.П. Возникновение, развитие и исчезновение «марксистской археологии» //Сообщения ГАИМК. 1932. № 1–2.
Бернштам А.Н. Идеализм в этнографии //Сообщения ГАИМК. 1932. № 1–2.
Гуляев В.И., Беляев Л.А. О современном состоянии археологии в России (полемические заметки) //РА. 1995. № 3.
Колчин Б.А., Шер Я.А. Абсолютное датирование в археологии //Проблемы абсолютного датирования в археологии. М., 1972.
Ранов В.А. Проблема внетропического происхождения человека: миф и реальность //Археология, этнография и антропология Евразии. 2005. № 1 (21).
Формозов А.А. К 60-летию Георгия Францевича Дебеца //СА. 1965. № 4.
Формозов А.А. К 60-летию М.М. Герасимова //СА. 1967. №3.
Формозов А.А. О книге Л.С. Клейна «Феномен советской археологии» и о самом феномене //РА. 1995. № 3.
Шер Я.А. О состоянии археологии в России (продолжение полемики) //РА. 1999. № 1.
Arte Rupestre e Pre-Historia do Vale do Сoа. Trabalhos de 1995-1996. Lisboa, 1998 (1997).
Кемеровский государственный университет
Я.А. Шер
Савинов Д.Г. О «юбилейных» книгах А.А. Формозова //Российская археология. — 2006. — № 3. — С. 169—173.
О «юбилейных» книгах А.А. Формозова
На самом рубеже 2003 и 2004 годов исполнилось 75 лет известному историографу российской археологии А.А. Формозову. В Москве и Санкт-Петербурге этому событию были посвящены два весьма представительных сборника1. В посвящении одного из них — петербургского — добавлено многозначительное «кандидату исторических наук». По-своему юбилей отметил и сам Формозов, выпустив подряд сразу несколько книг по истории отечественной археологии XX в.
[170]
Одна из них имеет подзаголовок «Историографические очерки» (2004б), жанр другой (2005 — «Из записей археолога») определить трудно. Это не мемуары, так как это не воспоминания о своей жизни, а сведения о деятельности других археологов, переданные не документально, а, в основном, в пересказе самого Формозова. Местами это больше всего напоминает литературно обработанное «досье». Одни и те же сюжеты переходят из одной книги в другую; поэтому грань между этими двумя жанрами литературно-научного творчества стирается.
В отличие от прежних работ Формозова, основанных на исторических документах, в центре его «юбилейных» книг находится фигура самого автора, в силу своего происхождения («Мой отец был зоологом, профессором Московского университета, мать — геохимиком, сотрудником Академии Наук», 2005. С. 7) — человека высокоинтеллектуального, воспринявшего от родителей «идею служения науке и культуре, столь характерную для русской интеллигенции XIX века». Однако эти представления после окончания МГУ и поступления в Институт археологии (1951) «подверглись жестокому испытанию при столкновении с действительностью». И теперь (через 50 с лишним лет!) автор считает, что «не лишним будет объясниться» и «написать книгу о науке и ее работниках максимально честную» (2005. С. 9). При этом, — заявляет Формозов, — «точка отсчета у меня всюду одна — морально-этическая, если хотите, «солженицынская» (2004б. С. 10).
Поставив перед собой такую задачу, Формозов сразу встал на весьма опасный и сомнительный путь: ведь речь идет не о зеках или работниках «шарашки», а о заведомо крупных ученых, с которыми он был знаком или близко общался в течение многих лет. Большинство из них, за очень редкими исключениями, уже ушли из жизни и никак не могут ответить на предъявленные им обвинения. Как в этом отношении с морально-этической «точкой отсчета»?
К сожалению, трагическая история нашей страны дает много поводов для поругания. Тоталитарная система разделила людей на «сидевших» и не «сидевших», благополучие и относительное спокойствие одних обеспечивалось несчастьями и гибелью других. Это происходило в обществе, происходило и в науке. Среди гуманитарных наук археологии это, пожалуй, коснулось более всего. Вопрос о том, надо ли, даже во имя истины, чернить имена в будущем известных, а тогда еще совсем молодых ученых, сделавших впоследствии очень много для развития отечественной археологии. Больше всего в этом отношении «досталось» А.Н. Бернштаму, Е.Ю. Кричевскому и П.И. Борисковскому (не будем называть другие фамилии — они есть у Формозова). Наверное, надо. Но делать это следует крайне аккуратно, без каких-либо домыслов, с полной мерой ответственности за каждое слово.
В книге Формозова «Русские археологи в период тоталитаризма» много горькой правды, но на этом фоне некоторые страницы производят странное впечатление. Так, например, он пишет, что выступившие на обсуждении А.А. Захарова в ГИМе «Киселев, Брюсов, Воеводский, Дебец, Толстов, надо думать (здесь и далее курсив наш. — Д.С.), не хотели, чтобы Захарова расстреляли, но своими выступлениями подталкивали его к месту казни» (2004б. С. 243). Недопустимая неточность проявилась и в таком пассаже Формозова: «Побывали под арестом Б.Б. Пиотровский, А.П. Круглов, Г.В. Подгаецкий. Донес на их вольные речи, кажется, Е.Ю. Кричевский (2004б. С. 76). Так, «донес» или не «донес»? Никаких «надо думать» и «кажется» в таких случаях быть не может.
Отношение к деятелям нашей науки у Формозова индивидуализировано. Из всех упомянутых он «пожалел» только С.В. Киселева: «Именно он определял политику в археологии в 1945–1955 гг. Ему принадлежат статьи о значении трудов Сталина для археологии, о космополите Равдоникасе и т.д. Грустно читать их сегодня, помня автора как серьезного исследователя древностей Сибири и хорошего профессора» (2004б. С. 82). Жалко Киселева. А Бернштама, написавшего в 1932 г. злополучную статью о «Руденко и руденковщине» и умершего в возрасте 46 лет после разгромных рецензий на его великолепную книгу «Очерки истории гуннов», не жалко?
«Террор сопутствовал всей истории советской археологии», — пишет Формозов (2004б. С. 216). Как историограф, он должен знать, что подобные обобщения, без разделения на конкретные исторические периоды, в лучшем случае, декларативны. Например, «в обзорах археологических исследований Сибири, — отмечает Формозов, — всегда фигурировала и периодизация древностей Минусинской котловины, созданная С.А. Теплоуховым, и открытия С.И. Руденко в Пазырыке. Но имена этих ученых не называли, поскольку оба они стали жертвами репрессий» (2004б. С 306). При этом дается ссылка на статью С.В. Киселева 1938 г. (это один период). Но, начиная с конца 1950-х годов, в издательстве Академии наук СССР вышла серия трудов С.И. Руденко о Пазырыке, а периодизация С.А. Теплоухова приблизительно с того же времени в Ленинграде стала основой для всех исследований по археологии Южной Сибири (это другой период). В подтверждение своего тезиса о постоянстве террора в советской археологии Формозов приводит конкретную дату — 1981 г. (арест Л.С. Клейна) (2004б. С. 216). Однако эта дата никакого отношения к «террору» не имеет (Клейн шел по другой «статье»).
Весьма показательна история с М.П. Грязновым, которому Формозов в целом симпатизирует («подлинные ученые... С.Н. Замятнин, А.А. Иессен, М.П. Грязнов» — 2005. С. 51, 52). В изложении Формозова, это выглядит так. Грязнов, арестованный в 1934 г., «на восьмом допросе принужден был дать какие-то показания против Теплоухова, а на одиннадцатом — против Руденко». Через много лет (1963 г.) «Грязнов сделал в ЛОИА доклад о Теплоухове..., закончив свою речь, Михаил Петрович помолчал, а потом произнес еще фразу: «И вот такого человека я погубил», и заплакал» (2004б. С. 106). Однако обратимся к источникам, которые, к счастью, на этот раз сохранились и которыми пользовался сам Формозов. В тексте допросов, записанных М.П. Грязновым, говорится, что все обвинения в участии в контрреволюционной организации через посредство Теплоухова «я решительно отверг» и «убедившись, что от меня не добиться признания моей вины, следователь заявил, что меня больше на допрос вызывать не будут и что меня ждет наиболее суровый приговор». О С.И. Руденко сказано только, что Грязнов описал известные ему «случаи злоупотребления со стороны начальника экспедиции», но это можно трактовать как угодно. Записи М.П. Грязнова опубликованы (Степи Евразии..., 2002. С. 86-90). Фраза, сказанная Грязновым после доклада в 1963 г., как и трогательная деталь о том, что он «заплакал», — выдуманы. Ничего этого, по свидетельству ближайшей сотрудницы М.П. Грязнова М.Н. Пшеницыной, присутствовавшей на этом заседании, не было. А ведь такая деталь — «заплакал» — поданная умело и как бы между строк, далеко не безобидна. В ней и признание собственной вины и чувство раскаяния... Как после этого без[171]оговорочно верить всему остальному, написанному Формозовым?
Переходя к событиям более нового времени, автор дает уничижительные оценки многим видным археологам, имена которых известны каждому студенту, занимающемуся археологией. Оценки не только непрофессиональные, но и оскорбительные. Так, О.Н. Бадер, — пишет Формозов, — «без устали рыскал в поисках новых памятников» (насколько вообще приемлемы подобные выражения?), «вел раскопки на памятниках, найденных другими», «диссертации аспирантов визировал, не читая», «в аннотациях... рекомендовал себя как автора десяти монографий. Все это — черты человека с комплексом неполноценности» (2005. С. 54–57). При этом оказывается «Бадер не одинок. Точно таков Д.А. Крайнов. Много сходного в деятельности В.П. Шилова, А.П. Окладникова, Н.Н. Гуриной» (2005. С. 61). По мнению Формозова, П.И. Борисковский — «активный участник погромов начала 1930-х годов» (2005. С. 156), «еврей и недавний маррист» «приспособленец» (2004б. 107), «в поле был совершенно беспомощен» (2004б. С. 146). Б.А. Рыбаков, все годы правления которого (1956–1987) Формозов благополучно проработал в Институте археологии, «хам и самодур» (2005. С. 164).
С высоты своего положения Формозов не брезгует подчеркнуть более низкое происхождение других археологов. Так, А.Н. Рогачев «родился в глухом мордовском селе ... так и остался человеком малокультурным», «кроме Костенок, в сущности, ничего не знал» (2004б. С. 145, 157); Г.А. Панкрушев — «полуслепой и плохо подготовленный провинциал» (2005. С. 62); Н.Н. Гурина и Д.А. Крайнов — «дети крестьян»; Е.И. Крупнов и Б.А. Рыбаков — «дети торговцев» (2004б. С. 45). Очень кстати пришлась использованная Формозовым книга А.К. Конопацкого об Окладникове (2001 г.), который (Окладников) оказывается «вовсе не выходец из деревенской бедноты», а «сын сельского интеллигента, вышедшего из купеческой и церковной среды». Все это, разумеется, со знаком «минус».
Говоря об авторах, принявших участие (на стороне А.П. Окладникова) в дискуссии о датировке наскальных изображений Сибири, Формозов первым делом указывает на их провинциальное положение: В.А. Ранов — «выпускник Душанбинского университета», Я.А. Шер — «выпускник Киргизского пединститута», Ю. А. Савватеев — «выпускник Петрозаводского пединститута», А.И. Мартынов — «окончил Педагогический институт в Москве, археологической подготовки не имел», Г.И. Пелих — «доцент Томского университета, специалист по этнографии селькупов» (2005. С. 181, 182, 184, 192). Уже в силу одного этого обстоятельства, они не достойны участвовать в полемике с Формозовым. Наиболее отчетливо это проявилось в реакции на вполне корректные замечания В.И. Молодина, наряду с А.П. Деревянко — самого известного сейчас археолога Сибири (по Формозову, только — «каменным веком и первобытным искусством никогда не занимался, копал памятники эпохи металла» (2005. С. 210): «Молодин поучает меня...» (2005. С. 212).
Однако главным объектом нападок на Формозова стал А.П. Окладников, в отношении которого использован весь арсенал всевозможных средств поношения, которыми владеет автор. Вряд ли стоит приводить их дословно. Наиболее безобидные из них: человек, «готовый писать и говорить, что угодно и о чем угодно» (2004б. С. 83), «мастер саморекламы» (2005. С. 23), в большинстве книг которого «заметна изрядная доза спекулятивного» (2004б. С. 95); к тому же скрывший правдивую историю своего происхождения и «забывший» знаменитые палеолитические статуэтки из Бурети «среди тряпья в сундуке своей матери» (2005. С. 68). Одной из причин такого неприятия послужила, судя по всему, поднятая (а как сейчас видно — спровоцированная) Формозовым дискуссия о датировке наскальных изображений Сибири, направленная против хронологических определений Окладникова. По этому поводу (в поддержку Окладникова), как уже говорилось, в печати выступили многие исследователи, но Формозов упорно ждал реакции «самого»; однако Окладников так и не ответил. Наиболее подробно вся эта история изложена в книге 2005 г. (С. 176-208). Оставим в стороне доводы Формозова, значительно менее убедительные, чем широкие культурно-исторические построения Окладникова. Поразительно другое — как между строк просматривается это тщетное ожидание Формозова: выходят очередные статьи по вызванной им дискуссии, а «барина» все нет... Может быть, если бы Окладников тогда ответил Формозову, отношение к нему было бы несколько иное.
Мимоходом, но в той же тональности, касается Формозов и некоторых представителей петербургской (ленинградской) школы археологии, давая им весьма посредственные оценки. Так, ее признанный лидер — М.И. Артамонов — всего навсего «воспитал ... ряд полезных работников, занимавшихся древностями бронзового и раннего железного века» (2005. С. 165) (на самом деле, помимо этого, Артамонов читал курсы славяно-русской и скифской археологии). Т.Д. Белановская, у которой учились несколько поколений специалистов, как и Д.А. Авдусин, «школы не создали, но многих познакомили с десятками необходимых, хотя и элементарных вещей». «Подобных людей, — отмечает Формозов, — почти всегда может заменить и чтение книг» (2005. С. 169). Один из самых видных историков России, В.В. Мавродин почему-то причислен к «ультранационалистам» (2004б. С. 26). Зачем все это?
Определенное место в книгах Формозова отведено и сибирской археологии. Представления его в этой области субъективны и неточны. Все, что связано с Новосибирским центром, созданным и в течение многих лет руководимым А.П. Окладниковым, окрашено для Формозова в черный цвет. В совершенно непозволительном тоне говорит он о замечательном открытии погребений скифского времени на Укоке, за которым последовали несколько блестяще исполненных монографий, впервые с такой исчерпывающей полнотой был применен междисциплинарный анализ полученных материалов, а авторы этого открытия — В.И. Мол один и Н.В. Полосьмак — удостоены Государственной премии 2005 года. Цитируем: «Жена Молодина Н.В. Полосьмак изучала могилы пазырыкского типа. Исследователь древностей Алтая В.Д. Кубарев (единственное «светлое пятно. — Д.С.) указал на группу курганов этого времени на плато Укок, и она вскрыла ряд насыпей. Навестивший (?) ее супруг заинтересовался гравировками на соседних скалах» (2005. С. 210). Помимо раскопок В.И. Молодиным целого ряда курганов, давших ценнейшие находки, результатом этой «заинтересованности» явилась книга «Древнейшие наскальные изображения плоскогорья Укок» (1999). С датировкой их временем палеолита Формозов не согласен, опираясь при этом и на мнение В.Д. Кубарева. Но, как пишет Формозов, Кубареву рот был «заткнут» (2005. С. 212). На самом деле, никто рот Кубареву не «затыкал». Свои соображения по этому поводу, не утруждаясь новыми доказательствами, он уже опубликовал несколько раз в разных изданиях, в том числе в юбилейном Сборнике Формозова (2004а).
Такое же предвзятое и искаженное представление у Формозова о созданной при Кемеровском университете «Сибирской ассоциации исследователей первобытного искусства» (САИПИ). Обладающие большими пробивными способно[172]стями (его давние оппоненты. — Д.С.) А.И. Мартынов и Я. А. Шер убедили начальство в необходимости этого центра и провели две международные конференции с докладами невысокого уровня» (2004б. С. 313). Только при полном незнании дел в сибирской археологии можно объединить А.И. Мартынова и Я.А. Шера, хотя они и работают на одной кафедре. Мартынов никакого участия в создании САИГТИ не принимал. Шер к музею на Томской писанице отношения не имеет. И конференции эти тоже разные, качество докладов на них ни в коей мере не соответствует огульному определению «невысокого уровня». Да, скорее всего, Формозов их и не читал.
В проведенном, по инициативе Я.А. Шера, Международном симпозиуме о наскальных изображениях Азии (Париж, 1995), вопреки утверждению Формозова (2005. С. 209), студенты Кемеровского университета участия не принимали. Отметив, что его при этом «не вспомнили ни в Кемерово, ни в Москве», Формозов пишет, что из Москвы «отправилась туда юная Е.Г. Дэвлет, прочитавшая как свой доклад, так и доклад матери» (2005. С. 209). Такое открыто неприязненное отношение, по меньшей мере, странно, но в контексте общей позиции Формозова, объяснимо. Младшая, Е.Г. Дэвлет (в год издания книг Формозова) — доктор исторических наук, Ученый секретарь Института археологии РАН. Старшая, М.А. Дэвлет — наиболее известный специалист по наскальным изображениям Сибири, автор ряда монографий о петроглифах Енисея, которыми когда-то пытался заниматься сам Формозов. К сожалению, подобного рода примеры не единичны.
Общие представления Формозова об отечественной археологии XX в. — удручающие; причем в данном случае трудно отделить один период от другого, и в целом они выглядят обидно, несправедливо и не соответствуют действительности. Чтобы не быть голословным, приведу некоторые высказывания Формозова из книг 2004 и 2005-х годов «Люди думают о сиюминутном успехе, получении степеней и званий, о построении эффективных схем, способных поразить воображение, а не о базе исследований» (2005. С. 75, 76); «Всяк старается забиться в свой уголок и там копошиться по собственному разумению» (2005. С. 174); «В ряды археологов проникают откровенные жулики» (2005. С. 26); «В годы «перестройки» напор провинциальной серости (даже так! — Д.С.) многократно усилился» (2004б. С. 251); «В науку пришли толпы людей, жаждущих престижной, непыльной и высокооплачиваемой работы»; «Сейчас те, кто умеет отличить резец от скребка... претендует чуть ли не на докторскую степень» (2005. С. 24); «Мы уверяем себя, что есть некое научное сообщество дружная семья ученых, озабоченная неким общим делом. А в действительности идет борьба за место под солнцем, за чины, ставки, средства на исследования, перспективные районы и темы» (2004б. С. 243). Как говорится, комментарии излишни. Подобное отношение не только непрофессионально, но, по меньшей мере, оскорбительно для всех работающих археологов, неважно где — в Москве или в любом другом городе России. И где это Формозов видел «толпы» археологов, жаждущих «непыльной» работы? Где он видел «высокооплачиваемых» специалистов? Только полным отрывом от реальной жизни в археологии и культивированием собственных обид можно объяснить подобную несуразицу, претендующую на истину в последней инстанции.
Крайне отрицательно относится Формозов к присвоению научных степеней, званий, присуждению премий. Так, по его мнению, Е.И. Крупнов получил Ленинскую премию «за старательную, но отнюдь не блещущую талантом работу по кобан-ской культуре»; а Государственной премией «С.А. Плетнева и Л.Р. Кызласов были награждены не за солидные монографии (что совершенно неверно. — Д.С), а за представленные ими стопочки небольших книг. Многие могли бы положить на стол такие стопочки» (2004а. С. 252, 253). Интересно, что сказал бы Формозов, если бы на Государственную премию была бы выдвинута его «стопочка» книг?
«Во главе археологических учреждений, — сетует Формозов, — стоят люди, сделавшие карьеру по партийной линии» (2004б. С. 311), забывая при этом, что в археологии делали они «карьеру», в первую очередь, не по партийной (а кем же им еще быть, организаторам науки — лейбористами или консерваторами?), а по научной «линии». Честь и хвала этим людям, сумевшим, пока Формозов собирал свои материалы, в тяжелейшие перестроечные годы, период переоценки ценностей и безграмотных «революций», типа «новой хронологии» Фоменко, сохранить отечественную археологию! Со своей стороны, никаких позитивных решений Формозов предложить не может. Мнение о том, что «разумной была система Императорской археологической комиссии», куда «поступали отчеты и коллекции всех, получивших открытые листы на раскопки. Приведя и то, и другое в порядок, информации об изученных памятниках публиковали профессиональные археологи» (2005. С. 64), выглядит явным анахронизмом. И потом, кто эти, при наличии многочисленных самостоятельных археологических центров, «профессиональные археологи»?
Понимая, что отечественная археология, все ее многочисленные открытия и достижения все же существуют, Формозов вынужден признать, что — да, «было и другое: замечательные полевые открытия археологов, финансировавшийся властью широкий размах раскопок, выход интересных книг» (2004б. С. 305), что «результаты значительны как в области каменного и бронзового века, так и в области античной и древнерусской археологии, в изучении древностей Кавказа, Средней Азии и Сибири» (2004б. С. 95), что даже Окладников «был очень одаренный яркий человек. Он сделал очень много» (2004б. С. 310), а «экспедиции А.П. Окладникова и его учеников покрыли маршрутами всю Восточную Сибирь, включая Север и Дальний Восток» (2004б. С. 308). «Почему автор об этом умалчивает», — задает сам себе вопрос Формозов. И отвечает: «Моя книга посвящена людям науки, а не ее достижениям» (2004б. С. 305). «Все это можно найти в других книгах, и археологи эту сторону дела представляют себе лучше всего» (2004б. С. 9). Действительно, никто не ждет от Формозова перечисления всех достижений советской (или российской) археологии, но сказать о том, что эти достижения были достигнуты, в первую очередь, благодаря многолетнему самоотверженному труду многих из «развенчанных» им археологов, он был обязан. Ведь, как отмечает сам Формозов, «нравственный облик мастера неминуемо отражается на его творчестве» (2004б. С. 311). Каковы археологи, такова и археология.
Наверное, еще никто из специалистов не представил науку, которой он служит, в таком черном цвете, как это сделал Формозов. На этом фоне все, что есть хорошего в книгах Формозова (в них есть и действительно хорошие разделы и объективно полезные «вещи») отступает на второй план, теряет свое значение. Не удивительно, что после всего этого (а книги Формозова, конечно, писались не один год) произошло то, на что жалуется Формозов — «взаимопонимания с коллегами у меня обычно не возникало» (2005. С. 7); «археологи стали меня сторониться» (2004б. С. 89); на конференции не пригла[173]шают, а «за сорок лет существования Сибирского археологического центра мне не прислали оттуда ни одного реферата» (2004б. С. 251). А чего, собственно, ожидал Формозов после того, как он сорок лет назад затеял всю эту «дискуссию» с Окладниковым?
Поза вечно «обиженного» — не лучшее состояние для ученого, претендующего на «честное» и объективное изложение истории науки, которой он занимается. По сути дела, Формозов, особенно в книге 2005 г., спутал (или уже просто перестал замечать) две разные вещи: историю российской (советской) археологии, к которой он имеет такое же отношение, как и все остальные; и свою историю в археологии, по его мнению, исключительную и дающую ему право высказывать безапелляционные суждения о других археологах, скатываясь при этом до навешивания различного рода «ярлыков», искажения фактов и откровенных оскорблений. Чего стоит, например, такое выражение — «толпы, думающие отнюдь не о чистом знании и вовсе не о служении народу, а прежде всего о своем брюхе и своем кармане» (2005. С. 214). Сочетание демагогии и хамства! Это как? Поразительно, что исходит это от потомственного интеллигента, как сам себя аттестует Формозов. В результате то положительное, что сумел написать Формозов, это уже только «ложка меда» в «бочке дегтя», в которую он превратил российскую археологию.
Печально, что это приходится говорить по поводу «юбилейных» книг А.А. Формозова, человека, бесспорно, известного, — маленькая, но очень хорошая книжка которого «Очерки по истории русской археологии» (1961) стала первой «ласточкой» в историографии отечественной археологии.
Наконец, последнее и, наверное, главное, из-за чего стоило писать столь пространную рецензию. Книги Формозова могут произвести определенное впечатление на неподготовленного читателя, вызвать недоумение и горечь у одних и отбить всяческое желание заниматься археологией у других. Вот о них-то, незнающих и доверчивых, о тех, кто только собирается посвятить свою жизнь археологии или уже начал заниматься этой наукой, и идет речь. «Очень тревожит положение дел с молодежью, — вдруг вспоминает Формозов, — ряды ее пополняются меньше, чем раньше, а та, что есть, больше всего обеспокоена тем, как бы уподобиться Западу» (2004б. С. 313). Интересно, откуда это известно Формозову, разве он когда-либо преподавал? Плохо не то, что молодежь смотрит на «Запад», а плохо то, что в столь неприглядном виде представлены многие известные ученые, по книгам которых молодежь изучает археологию, и тем самым дискредитируется сама археология; плохо то, что со свойственной этому возрасту тягой к инакомыслию молодые люди могут воспринять написанное Формозовым как всю и единственную правду. А это не так. Но предупредить их об этом уже будет очень трудно.
ПРИМЕЧАНИЕ
[170]
1 Проблемы первобытной археологии Евразии. К 75-летию А.А. Формозова. М., 2004. 260 с; Невский археологический сборник (К 75-летию кандидата исторических наук А.А. Формозова). СПб., 2004. 458 с.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Конопацкий А.К. Прошлого великий следопыт (академик А.П. Окладников: страницы биографии). Новосибирск, 2001.
Молодин В.И., Черемисин Д.В. Древнейшие наскальные изображения плоскогорья Укок. М., 1999. Степи Евразии в древности и средневековье. К 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. Т. I. СПб., 2000.
Формозов А.А. Очерки по истории русской археологии. М., 1961.
Санкт-Петербургский университет
Д.Г. Савинов
Молодин В.И. Человек, наука и Формозов //Российская археология. — 2006. — № 3. — С. 173—176.
Появление книги А.А. Формозова «Человек и наука. Из записей археолога» взволновало научную общественность. Прочтя ее, ловишь себя на мысли, что за годы существования археологии в России после октября 1917 года ничего позитивного в этой области сделано не было. Не оставляет и чувство сострадания к автору. И удивления. Как же приятно ему быть вершителем судеб всех и вся! Выносить безжалостные вердикты, клеймить позором, обвинять в сплошном невежестве, необразованности, безграмотности, подлости и лицемерии. Причем порочны по этой его книге если уже не все отечественные археологи, то, несомненно, большинство. Остается лишь удивляться, как за эти годы вообще что-то делалось в отечественной науке, и еще тому, как же выжил наш почтенный борец за мораль и этику, и как же его не коснулась могущественная рука КГБ!?
Я прекрасно осознаю, что мой отклик вдохновит Александра Александровича на новую серию воспоминаний и размышлений и, вероятно, подвигнет к пристальной оценке моего творчества. Ведь кроме него никто не умеет ни дискутировать, ни обсуждать серьезные научные проблемы: «Коллеги просто не готовы к профессиональному спору, не понимают, что это такое. Да и вообще, все они подобны «Митрофанушкам»« (2005. С. 212).
Конечно, веке в XIX, так любимом А.А. Формозовым, за такие выражения следовало бы призвать нашего критика к барьеру (в прямом смысле), невзирая на почтенный возраст. За оскорбления следует отвечать. Тем более, когда оскорбляют людей, которые уже не могут за себя постоять. Но времена на дворе, увы, иные, XXI век. Какие уж тут дуэли!
Так для чего же мы тратим себе нервы (а чтение книги А.А. Формозова — занятие не для слабонервных) и драгоценное время, которое можно было бы использовать куда как продуктивнее?
По большому счету причина одна. Книга А.А. Формозова опубликована. Ее будут читать новые поколения археологов, и если на нее никак не отреагировать, то это может быть воспринято малосведущим человеком однозначно: раз не ответили — значит и отвечать было нечего. К тому же, ведь и ореол борца за «чистоту науки» каков! Как он, всего-навсего кандидат наук, поучает этих горе-докторов, профессоров и академиков!
К тому же не удивлюсь, если наш герой попытается организовать хвалебные отклики на свой труд в серьезных изданиях. Об этом свидетельствует недавний отклик на книгу «Человек и наука...», опубликованный в центральной научной газете «Поиск» (Быкова, 2005).
Кроме того, известно мне и отношение к этому труду широкого круга научной общественности как в столичных институтах и университетах, так и на периферии. По большому счету оскорбительным, безапелляционным стилем изложения возмущены очень многие ученые, имеющие, кстати говоря, самый различный научный статус. Уверен, что под этими строчками подписались бы не десятки, а сотни моих коллег.
[174]
За потоком критиканства и обличения трудно распознать то позитивное, что имеет место в рецензируемом сочинении А.А. Формозова, хотя справедливости ради следует сказать, что в книге имеют место отдельные полезные разделы, посвященные развенчанию лженауки «Смелая научная мысль» (2005. С. 111-126), истории исторической науки «Феномен «Синопсиса»« (2005. С. 127-146), ранее уже опубликованные в журналах или других книжных версиях. «Надо уважать чужое восприятие мира, даже если оно кажется тебе упрощенным, устарелым или неполным, в каких-то случаях противопоставлять ему свое, быть непримиримым к научной недобросовестности» (2005. С. 169)..! Золотые слова. Вот было бы совсем хорошо, если бы наш уважаемый критик следовал этому принципу. На самом деле мы, к сожалению, видим прямо противоположное.
Отношение к своим коллегам, к их мнению, у Формозова в лучшем случае снисходительное, а вообще те эпитеты, которыми эти коллеги щедро награждаются, заставляют усомниться даже в мало-мальской интеллигентности автора. Примеры? Сколько угодно: «престарелый К.М. Поликарпович» (это о возглавляющем Отдел археологии АН Белоруссии) (2005. С. 33); «Виталик» (С. 36) — (это о докторе наук В.Е.Ларичеве); «Честолюбец, жаждущий новых успехов» (С. 37) (о нем же); «Полуслепой и плохо подготовленный провинциал Г.Н. Панкрушев» (С. 62); П.И. Борисковский — активный участник погромов начала 1930 годов (С. 156); «М.Н. Покровский был интересный, хотя и крайне односторонний исследователь, но он нанес огромный вред нашей науке, отправив за решетку более ста своих коллег — «дворянских и буржуазных историков» (С. 158); «П.И. Засурцев, А.Ф. Медведев, Т.Н. Никольская были малокультурны» (С. 164); «А.Л. Монгайт, Л.А. Колчин, В.Л. Янин тоже совершенно чужды Арциховскому и по своим интересам, и по восприятию материала» (С. 164); «свойственные ему (ак. Б.А. Рыбакову) хамство, самодурство, нетерпимость к критике оттолкнули от него наиболее талантливых учеников...» (С. 164); Арцихов-ский и Равдоникас, и Рыбаков — «все они служили националистическим концепциям, угодливо применялись к любым требованиям верхов» (2005. С. 166).
Каково?! И при этом А.А. Формозов ратует за интеллигентную и корректную дискуссию. «В тысячу раз хуже, когда кто-то, не сдержавшись, пускает в ход запрещенные приемы: пытается политически скомпрометировать своих противников, злостно искажает их мысли. В этом уже чувствуется грязный расчет, моральная нечистоплотность» (2005. С. 167). Справедливо сказано, однако всеми этими пороками, к сожалению, постоянно грешит наш критик, навешивая ярлыки на Арциховского и Рыбакова, Окладникова и Руденко, Брюсова и Бернштама и т.д. и т.п.
О том, «как мы спорим», Формозов повествует на примере дискуссии шестидесятых годов, к которой он обращается постоянно. С каждым разом история обрастает все более пикантными подробностями. Ну, например: одна из участниц этой полемики, профессор Томского государственного университета Г.И. Пелих, признается не менее уважаемому ученому, профессору МГУ Л.Р. Кызласову, «что выступила в дискуссии только по настоянию Окладникова, причем он сам написал за нее большую часть текста» (2005. С. 181). А другой участник дискуссии, профессор КемГУ А.И. Мартынов сказал Э.Б. Вадецкой, что его статья для дискуссии не только выправлена, но в значительной мере написана Окладниковым» (С. 185). И далее: Я.А. Шер кому-то сказал, что «книг этого жулика и не покупает и не читает» (С. 193) (слова Я.А. Шера даны в кавычках, но где и о ком он их сказал — о А.А. Формозове или об А.П. Окладникове — не ясно. Александр Александрович принимает их на собственный счет). Со слов Г.А, Максименкова, Окладников де снял уже готовую статью Я.А. Шера по поводу дискуссии из готового к выпуску номера журнала, и так далее (2005. С. 194-208). В том же духе звучит и итог очерка. За более чем двадцать лет после дискуссии если что-то и изменилось в отечественном петроглифоведении, то едва ли в лучшую сторону. Формозова по-прежнему не чтут и в суть дискуссии не вникают.
Блестяще передан Александром Александровичем образ еще одного ученика А.П. Окладникова — В.И. Молодина, приехавшего на побывку на плато Укок и «заинтересовавшегося гравировками на соседних скалах» (2005. С. 210). Не будем занимать место, рассказывая читателю, чем я в течение пяти лет на Укоке занимался. Справедливости ради (в связи с сетованием Формозова, что никто не хочет и, конечно же, не может с ним дискутировать) уместно напомнить, что в одной из моих монографий, написанной в соавторстве с «негром» (меткое выражение Формозова) (С. 211), В.Д. Черемисиным, целая глава посвящена анализу аргументации Формозова в дискуссии, о которой идет речь (Молодин, Черемисин, 1999. С. 123-139). И что же? Снова упреки в каких-то передергиваниях, а по существу Александр Александрович отвечает лишь на одно замечание, да и то настолько неуклюже (2005. С. 211, 212), что даже неловко за маститого ученого становится...
Конечно, удобно, глядя со стороны, рассуждать о несовершенстве отечественных научных школ в археологии, сам-то наш критик от преподавательской деятельности, как он утверждает, отказался (2005. С. 161), аспирантов он не воспитывал, но вот давать мудрые советы, походя упрекая в несовершенном руководстве ученых, воспитавших десятки специалистов, Формозову присуще. Наблюдать со стороны и поучать — вот кредо нашего историографа! В сорок лет он отошел от полевой работы, в пятьдесят оставил занятие первобытной археологией. Оказывается, он «уступил место следующему поколению» (С. 221), а его не поняли..., посчитали, что и сказать ему что-то новое в науке уже вряд ли по силам. Наверное, этот ранний отход от активной созидательной деятельности и сформировал набор комплексов, который так портит ему жизнь, рикошетом касаясь окружающих.
Несомненный комплекс непризнанного гения в книгах Формозова тесно соседствует с другим — комплексом неполноценности. Отсюда нетерпимость ко всем академикам — и давно ушедшим в мир иной, и ныне живущим. Ну как, например, можно относиться к такому пассажу: «Академик якобы может судить о любом вопросе лучше рядового сотрудника, посвятившего себя как раз этой области» (2005. С. 25). Да не может, конечно, этого академик, хотя многое знает, вероятно, получше «рядового сотрудника». Но ведь посылка-то изначально сформулирована Формозовым!
Или, кто бы сомневался, что организация и руководство серьезной археологической экспедиций дело — непростое. Прав тут, конечно, Формозов, но посмотрите, какой вывод из этого следует: «Поэтому руководителями экспедиций оказываются не столько серьезные ученые, сколько крепкие организаторы — дельцы» (2005. С. 25). Естественно, со всеми вытекающими последствиями, связанными с делячеством. Не потому ли так убийственна интерпретация, что сам-то наш герой никогда не руководил ни одной серьезной экспедицией. Значит те, кто умеет это делать, — по Формозову, дельцы.
Поражает аргументация высказываемых автором положений, кстати, нередко по сути правильных, если не сказать банальных, которой оперирует наш историограф (2005. С. 81-95). Ну на какой кухне он услышал, к примеру, как учил жизни [175] в науке Д.А. Крайнов свою аспирантку О.С. Гадзяцкую? Причем слова Крайнева представляются как цитата (С. 24). Или уж совсем замечательно: «С Тимофеевым я не знаком. Своего мнения о нем не имею. Не могу объяснить, откуда он брал каменные орудия, причем такие, какие могли быть распространены на Севере Европы. Не прихватил ли он часть кремней из Сунгиря, куда ездил по приглашению Бадера?» (С. 33). Г.Н. Матюшину, который заслуживает элементарного уважения хотя бы за то, что мальчишкой воевал на Северном флоте, в получении квартиры в Москве и места в Институте археологии, «говорят, пособляло КГБ» (С. 41), — пишет Александр Александрович. А уж подсчитывать, сколько человек пришло проводить усопшего в последний путь (есть и такое! 2005. С. 48), так это вообще грешно, господин Формозов! А.П. Окладников «рекламировал как палеолитическую живопись заведомо поздние наскальные рисунки» (С. 50) (кстати сказать, проблема датировки многих памятников Северной Азии, относимых А.П. Окладниковым к палеолиту, до сих пор не решается однозначно и по-прежнему дискуссионна). О.Н. Бадер «без устали рыскал...», «...нередко вел раскопки на памятниках, найденных другими, выхватывая их из рук краеведов и менее расторопных коллег» (С. 56). Что же в этом плохого, может удивиться несведущий читатель. Человек без устали занят поиском новых объектов, а краевед — это не ученый, он и не претендует на проведение научных исследований... К счастью, А.А. Формозов недолго держит нас в неведении. Все объясняется просто: «Первые кремни со стоянки Сунгирь, присланные из Владимира Н.Н. Воронину, были переданы им мне (здесь и далее курсив мой. — В.М.). Обнаруживший наскальные рисунки в Каповой пещере ученик моего отца А.В. Рюмин пришел к первому опять же ко мне»... (С. 56). Так вот в чем дело! Оказывается, оба выдающихся открытия мог бы сделать А.А. Формозов, а сделал О.Н. Бадер. Обидно, конечно...
К сожалению, в работах Формозова присутствуют не только передергивания фактов (их масса), но просто, извините, клевета. Как, например, следует понимать его утверждение о том, что в 392 работах О.Н. Бадера не написано ничего дельного. «Извлечь что-то путное из этих мелочей и пустяков — трудная задача» (2005. С. 58), дальше еще хлеще: «...ничего кроме заметок и предварительных сообщений из-под его пера не выходило» (С. 59). Ну, а как же быть, уважаемый критик, с монографиями Отто Николаевича: Балановский могильник (М., 1963), Древнейшие металлурги Приуралья (М., 1964), Бассейн Оки в эпоху бронзы (М., 1970), Сунгирь. Верхнепалеолитическая стоянка (М., 1978). Этот список можно продолжать. Трудно себе представить, что А.А. Формозов не читал этих работ, а если читал, то как следует понимать его утверждения!?
Отдельные посылки Формозова попросту отдают демагогией. Ну, к примеру: «многолетний отрыв от мировой науки» (2005. С. 26) (кстати сказать, археологии никогда не свойственный. — В.М.) может исправить «прежде всего честное и критическое отношение к нашему делу?... Нужна и прямая, невзирая на лица, критика публикуемых книг и статей» (С. 27). Ведь очевидные вроде бы вещи декларируются (правда, непонятно как связанные с преодолением «отрыва от мировой науки»), но ведь выдаются они за истину в последней инстанции. Только несведущий в нашей науке не знает, что ежегодно выходит десятки критических статей и обзоров, где критика порой весьма жесткая. Другое дело, что написаны эти работы в академическом стиле, без навешивания ярлыков и клейм. Последнее же весьма отличает труды Александра Александровича. Очень много страниц у А.А. Формозова посвящено критике творчества В.Е. Ларичева. Это одна из излюбленных им тем, просто кочующая из издания в издание (2005. С. 38–41). Причем, критикуя, что называется, в хвост и гриву, под единым соусом подает и научно-популярное творчество, где многие издания, несомненно, талантливы: см. напр.: Ларичев В.Е. Азия далекая и таинственная (Новосибирск, 1968), Ларичев В.Е. Прозрение (М., 1990) и научное, например: Ларичев В.Е. Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии. Часть I. (Новосибирск, 1969), Часть П. (Новосибирск, 1972), работа, которая и сегодня, спустя более 30 лет, пользуется заслуженным спросом у специалистов как у нас в стране, так и за рубежом. И, наконец, его статьи и книги об искусстве Малой Сыи, которые к тому же подвергались аргументированной, академической критике целой группы специалистов (З.А. Абрамова, П.И. Борисковский, В.П. Любин, М.П. Грязнов, А.Д. Столяр, А.Н. Рогачев) (см., напр.: Грязнов и др., 1981. С. 289-295). И это была критика, а не обливание человека помоями. Кстати сказать, Виталий Епифанович Ларичев уже давно не занимает тех должностей, которые с нарастающим энтузиазмом приписывает ему наш историограф.
Вообще-то, образчик стиля А.А. Формозова с удивительной точностью продемонстрировал Леонид Максимович Леонов в своем замечательном романе «Русский лес». Для тех, кто забыл или не читал роман, напомню. Красной нитью в этом произведении проходит судьба двух ученых. С одной стороны — профессор Иван Матвеевич Вихров, отличавшийся всю жизнь тем, что изучал и боролся за русский лес, с другой стороны — тоже профессор Александр Яковлевич Грацианский, «отличающийся ... на редкость живым, хотя и несколько озлобленным умом, придававшим особый блеск его общепризнанному дару даже слишком уже беспощадного анализа» (Леонов, 1974. С. 10). Первый всю жизнь работал, писал научные книги, защищал бесценное богатство страны, показывая как нужно эти богатства рационально использовать. Второй всю жизнь беспощадно критиковал первого, сочиняя отзывы на его работы. И это долгое время давало возможность ему безбедно жить, быть на виду у научной общественности и даже претендовать на звание члена-корреспондента Академии наук. «Пускай и маловато в них (критических статьях. — В.М.) было о самом лесе, пускай временами они лишь усиливали и без того запутанную лесную неразбериху..., зато Грацианский всякий раз обнаруживал всестороннюю, к сожалению, кроме самого леса, эрудицию, разящий сарказм, а в последние годы и великодушную недоговоренность об истинных причинах вихровских заблуждений». В результате «репутация Ивана Матвеевича не просыхала ни на сутки» (Леонов, 1974. С. 47,48).
За всей этой, к сожалению, такой типичной жизненной историей стоит элементарная зависть посредственности к яркой личности, яркому таланту. И история с Формозовым, по-видимому, имеет ту же причину. Для того чтобы добиться в науке чего-либо существенного, ведь мало краснобайствовать или прокатиться по давно открытым и исследованным памятникам. Нужно пахать в поле от зари до зари, кормить комаров, недоедать, спать в палатке... Потом все добытое нужно обработать и обобщить, затем опубликовать. Нелегкая, скажем прямо, процедура, если еще работаешь где-нибудь в пустыне или за Полярным кругом! Куда как проще наблюдать за всеми этими «прелестями» со стороны и выдавать вердикты, что такой-то не учел этого, а такой-то не понимает того-то. Да и как он вообще что-то может понимать, если и учился-то он не в МГУ, а в каком-нибудь Воронеже...
К счастью, о российской (советской) археологии научное сообщество судит не по книжкам Формозова. Всему миру известны замечательные открытия, сделанные в самых разных [176] уголках нашей страны. Археологи сегодня работают, исповедуя мультидисциплинарный подход, активно сотрудничая с учеными самых разных направлений науки. Усиливается интеграция и с ведущими зарубежными археологическими центрами.
Стесняться за содеянное в XX в., стыдливо замалчивать имена учителей наших не только неверно, но и аморально. Именно в XX столетии Российская археология во весь голос заявила о себе всему миру. Для этого очень много сделали те люди, о которых Александр Александрович, уходя, решил вытереть ноги. «Точка отсчета у меня всегда одна — пишет Формозов — морально-этическая» (2004б. С. 10). Вот, ведь как. Но только где они, эти мораль и этика!?
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Быкова С. Еще раз про совесть //Поиск. 2005. № 30.
Грязнов М.П., Столяр А.Д., Рогачев А.Н. Письмо в редакцию //СА. 1981. № 4.
Молодин В.И., Черемисин Д.В. Древнейшие наскальные изображения плоскогорья Укок. Новосибирск, 1999.
Леонов Л.М. Русский лес. М., 1974.
Институт археологии и этнографии СО РАН, Новосибирск
В.И. Молодин
Герасимова М.М. «Филькина грамота» А.А. Формозова: Письмо в редакцию //Российская археология. — 2006. — № 3. — С. 176—177.
«Филькина грамота» А.А. Формозова
(письмо в редакцию)
Итак, А. Формозов написал книгу «Человек и наука. Из записей археолога» (М., 2005). Как он сообщил в ней: это произведение «о науке и ее работниках, максимально честное». На самом деле получился истинный пасквиль. Ваш горестный возглас: «Никто не заботится о проведении в жизнь моральных и научных норм» (2005. С. 79), означает как будто бы искреннюю озабоченность положением дел в науке, на самом же деле выдает раздражение и обиду человека, с его точки зрения недооцененного коллегами. Вы как будто стоите над археологическим сообществом: «Принято делать вид, будто бы все работают исключительно честно, добросовестно и ни при каких обстоятельствах не могут ошибаться. В итоге, ошибки укореняются, ложь утверждается, а наука все дальше отклоняется от своей цели — постижения истины» (2005. С. 8). Невольно хочется задать вопрос, а что Вы сделали, чтобы этого не происходило?!
Но вернусь к Вашим конкретным обвинениям в адрес моего отца. В главе «Состояние базы исследований» на с. 71–74 Вы обвиняете М.М. Герасимова в том, что он, кроме предварительных сообщений в несколько страниц, ничего не написал о раскопках в Мальте, ссылаясь на работу Н.А. Береговой (1960. С. 86). Первый отчет о раскопках 1928–1929 гг. был опубликован в Иркутске в Известиях Краевого музея, в 1931 г. Не могу поверить, что Вы не читали работу отца, опубликованную в Известиях ГАИМК в 1935 г. Хотя эта работа и имеет подзаголовок «Предварительный отчет о работах 1928–1932 гг.», она изложена на 42 страницах, сопровождается 37 иллюстрациями: фотографиями раскопов, находок, рисунками планов, орудий, скоплений костей, погребения ребенка. Кроме достаточно подробного описания результатов раскопок, Герасимов предлагает свои реконструкции обнаруженного жилища, обряда погребения, техники и организации охоты на различных животных и утилизации добычи. Обильно представленная на стоянке обработанная кость послужила материалом для написания специальной работы «Обработка кости на палеолитической стоянке Мальта», опубликованной в 1946 г. в МИА № 2. И, наконец, статья, известная Вам, посвященная результатам раскопок 1956–1957 гг., опубликованная в 1958 г. в «Советской этнографии». Вы полагаете, что эта статья, сданная в качестве отчета за 1957 г., содержит результаты раскопок только предшествующего года, т.е. Вы обвиняете отца в подлоге. Между тем в статье приводятся данные, полученные в течение именно двух полевых сезонов. Она иллюстрирована 22 рисунками (стратиграфический разрез, план раскопа 1956 г., планы и разрезы жилища 1957 г., фотографии инвентаря, украшений, фигурок женщин и птичек). Вряд ли эту работу можно назвать «филькиной грамотой», как Вы пишете. Вы обвиняете отца в том, что он сначала опубликовал отчет за 1956 г. в виде статьи в журнале «Советская этнография», а потом оттиск этой статьи сдал в качестве отчета за 1957 г. Когда обличаете, Александр Александрович, будьте предельно точны, а то и под суд можно угодить за клевету!
Еще более голословны Ваши обвинения в том, что, сдав часть находок 1956 г. в Исторический музей, он более 15 лет наиболее интересные держал у себя дома. Если бы это было и так, то следовало бы знать обличителю, что этот срок был по меньшей мере на три года меньше: последний раскопочный сезон отца в Мальте был в 1958 г., а умер он летом 1970. Кроме того, коллекции хранились не дома, а в Лаборатории пластической реконструкции Института этнографии. После смерти отца это я сдала материалы раскопок в ГИМ, поскольку именно этот музей проявил заинтересованность в их получении. Совершенно непонятна уверенность Ваша в том, что полевые дневники и чертежи должны были быть переданы в Институт археологии, и что этого надо было «добиваться у семьи». Полевая документация хранилась также в Лаборатории, которой руководил отец, и была передана мной в Иркутский университет, Г.И. Медведеву, ученику отца, принимавшему самое непосредственное участие в работе экспедиции 1956–1958 гг. Причем здесь Институт археологии, который, кстати, не проявил никакой заинтересованности к этим материалам? И почему Вам не удалось посмотреть поступившую в ИГУ документацию, мне, говоря Вашим языком, «неведомо». И самое отвратительное — это обвинение отца в том, что, переехав в Ленинград из Иркутска, он похитил из музея все наиболее интересные вещи из раскопок 1928-1930 гг.: фигурки женщин и птичек из бивня мамонта, пластинку бивня с гравировкой фигуры мамонта и т.д. Это обвинение одновременно и оскорбительно, и нелепо. Герасимов, как автор раскопок, результаты которых вызвали в то время и интерес, и недоверие, и зависть (повезло мальчишке!), был заинтересован, и имел на это право, передать вещи вместо провинциального музея в одно из лучших и престижных государственных хранилищ – в [177] Эрмитаж. Тем более, что они в 1932 г. были привезены в Ленинград для демонстрации на Конгрессе ИНКВА.
Ваша книга, Александр Александрович, о том, как нам обустроить археологию (курсив мой. — М.Г.), представляет собой сочинение вялое, полное скучной дидактики, демагогии и трюизмов, но делается агрессивной, когда дело касается персоналий, в чем-то, когда-либо ущемившим Ваши интересы или самолюбие. Но вместо серьезной вдумчивой критики и анализа того научного вклада, который сделал тот или иной исследователь в поступательное развитие науки, и разборки вольных или невольных его ошибок с точки зрения сегодняшнего дня, Вы пытаетесь унизить своих противников, оппонентов или обидчиков, передергивая факты. Ваши сетования о том, что «Полевой Комитет Института археологии не сумел справиться ни с Бадером, ни с Герасимовым, ни с Окладниковым, <…> нарушавшими элементарные требования, предъявляемые к руководителю раскопок» (2005. С. 221) — вызваны отнюдь не тревогой за положение дел в археологии. Проблемы есть, их много, и многое, о чем Вы написали, беспокоит не только Вас. Все Ваши сетования вызваны личными обидами, уязвленным самолюбием, отсутствием учеников и последователей.
Но чем же насолил Вам «милейший» и «обаятельнейший» Герасимов? Может быть, у Вас вызывала зависть, как Вы пишете «любовь толпы к людям типа Ираклия Андроникова или М.М. Герасимова»? Или существует гораздо более прозаичная причина? Вероятнее всего, она кроется в конфликте с иркутскими археологами, в результате чего Ваше участие в исследовании мальтийского палеолитического искусства ограничилось отдельными небольшими публикациями. Какие мизерные причины для ненависти! Неужели вовремя не сданный отчет перечеркивает вклад Герасимова в отечественное палеолитоведение. Раскопки в Мальте открыли миру культуру такой древности, которая тогда не мыслилась в Сибири, и развития, не уступающего лучшим образцам европейского палеолита. Мальта стала школой формирования новых научных кадров. При всем Вашем негативном отношении к школам и Вы втайне мечтали, чтобы ученики пришли к Вам сами, по внутреннему побуждению, но — увы! А Герасимовым была создана собственная школа не только в археологии, но и в совершенно новой отрасли антропологического знания — реконструкции лица по черепу.
Старшее поколение, наши с Вами учителя не были иконописными святыми, это были живые люди из плоти и крови. Среди них было много ярких, неповторимых, уникальных талантов, одно общение с которыми было подарком судьбы. Ниспровергнуть авторитет намного легче, чем самому его заработать. Ваши эскапады против Окладникова, Бадера и моего отца вызывают в памяти слова А.С. Пушкина (1954. С. 72): «Уважение к именам, освещенным славою, не есть подлость <...>, но первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется токмо ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хиосским жителям дозволено было пакостить всенародно».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Береговая Н.А. Палеолитические местонахождения СССР. М.-Л., 1960.
Пушкин А.С. История русского народа. Статья I //Полное собрание сочинений. Т. 6. М., 1954.
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
М.М. Герасимова
Черных Е.Н. Об «историографической» серии книг А.А. Формозова: Литературно-психологические ассоциации //Российская археология. — 2006. — № 3. — С. 177—181.
Об «историографической» серии книг А.А. Формозова: литературно-психологические ассоциации
Есть грозный Судия. Он ждет.
Замечу с самого начала, что к историографии указанная серия книг не имеет практически ни малейшего отношения. Если следовать энциклопедическому определению, что историография — это история научных идей и накопления позитивных данных, то в упомянутых книгах ничего подобного мы не обнаружим (если, конечно, не полагать таковыми бессистемно лапидарные упоминания о тех или иных раскопках или же книжках разнообразных авторов).
Книги эти я бы с большим основанием назвал «полумемуарами». Часть персонажей, о коих идет речь, А.А. Формозов наблюдал сам; о многих читал; а об еще большем числе он что-то от кого-то слышал в кулуарах. Все это выложено на страницах рассматриваемых книг, а важнейшим критерием оценки тех или иных лиц является их нравственная «отметка», безоговорочно «выставляемая» человеку А. Формозовым и принадлежащая фактически лишь ему одному. Нет также сомнений, что он чрезвычайно высоко ценит собственные сочинения: ведь многие разделы из книги в книгу повторяются, и воспроизведение текстов бывает буквально дословным. Лишь один пример: публикации книг 1995 и 2004-х годов отдалены друг от друга девятью годами, но, по крайней мере, в последней из них (2004б) повторена фактически половина даже заглавий основных разделов, не говоря уж об их содержании.
Впрочем, что произведения эти далеки от историографии до некоторой степени сознает и сам А. Формозов: «...читатель, возможно, скажет: картина нарисована далеко неполная. Рассказано о репрессиях, уничтожении остатков старины и произведений искусства, об идеологической обработке интеллигенции в годы тоталитаризма. Да, это было. Но ведь было и другое: замечательные полевые открытия археологов, финансировавшийся властью широкий размах раскопок, выход интересных книг. Почему автор об этом умалчивает?.. Отвечу так: моя книга посвящена людям науки, а не ее достижениям, имеет очерковый характер и не претендует на обзор всех проблем. Я сосредоточил внимание не на том, о чем уже не раз писали и что хорошо известно читателям, а на том, что старались скрыть и, увы, не очень хотят осмыслить сейчас» (2004б. С. 305).
Однако в уже процитированной сентенции легко заметить первую существенную неувязку. В реальности историография археологии разработана на удивление слабо, и читатели (даже большинство профессионалов) представляют общую исто[178]рию этой науки не совсем хорошо, может быть, даже очень плохо и фрагментарно. И это вовсе не секрет.
Но ведь действительно: Формозов разбросал перед нами громадное полотно имен бесчисленных археологов разного времени и разного ранга, начиная еще с дворян-дилетантов (в археологии) и завершая нашими ныне здравствующими современниками. Каждого из этой бесконечной плеяды живых и покойных деятелей Формозов наградил нелицеприятными оценками — от сравнительно скромно-позитивных (редко) до просто убийственных (несравненно чаще). И вышло так, что всю эту неохватную картину А.А. Формозов, конечно, не только сам сочинил, но выступил на этой арене в роли «грозного судии» всех и вся. Поэтому он сразу и бесповоротно отвергает древнюю и поддержанную еще Л.Н. Толстым истину «De mortius aut bene, aut nihil». «Как это несправедливо! — негодующе восклицает А. Формозов, — Напротив, надо бы сказать «о живых говори доброе или ничего». От скольких страданий это избавило бы людей...» (2004б. С. 105). Непременно обратите здесь внимание, читатель, сколь умилителен автор в этом «добром» порыве к людским страданиям! Запомним, однако, данный пассаж: ниже он повернется к нам еще более любопытной гранью...
Мне кажется, что любые книги — и тем более подобные исследуемой здесь серии — почти всегда порождают у читателя некие литературно-психологические ассоциации с чем-то уже прочитанным, иногда даже хрестоматийным, либо менее популярным. Произведения эти (вкупе с включенными в их контекст героями) порой способны удивлять своими необычайно отчетливыми параллелями. Так и для автора этих заметок картины ассоциаций возникли тоже достаточно сходные. Вот, скажем, произведение достаточно известное, но не вполне следующее российской литературно-сценической традиции: речь идет о пьесе «Дело» драматурга позапрошлого столетия А. Сухово-Кобылина.
Вспомните, в «Деле» фигурируют четыре основные группы персонажей: Начальства, Силы, Подчиненности и Ничтожества. Анализируя книги А. Формозова, мы как будто лицезрим их воочию. Начальства — это неохватная и по большей части безликая Власть (обычно у А. Формозова она большевистско-коммунистическая). Силы — приближенные и стоящие у подножья власти персоны: т.е. Академики, Партийные функционеры и т.п. Подчиненности — это лица, стремящиеся влиться в ряды Сил (однако среди них порой мелькают даже фигуры «порядочных» ученых). Ничтожества: ну, а эти зачастую не удосуживаются даже упоминания имен.
Однако в отличие от драмы Сухово-Кобылина в интересующих нас книгах постоянно и активно, буквально на каждой странице обязательно сталкиваемся мы с еще одной непременной персоной — конечно же, с самим Формозовым. На этих страницах он постоянно являет себя в качестве Судии. В своих книгах А. Формозов-Судия всегда вещает от первого лица, не скрывая (к удовлетворению комментаторов) своих пристрастий. Кроме того, в книгах Формозова постоянно и назойливо звучит неустанный лейтмотив, представляющий его собственные нравственные оценки самого себя. Последние, за редчайшим исключением, блещут кристальной и безукоризненно-нравственной чистотой; в них вы никогда не сможете обнаружить ни признаков самоиронии, ни даже намека на нее. (Тут, правда, хотя бы в скобках, очень хочется припомнить, что даже центральная фигура Торы — Моисей публично мог сознаваться в собственных и столь существенных для пророка изъянах: «О, Господи! Человек я не речистый... я тяжело говорю и косноязычен» (Исход, 4,10)...
У А. Формозова все не так: «Коллеги опасались, что мой успех [речь идет о Староселье] обеспечит быстрое выдвижение молодого, энергичного и независимого человека, как это произошло некогда с А.П. Окладниковым. Такой поворот дела не устраивал ни ленинградцев, ни многих москвичей... Меня воспринимали как нахального мальчишку, а я, напротив, был очень застенчив» [sic!] (здесь и далее курсив мой. — Е. Ч.) (2004а. С. 104,105).
Добавим, что он, конечно же, не только застенчив, но весьма благороден и смел. В память о почившем А.Л. Монгайте — еврее и враге директора Института Б.А. Рыбакова — буквально все страшатся сочинить некролог. «Пришлось сделать это мне» (1995. С. 84). Но автор сих заметок, также провожавший Монгайта в последний путь, должен напомнить А. Формозову, что в ту пору все же нашелся по крайней мере еще один, смелый и благородный человек — Г.Б. Федоров. «Всю свою жизнь Александр Львович боролся с бегемотами зла», — произнес он в прощальной речи над гробом Монгайта, и лицо Рыбакова моментально исказилось от гнева. Да и многие другие тогда в этом зале тоже бросили взгляд на страшноватую фигуру нового вида чудищ — «бегемота зла».
...Средневековье породило обильную литературу типа Acta Martyram и Acta Sanctorum, что по сути обозначало «почти одно и то же. В первых — «кровавое свидетельство» за веру отличается от благочестиво, аскетически прожитой жизни в обычных условиях» (Поснов, 1991. С. 106). Если опираться на самооценки А. Формозова, то он, конечно же, должен войти в ряды Acta Sanctorum. Правда, подобные агиографии сочинялись, как правило, не самими святыми, — страницы об их жизненном пути писали в иное время и иные лица; но, видимо, здесь мы столкнулись с исключением.
...Впрочем, продолжим наши поиски и приблизимся к современности. Вот, скажем, Булат Окуджава всегда пел от собственного «Я»; и у него всегда находим мы что-то общее и обязательно романтически-доброе: «...возьмемся за руки, друзья...», «твои пассажиры — матросы твои — приходят на помощь». Или же: «...следом адъютанты... все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Нет, нет! Конечно же, подобного рода стиль нашему герою абсолютно чужд.
Но вот иной, легко узнаваемый хрестоматийный пассаж: «Я их знаю всех: это все мошенники..., мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья». Правильно: конечно же, это гоголевский Собакевич.
И ведь как сходен смысл речений: «От родителей я воспринял идею служения науке и культуре, столь характерную для русской интеллигенции XIX века.... Я пришел в академический институт истории материальной культуры АН СССР (ныне — Институт археологии РАН), [и прежние мои представления] подверглись жестокому испытанию при столкновении с реальной действительностью. Вместо храма науки я видел то заурядную контору (начальник, подчиненные, фавориты), то лавочку (я тебе — ты мне)». Весьма примечательна к тому же добавка к этим строкам в одной из последних книжек А. Формозова: «Страдая от этого, я год от года отдалялся и от своих учителей, и от своих товарищей» (2004а. С. 112; 2005. С. 7).
У великого сказочника Гофмана есть персонаж — фроляйн Аннхен или же «Королевская невеста». Невинную умом и телом девицу также вначале смутили восхитительные по красоте, но лживые картинки царства гномов, куда она, трепеща от восторга ожиданий, и собралась, позабыв про своего жениха. И что же она там узрела!? «В тине копошились и извивались уродливые жители земных недр. Жирные черви сплетались [179] друг с другом...». Но к счастью, появляется ее прежний жених и страстными строфами любовных баллад рассеивает всю эту мерзость. (Гофман 1962. С. 147, 149,156). Мир вновь стал чудесен...
Но это лишь красивая сказка со счастливым концом. А у нас «тяжкая шапка Мономаха» — шапка той ратной святости, когда день и ночь А. Формозову приходилось до отчаяния биться за правду с окружающей липкой мерзостью. Вначале ведь он также был совсем невинен, подобно фройлян Аннхен, но вскоре прозрел: «...Суммируясь, прискорбные обстоятельства давали самый печальный итог. В ряды археологов проникли откровенные жулики... А ведь ... с юных лет я верил, что ученый должен стремиться к знанию и истине, тогда как невежество и ложь его враги. Поэтому я не раз пытался бороться с жульничеством, распространившимся в нашей среде. Понимание товарищей я не встретил» (2005. С. 26,27). М-да-а, от финала сказки Гофмана это совсем далеко...
К тому же и среди учителей у А. Формозова попадались довольно гадкие типы: «В.И. Громов — некогда руководитель моей дипломной работы в Университете — не любил меня... Защитив в 1938 г. докторскую диссертацию, почил на лаврах. Новые материалы опровергали его хронологические выкладки.... [и потому]... мэтр встал на путь опорочивания своих оппонентов. Так же обошелся и со мной. Я просил геолога побывать у меня в экспедиции [в Староселье] и все проверить на месте. Он, разумеется, не поехал, но болтовню [sic!] не прекратил» (2004а. С. 95).
По какой-то причине особое внимание А. Формозов уделил также поведению разных российских археологов в кровавый 1941 год: «Проявили они себя по-разному. Знаем мы далеко не все, о чем-то лишь догадываемся. В 1941 году в ополчение, оборонявшее Москву, ушли три товарища — сотрудники отдела археологии Исторического музея Е.И. Крупнов, Д.А. Крайнов и П.А. Дмитриев. Крупнов (полевой работник!) по дороге стер ногу и отстал. В боях не участвовал, хотя потом всегда беспокоился, есть ли его портрет на стендах, посвященных Отечественной войне. Крайнов и Дмитриев попали в окружение и были взяты в плен. Здоровенный верзила Крайнов вынул из кармана диплом оперного певца [оказывается он и на войну отправился с дипломом солиста в кармане!] и вызвался петь для победоносного Рейха. Исполнял басовые партии в Минской опере. Вернувшись, защитил докторскую диссертацию, дожил до 94 лет. Дмитриев, подслеповатый и слабосильный, сумел бежать, перейти линию фронта и добраться до своих. Там его отдали под трибунал, осудили за измену Родине и отправили в штрафной батальон. Вскоре он был убит» (2004б. С. 77). Любопытно, однако: сообщает нам А. Формозов о «потертой ноге» Е.И. Крупнова и «оперной карьере в германском вермахте» Д.А. Крайнова по догадкам и слухам? Или же у него на этот счет имеются официальные документы? Судя по всему, их нет. Так как же мы все-таки будем выбираться из этой странной и мало привлекательной ситуации?
Впрочем, кажется, мы уже избыточно насытились бесконечно длинной «собакевической» лентой, персонально связанной с А. Формозовым и извлекаемой из книг самого А. Формозова. Здесь все предельно ясно. Обратимся к другому: к Власти и ее отношению к прочим группам археологических персон.
Власть (большевистско-коммунистическая) всегда ужасна, омерзительна, кровава. Она травит лучших людей России, изгоняет их, гробит памятники и произведения искусства, продает их за границу. Все это касается и археологии. Однако особых откровений в этих пассажах книг А. Формозова читатель для себя вряд ли обнаружит: ведь это очень давно и очень многими обговорено.
Но вот внезапно, сразу же за этими, жутко обличительными страницами и абзацами, А. Формозов выдает странно-непонятную статистику: «При такой расстановке сил наблюдалось немало нового в жизни науки и всей страны. Послереволюционные годы отмечены быстрым ростом сети музеев и краеведческих обществ. По данным 1927 года, за десять лет число таких обществ возросло с 61 до 1112, а музеев — с 94 до 576... В двадцатые годы открыты и новые университеты...» (1995. С. 31, 32).
Как это понимать, читатель? Полная разруха страны, «красный террор», массовые расстрелы, экспроприация и уничтожение национальных ценностей, «оставшиеся [в России после революции] были обречены на холод, голод, утеснения и полную неопределенность». ...И одновременно почти в 20 раз (!!) возрастает число краеведческих обществ, а музеев в шесть (!) раз; организуются новые университеты... Может быть, разумнее было бы проанализировать все эти процессы более спокойно и объективно, без устрашающе кровавых судорог. Разъяснять А. Формозов пытается, но как-то странно скупо и уж весьма невразумительно: «Все же надо объяснить, как же при обрисованных выше чудовищных условиях для жизни и работы наши археологи смогли добиться значительных успехов. На мой взгляд, это произошло потому, что большинство ученых любило свое дело и трудилось с увлечением и самоотверженностью даже при самых неблагоприятных обстоятельствах: в годы послереволюционной разрухи, в дни блокады Ленинграда, видя чуть ли не ежедневно гибель коллег и сокровищ культуры. Люди уходили в творчество» (2004б. С. 305). Да, согласен, некоторые люди могли «уходить в творчество» и удалялись в него; но ведь от подобного индивидуального «ухода» в творчество еще неизмеримо далеко до организации новых государственных музеев.
Теперь обратимся к «Силам» нашей науки. Выглядят они, как правило исключительно скверно и непривлекательно. Чаще всего в текстах возникают три крупных фигуры: Б.А. Рыбаков, А.П. Окладников, С.В. Киселев. Впрочем ими дело не ограничивается: к ним примыкают и фигуры как бы помельче, или же не столь бросающиеся в глаза, вроде Б.Б. Пиотровского, В.Л. Янина либо А.П. Деревянко.
Вот С.В. Киселев, который: «после войны фактически всем руководил... Именно он определял политику в археологии в 1945–1955 годах... Он сумел собрать рассеянные кадры, сплотить их..., но, пожалуй, не пригасил московско-ленинградскую вражду, а даже раздувал ее [sic!].... Но выйти в директора и академики Киселев не сумел... Поджимали более молодые: Б.А. Рыбаков и А.П. Окладников, готовый писать и говорить что угодно и о чем угодно». А статьи Киселева «о значении трудов И.В. Сталина для археологии» грустно сегодня читать, ...«помня автора как серьезного исследователя древностей Сибири и хорошего профессора» (1995. С. 75, 78). Что Киселев — хороший профессор, я совершенно согласен. Но что вкладывает в это понятие А. Формозов? Может, совсем иное, нежели автор данных заметок? Как и в других случаях, расшифровка нравственных оценок, даваемых А. Формозовым, остается далеко за рамками его книг.
Однако самый отвратительный, — он же супостат из супостатов среди «Сил» — для А. Формозова, безусловно, А.П. Окладников. С этим академиком сражения нашего героя длились долгие годы: «После вполне благополучного начала в 1940–1950-х годах, занятий этнической историей, раскопок стоянок первобытной эпохи в Крыму и на Кавказе, я в 1960-х годах обратился к наскальным изображениям каменного и бронзово[180]го века. Здесь я столкнулся с чудовищными подтасовками фактов в книгах такого известного археолога, как А.П. Окладников, и почел необходимым сказать об этом в печати... В дальнейшем, продолжая работы по этнической истории каменного века, я вновь увидел научную недобросовестность многих построений, созданных вполне процветающими коллегами, и опять заговорил об этом в печати... Постепенно вокруг меня образовался вакуум. Археологи стали меня сторониться, игнорировать мои книги и статьи (подчас заимствуя их выводы, не ссылаясь на автора)» (1995. С. 86, 87).
Однако невзирая на эти, принадлежавшие Формозову публично-скандальные разоблачения «...в 1978 г. звание Героя Социалистического Труда получили сразу три академика-археолога: Б.А. Рыбаков, А.П. Окладников, Б.Б. Пиотровский. Окружающие встретили это с полным равнодушием» (2004б. С. 252). Про «полное равнодушие» интересно: откуда это А. Формозов взял? Да и в каких формах должны были являть свой восторг «окружающие»? С фанфарами и фейерверками? В маскарадных костюмах?
Подчиненности. Их, естественно, гораздо больше, и среди них встречаются люди поприличней, хотя гадостных, конечно, в избытке. Да и на первый взгляд у приличных, вроде бы, персон можно сыскать массу мерзостей. Вот, к примеру, М.М. Герасимов — всемирно известный родоначальник одного из самых ярких направлений в антропологии, скульптор и археолог. Он помогал А. Формозову расчищать кости «неандертальского» мальчика в Староселье. Копал в Сибири палеолитическую стоянку Мальта, но «переехав в 1932 г. в Ленинград, он забрал с собой — по сути похитил [sic!] — все наиболее выразительные вещи из раскопок...» (2005. С. 71). Выходит, всеми уважаемый и добрейший Мих. Мих. просто мелкий жулик и ничего более.
Или же, например, дали Государственную премию Т.С. Па[с]сек. «Книга [ее] добротная и все же вполне рядовая (но она красивая женщина и пользуется поддержкой очень влиятельного И.И. Мещанинова)» (2004б. С. 252). В скобках заметим: жаль, что в археологии было маловато красивых дам!
Среди подчиненностей для А. Формозова крайне неприятен вечно мятущийся и стремящийся все захапать, но в конечном итоге абсолютно бесплодный и бестолковый О.Н. Бадер. Он постоянно перебегает дорогу А. Формозову — то в отношении Сунгиря, то — Каповой пещеры. Проку от Бадера — чуть: «Извлечь что либо путное из этих мелочей и пустяков (а они и составляют суть бадеровских трудов. — Е.Ч.) трудная задача. Наиболее богатые и важные материалы из исследованных им памятников в научный оборот Бадер не ввел и — главное — не позволял этого сделать другим... [Истинная] собака на сене... Все это черты человека с комплексом неполноценности» (2005. С. 58-61).
Основное оружие А. Формозов направлял, естественно, против жулья от археологии: «Я всегда хорошо отзывался об ученых, внесших реальный вклад в нашу культуру, и не щадил любых жуликов, фальсификаторов и чиновников от науки, так или сяк мешающих творческим людям (2004б. С. 110). «Иногда [те] просто не понимают, что это такое, из-за своей общей некультурности, иногда идут на сознательный обман» (2005. С. 24). Среди жулья, к примеру, помечены фамилии В.Е. Ларичева, да и иных — еще более худших из проходимцев. Диссертации этого «жулья ... оппонировали А.П. Деревянко, Ю.А. Заднепровский, Д.Я. Телегин... Люди известные. И все же известные не одними своими публикациями, но и своим вольным обращением с источниками. Для них нет разницы между подъемным материалом и комплексом из раскопок, памятником с четкой стратиграфией и смешанной коллекцией с дюн... Так образуется круговая порука, и недобросовестные люди стоят не особняком, а составляют только крайнее крыло весьма длинного ряда, куда входит столько других — и академики, и герои. Уж если кто и был у нас на отшибе, то как раз подлинные ученые, относившиеся к своим обязанностям перед наукой с предельной ответственностью... Но их уже нет на свете» (2005. С. 51). Неужто же все лучшие специалисты давно перебрались в потусторонний мир?..
Ничтожества. О ничтожествах в книгах говорится скупо, суммарно, как о некоем гнусном поголовье: «… .в науку пришли толпы людей, жаждущих престижной, непыльной высокооплачиваемой работы, ни в малейшей степени не озабоченных поисками истины... Корень зла — в общей обстановке действующего сейчас поколения. Люди думают о сиюминутном успехе — о получении степеней и званий,., а не о базе исследований, не о работе надолго, для наших преемников» (2005. С. 24, 75, 76). Для А. Формозова все эти толпы — «слишком серая масса» — и столь убийственной ее характеристикой по сути завершает он свою последнюю и, пожалуй, самую злобную из рецензируемой серии книгу (2005. С. 222).
Великие люди. Увы, среди археологов читатель таковых не сыщет. Даже в чем-то более или менее «пристойные» в ряду специалистов по древностям: С.В. Киселев, А.В. Арциховский, А.Я. Брюсов или же те, которые посквернее, — типа П.И. Борисковского, А.Н. Бернштама и др., запятнали себя либо письмами и статьями в поддержку официальной марксистко-сталинской идеологии, либо тем, что в критические 1930-е годы не пришли на помощь своему угнетенному учителю В.А. Городцову и т.д. и т.п. Все их проступки А. Формозов пометил мрачными черными крестами. Помните: «стыдно и грустно читать...». Научную весомость каждого из них за эти «неблаговидные» дела А. Формозов понизил сразу на несколько ступеней.
Великий ученый — только один, и он ярко возвышается над всеми. Это биолог Николай Иванович Вавилов. Ему посвящены многие страницы книг А. Формозова, по преимуществу в фактически полностью аутентичных разделах двух книг. Они и публикуются под одним и тем же названием «Первым бросивший камень» (2004. С. 72-79; 2004б. С. 219-226); о нем же ведется речь и в самой ранней из рецензируемых книжке 1995 г. (С. 53, 54).
Спору нет: открытия Н.И. Вавилова в мире признаны многими учеными, а употреблять по отношению к нему прилагательное — «великий» или «выдающийся» — в конечном итоге дело вкуса. Однако и в этих длинных разделах-пассажах читатель сталкивается с двумя мало понятными несуразностями.
Первое, что смущает: в списке работ Н.И. Вавилова мы встречаем великое множество правоверных официозных статей и выступлений на всяческих пленумах и конференциях, как правило, опубликованных в центральных газетах той поры. Вот только малая толика из обилия боевых заголовков: «Приобщить к науке и технике широкие массы трудящихся (из письма тов. Сталину)», «Великие задачи требуют великого подъема», «Научные работники и социалистическая реконструкция». Вся эта библиография полностью опубликована (Библиографический указатель..., 1967. С. 3–37). В 1929 г. Н.И. Вавилов выступал с горячей поддержкой (ставшего много позднее отвратительно пресловутым) Т.Д. Лысенко, порицая «завистливое ворчание» некоторых пожилых физиологов на открытие молодого биолога (Синская, 1991. С. 155,156).
Неужто эрудированный А. Формозов прошел мимо этого? Так отчего же археологов за сходные «грехи» он безоговорочно заклеймил? А биолог Вавилов — разве он жил в иную эпоху? Повторяю, для меня эти письма и выступления Вави[181]лова ни в малейшей степени не снижают значимости его выдающихся открытий в биологической науке. Но почему же за сходные слабости должно столь безжалостно топтать коллег-археологов?
А вот любезные сердцу А. Формозова «дворяне-дилетанты». Обратимся хотя бы к М.В. Ломоносову или Г.Р. Державину: А. Формозов пишет о них с великим почтением (1986. С. 21–23). «Благословенная царица... — это Ломоносов об Екатерине II; или его же —...здесь в мире расширять науки // изволила Елисавет...». Ну а задыхающийся от умилительного восторга Г.Р. Державин с его «Фелицей» — также Екатериной II:
«Неслыханное также дело, // Достойное тебя одной, // Что будто ты народу смело // О всем, и въявь, и под рукой, // И знать и мыслить позволяешь, // И о себе не запрещаешь // И быль, и небыль говорить...»
Ну, и что же нам в таком случае делать с этими утопающими в любви к начальству российскими дворянами-корифеями? Лишать их этих приставок и обличать?
Еще один странный казус, связанный с делом Вавилова. Оказывается, «первым, кто бросил в Вавилова сокрушительный камень» оказался ленинградский археолог-ориенталист Г.В. Григорьев. Сознаюсь, что до чтения рецензируемых книг я о нем ничего не знал. К сожалению, Григорьев не успел многого как в археологии, так и в публикации своих работ. В 1941 г. его арестовали, и вскоре он погиб в тюремных подвалах. Однако в 1932 г. он успел выпустить в свет небольшую брошюрку «К вопросу о центрах происхождения культурных растений». По мнению А. Формозова (а он следует здесь за С.Е. Резником), этот мало примечательный текст почти не известного никому археолога сыграл чуть ли не роковую роль в падении президента ВАСХНИЛ и члена ВЦИК — великого биолога Вавилова. По данной причине критика А. Формозова в адрес этого археолога звучит воистину беспощадно: «Каждый человек имеет право на свое мнение, и молодой археолог Григорьев вполне мог усомниться в положениях авторитетнейшего биолога Вавилова. Но вот делать вид, что критика прозвучит в безвоздушном пространстве и не будет иметь никаких последствий, забывать, к чему ведут в данных условиях выдвинутые обвинения — такого права ни у Григорьева, ни у кого другого нет. И потому я лично простить покойного коллегу не в силах [sic!!]» (2004б. С. 225). Бедный — так и непрощенный нашим беспощадным Судией «покойный коллега»! Оценкой его наградили ужасающей и убийственно суровой! И это даже при том, что мы помним, сколько из уст или из-под пера нашего грозного Судии вылилось проклятий и разоблачений на головы великого множества археологического люда.
Вернемся, однако, к Acta Sanctorum и к принадлежности к ним А. Формозова. Причисленные к этой плеяде святые обычно предстают для потомков мучениками за некую идею. Они твердо и безоговорочно верят, что правда на их стороне, хотя тем самым и обрекают себя на тяжкое бытие в мире бурлящих обид и непонимания со стороны окружающих. «Официальное мое положение ... оставляло желать лучшего. Мне помешали защитить докторскую диссертацию [интересно: кто, когда и как?]. Только в возрасте пятидесяти лет я был включен в состав редколлегии «Советской археологии» и при первой возможности [sic!] выведен оттуда [N.B. «Первая возможность» появилась спустя лишь 11 лет! А.А. пребывал там с 1978 по 1988 г., а в последующие восемь лет (1995–2003) он продолжал трудиться в той же редколлегии, после чего вышел из редколлегии по собственной инициативе. — Е.Ч.]. Не выпускали меня — продолжает он перечисление обид — и на международные конгрессы» (1995. С. 86, 87).
Обычно деятелей, составляющих ряды Acta Sanctorum, с целью контраста окружают совершенно недостойные люди: «...мы уверяем себя, что есть некое научное сообщество, дружная семья ученых, озабоченная неким общим делом. А в действительности идет борьба за место под солнцем, за чины, ставки, средства на исследования, перспективные районы и темы. Кое-кто готов в этой борьбе орудовать без перчаток, а кто-то умело использует это» (2004б. С. 243). «Руководителями экспедиций оказываются не столько серьезные ученые, сколько крепкие организаторы — дельцы. Те же деляческие качества проявляют они и при публикации результатов раскопок, жертвуя истиной ради всякого рода сторонних соображений, игнорируя и обманывая коллег...» (2005. С. 25).
Да и от кого можно было ожидать сочувствия, когда «во главе археологических учреждений стоят ныне люди, сделавшие карьеру по партийной линии в брежневские времена: бывший секретарь ЦК ВЛКСМ и секретарь Новосибирского обкома КПСС А.П. Деревянко, секретари парторганизации Института археологии в разные годы P.M. Мунчаев, В.И. Гуляев, Х.А. Амирханов, Е.Н. Носов. Они-то и стараются поддерживать сомнительное реноме ушедшего в прошлое периода» (2004б. С. 311).
Вместо заключения. Почти полвека мне волей-неволей довелось наблюдать А. Формозова, пребывая в стенах одного с ним Института. За эти десятилетия преображалась, резко видоизменяла свой характер и облик мировая археология. Невзирая на тягостные болезни и печальные провалы, археология в России старалась, как могла, не выпасть из мировой колеи общего прогресса. Однако протекали все эти процессы совсем не так, как мнил Формозов. И тогда время окончательно озлобило его. Судя по перечисленным выше книгам, он не принял ничего нового, что свершилось за эти полвека. Последний «Открытый лист» на полевые исследования он получил в 1969 г. Но и до означенного года он никогда ни одной сколько-нибудь крупной экспедиции не организовывал. Однако со страниц своих книг он и поныне старается поучать — естественно на собственных примерах — профессионалов, как должно работать (2005. С. 25–27). Звучит все это и смешно, и грустно.
Если не желают его видеть на Международных конференциях, не приглашают туда, то я этому нисколько не удивляюсь. Он просто там неинтересен: ведь он отстал от мировой археологии на полвека. Кажется даже, что в чем-то А. Формозов стал ближе, по взглядам и уровню, к своим любимым «дворянам-дилетантам» из крайне далекого прошлого...
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Библиографический указатель печатных работ академика Н.И. Вавилова. К 80-летию со дня рождения. Л., 1967.
Гофман Э.Т.А. Избранные произведения в трех томах. Т. 2. М., 1962.
Поснов М.Э. История христианской церкви (до разделения церквей — 1054 год). Киев, 1991.
Синская Е.Н. Воспоминания о Вавилове. Киев, 1991.
Формозов А.А. Страницы истории русской археологии. М., 1986.
Институт археологии РАН, Москва
Е.Н. Черных
© тексты, Шер Я. А., Савинов Д.Г., Молодин В.И., Герасимова М.М., Черных Е.Н., 2006
- Вернуться к книге А.А. Формозова «Человек и наука»
- На страницу текущих проектов