Автор рассматривает историю русско-норвежских отношений на Кольском полуострове со времен эпохи викингов до XVII в. Основными источниками автора являются норвежские и исландские саги, актовый материал, касающийся русско-норвежских отношений, извлеченный Юрием Николаевичем Щербачевым (1851—1920) из Датского государственного архива и крупнейших датских библиотек (т.н. «Датский архив») и сочинение Нильса Тигесена Кнага (Niels Tygesen Knag, 1661—1737) о путешествии в Колу в 1690 году. Кааран высказывает гипотезу об особом порядке взимания дани с саамов Кольского полуострова, который изначально с древнейших времен предполагал не поземельный, а подушный учет, ввиду постоянных кочевок аборигенного населения. Исследователь также рассматривает историю конфликтов на русско-норвежской границе — с ярко выраженной «прорусской позиции». Он удревняет приход новгородцев на побережье Баренцева моря до XII века и последовательно поддерживает точку зрения Москвы в вопросе демаркации границ. С другой стороны, пересказывая документы о «Лапландском вопросе» рубежа XVI-XVII вв. Кааран приводит и норвежские аргументы дипломатического спора. Исчерпывающее историческое заключение по вопросу первенства в колонизационном процессе на Баренцевом море в статье отсутствует. В целом работа для своего времени представляет неплохое историческое исследование, которое, впрочем, имеет некоторую односторонность и содержит ряд допущений или неточностей. Последние (переводные) части статьи, содержащие рассказ Нильса Кнага, разрывают основной массив текста, так как идут вовсе без всякой критики и анализа.
Кааран А. К истории русского Севера: Русско-норвежские отношения //Изв. Арханг. О-ва изучения Русского севера. – 1910. – № 11. – С.21–33; № 12. – С.21–31.
К истории Русского севера
Русско-норвежские отношения
[№11, 21]
Состоявшееся 10 лет тому назад по инициативе С. Ю. Витте и бывшего архангельского губернатора А. П. Энгельгардта открытие города Александровска при Екатерининской гавани на Мурмане, в связи с предполагавшимся соединением его железной дорогой с внут[22]реннею Россиею было приветствовано всею русскою печатью, как важное государственное событие, которое, знаменуя собою новую эру для Северного края, обещало также иметь громадное общерусское значение. На новооткрытый город Александровск правительство и общество смотрели как на скромный зародыш великого дела, которому новый порт предназначен был дать могучий толчок. Надеялись, что с проведением северо-океанской железной дороги и сооружением порта в Екатерининской гавани, этот обильно одаренный, но до сих пор заброшенный и запущенный обширный край оживится и начнет пользоваться своими природными богатствами, что замершая и застывшая экономическая жизнь его закипит, упавшее судоходство разовьется, сократившиеся морские промыслы расширятся, и искони русское море, которым долгое время свободно пользовались иностранцы, снова будет сосредоточено в русских руках. И действительно, географическое положение основанного города, разные средства сообщения его, телеграф, телефон и проектированная железная дорога, — все указывало на то, что это место станет центром новой экономической жизни на высоком Севере, внутренней и внешней торговли всего края, который со временем достигнет той же степени культуры и благосостояния, на которой находится соседний с ним и находящийся в одинаковых естественных условиях норвежский Финмаркен.
Минувшим летом исполнилось 10 лет существования Александровска, — время сравнительно небольшое, но все же достаточное для возможности предвидеть значение нового города для края, — и с грустью приходится констатировать полную неудачу и разочарование. Злой рок, тяготеющий над многими нашими благими начинаниями, не миновал этого грандиозного по замыслу проекта. Связанные с заложением Александровска надежды на воскресение экономической жизни и промышленное оживление Европейского Севера до сих пор не оправдались, а широкий план созидания в Екатерининской гавани твердой базы для нашего флота представляет пока неосуществимую мечту. Культурное положение края за истекшее десятилетие мало изменилось, а если в некоторых отношениях и заметны незначительные улучшения, то они произошли помимо непосредственного влияния нового города. Александровск стал лишь административным пунктом, центром приходящих и исходящих бумаг и городом чиновников, составляющих главный контингент его небольшого населения, зато, как всегда бывает с неудавшимися предприятиями, — оправдалась отрицательная сторона проекта, а именно: древний город Кола, лишенный путей сообщения и оторванный от всего мира, с переводом из него в Александровск уездного управления потерял всякое значение и со временем совсем заглохнет.
А между тем этот старинный русский город долгое время играл весьма важную роль в исторической судьбе нашего высокого Севера не в одних только административном и экономическом отношениях, но также и в отношении внешней политики России. Мы говорим о посредничестве кольских воевод в сношениях России с Норвегиею и Даниею по вопросу о Лапландии, — вопросу, который возник чуть ли не на заре русской истории, еще при первых русских князьях, и был разрешен только в начале истекшего столетия.
[23]
Эта-то своеобразная роль администрации Колы в связи с историею лапландского, или лопарского вопроса и составляет предмет настоящего очерка, который, насколько нам известно, еще не рассматривался в нашей исторической литературе, если не считать отдельных указаний на относящиеся к нему факты. К сожалению, мы за неимением необходимого материала, разбросанного, может быть, в разных русских периодических изданиях, должны были пользоваться почти исключительно иностранными источниками, преимущественно норвежскими и датскими. Это обстоятельство, надеемся, послужит нам оправданием в случае, если некоторые встречающиеся в этом очерке положения будут найдены неверными или односторонними.
I
В то время как каждый наступательный шаг русского народа на юг, запад и восток отмечен и подробно описан историею, о движении его на Север начальный русский летописец сообщает весьма скудные сведения. Поднимаясь на Север, славяне должны были встретиться с местными коренными жителями, — разными финскими племенами, но о враждебных столкновениях с ними не сохранилось почти никаких сведений. По всей вероятности, государственная область славян расширялась в этом направлении не путем завоеваний, а посредством населения, колонизации и затем постепенного слияния этих племен с более культурным славянским народом. Конечно, последний в своем наступательном движении должен был встречать со стороны этих племен некоторое сопротивление, но в общем, подчинение их произошло, вероятно, мирно, постепенно и незаметно для истории. Так, бесследно исчезли, слившись со славянами и подчинившись влиянию их народности чудь, меря, весь, пермь и друг. финские племена, жившие здесь во время начального русского летописца и платившие дань Руси. Относительно вопроса о том, когда эти народы стали платить дань Новгороду, мнения историков расходятся: одни полагают, что они были данниками Руси еще при первых ее князьях, другие же относят это к более позднему времени. Но все согласны однако же в том, что подчинение этих племен славянам произошло, когда началась колонизация последними этих областей, то есть во всяком случае не позже XII столетия.
По мере того как северные области все более и более заселялись новгородцами, часть коренного населения, которая почему либо не слилась с колонистами, волей-неволей была отодвинута выше на Север, но не перестала однако ж считаться подвластною Новгороду. Эти выходцы, вероятно, расселились у западного и северного берегов Белого моря и вдоль берегов Северного Ледовитого океана, но в каких именно местах — неизвестно, так как в то отдаленное от нас время при тогдашних смутных географических понятиях отдельные места в этой обширной пустынной области не имели ни названий, ни условных границ. Под общим нарицательным именем Заволочья понимали, вероятно, не только область, лежащую между реками Онегой, Северной Двиною и Мезенью, но и все западное и северное побережье у Белого моря и Ледовитого океана.
Что переселение этих племен шло именно в этом, а не в другом направлении следует заключить, между прочим, из того, что часть населения Биармии (Перми?) в средине XIII столетия добралась тою же дорогой так далеко, как до северо-западного берега [24] Норвегии, где они и поселились. Это было во время нашествия монголов, когда жители Севера, объятые ужасом, покинули свои места и массами бежали выше на Север, в нынешнюю Лапландию и даже Финмаркен. «В то время, — рассказывает одна норвежская сага, — жители Биармии обратились с просьбой о защите к королю Гаакону. Он позволил им поселиться у Малангена1 с условием, чтобы они приняли христианство, что они и сделали2. Эти переселенцы на новом месте поселения в пустынных Лапландии и Финмаркене встретились с более дикими племенами, квенами, лопарями и др. и, чтобы утвердиться здесь, должны были, в свою очередь, подчинить их себе и вступить с ними во враждебные столкновения. И действительно, норвежские саги сообщают немало случаев подобных столкновений, например, между подвластными Новгороду карелами и квенами.
Весьма важным является теперь вопрос о том, как относился Новгород к этим переселенцам после того, они покинули подвластные ему области и поселились в никому тогда не принадлежащих Лапландии и Финмаркене, так как на этих именно отношениях, как увидим ниже, Россия, равно и Норвегия, впоследствии основывали свои права на эти области.
Чтобы выяснить себе эти отношения, необходимо иметь в виду следующее весьма важное обстоятельство: стремясь к расширению своих владений на высоком пустынном Севере, новгородцы, равно и норвежцы, имели в виду не столько присоединение новых земель и увеличение своих территориальных владений, сколько подчинение самого населения этих соседних с ними областей. Свободной земли было вдоволь везде, и потому сама территория высокого Севера их мало привлекала; населением же его дорожили, как источником дохода, — плательщиком дани. Следствием этого было то, что взимавшаяся с населения этого края дань не была связана с местом, где оно жило, а имела характер личного налога, или поголовной подати, и обязанность его платить дань не прекращалась и после того, как оно переселилось в другое место, хотя бы лежавшее вне собственных пределов государства, подчинившего данное население. Поэтому Новгород, а потом Москва, не только продолжали брать дань с переселившихся в Лапландию и Финмаркен, но не переставали считать своими данниками даже жителей Биармии, поселившихся в собственных пределах Норвегии, и часто посылали туда за этой данью своих сборщиков. То, что русские долгое время ездили за данью так далеко, как в Норвегию, в настоящее время может казаться маловероятным и даже невозможным, а между тем это факт не подлежащий никакому сомнению. Норвежские и датские исторические акты свидетельствуют, что некоторые жители Тромсэского и граничащих с ним округов еще в конце ХVI столетия платили дань московскому царю. Так в инструкции датского короля, Христиана IV королевскому наместнику в Норвегии от 1 августа 1598 г. мы читаем: «Король осведомился, что в ленах Салтен, Сениен и Тромсэ некоторые финны платят дань шведам, а другие великому князю (Московскому царю). В виду этого предписывается этим финнам, чтобы они впредь подобной дани не пла[25]тили3. Следует однако же полагать, что новгородцы, по крайней мере до конца XIV в. не заявляли каких-либо прав на территориальное владение Финмаркеном, а довольствовались только сбором дани с тех жителей области, которых они считали своими данниками. Только впоследствии, когда территория сама по себе, независимо от ее населения, получила значение, подчиненность жителей и обязанность их платить дань были связаны с понятием о подвластности обитаемой данниками земли, и потому Москва, равно как, в свою очередь, и Норвегия, стали считать своими владениями все те места, где находились их прежние данники. На этом именно взгляде и основано было сделанное царем Борисом Федоровичем датским послам заявление, что «Лопская земля искони вечная вотчина государей русских. За Варгавом4 царевой вотчины больше 1000 верст5.
II
Наступательное движение норвежцев на Север происходило несколько иначе и при других условиях. Грозные викинги, наводившие ужас своими хищническими набегами, и компании их, образовавшиеся для дальних странствований, уже в Х веке стали направляться на Север и Северо-восток отчасти с торговыми, отчасти с воинственными целями. Одною из стран, особенно привлекавшись викингов своими богатствами, преимущественно мехами, была вышеназванная Биармия — область, расположенная по верховьям Северной Двины и берегам Белого моря6. Вплоть до XII в., то есть, до того времени, когда началась в этой области колонизация славян, в Норвегии снаряжались целые кампании, которые по Северному океану и Белому морю пробирались в Биармию для приобретения богатств посредством меновой торговли и хищнических нападений. Очень часто случалось, что в одних и тех же лицах соединялись промыслы и купца, и пирата, и что участники одной и той же компании торговали в одном месте и грабили в другом. О характере этих походов можно судить по многим рассказам норвежских саг. Около 920 года — повествует норвежский летописец — некий Эрик совершил поход на Биармию, одержал большую победу над туземцами и вернулся в Норвегию с богатой добычей7. Сын этого Эрика, Гаральд отправился; в Биармию в 964 г. Он одержал над туземцами много побед, преследовал их до Двины, где и сжег их город и вернулся домой с громадной добычей золота, серебра и другого добра8. Интересны подробности одной кампании, снаряженной в Биармию в 1025–1026 гг. неким норвежцем Гундом. Узнав о готовившемся походе, Олаф Святой предложил Гунду половину расходов с тем, чтобы добыча была пополам. Прибыв в числе 105 человек в Биармию, кампания остановилась в главном торговом городе. Они купили у жителей серые меха, бобровый и соболий мех. Когда по[26]купка была сделана, Гунд предложил своим спутникам ограбить местное кладбище. «Когда кто из них умирает, — рассказывал им Гунд, — с ним хоронят половину или треть имущества». Вечером они пошли на кладбище, ограбили гробы, забрали с собой все украшения, висевшие на идоле Ямале и вернулись домой с большим добром9.
Эти и многие другие сообщения норвежских летописцев ясно показывают, что походы норвежцев на берега Белого моря имели характер разбойничьих набегов, но нигде не упоминается о покорении норвежцами живших здесь племен, или хоть о наложении на них дани. Свой последний поход на Биармию они совершили в начале XIII в., но на этот раз потерпели неудачу. О причине неудачи сага не говорит, но ее нетрудно отгадать: в то время туземцы, вероятно, уже пользовались покровительством Новгорода, и с его помощью им удалось отразить общего неприятеля. Во всяком случае следует считать неопровержимым, что морские походы норвежцев на эту область были только временным нашествием, но не имели следствием утверждения норвежцев здесь.
Больший успех норвежцы имели своими сухопутными походами на населенное квенами, лопарями и карелами обширное побережье — Финмаркен и Лапландию — простиравшееся от тогдашней крайней границы норвежского Севера — Гологоланда (нынешнего Тромсэского округа) до Кольского полуострова. Первые набеги норвежцев на эту область относятся к концу IX в. Так, сага рассказывает о каком-то Торольфе, совершившем два похода на Финмаркен в 873 и 874 гг. «Он имел с собой разный товар, торговал с Финнами и брал с них дань. Он относился к ним мирно, дружественно, отчасти также с угрозой»10. Однако же эти небольшие походы, предпринимавшиеся частными лицами и имевшие полуторговый, полуразбойничий характер были весьма редки и случайны, и сами норвежские историки не придают им большого значения11.
Первые же попытки норвежцев к распространению своей власти на Финмаркен начались только в начале X века при короле Гаральде Гаарфагере. Эта власть была, впрочем, весьма незначительна и выражалась только в том, что жители упомянутого выше Гологоланда взимали с соседних финнов подать, нечто вроде промыслового налога за то, что они со своими оленями вторгались в собственные владения Норвегии12.
О ходе развития норвежской власти в Финмаркене и распространении ее в территориальном отношении в течение XI и XII веков норвежский летописец не сообщает никаких сведений. Только в начале следующего столетия при короле Гааконе Гааконсене мы видим, что норвежцы уже взимают дань со всего населения Финмарке[27]на и Лапландии. Но в то время, как мы знаем, новгородцы и подвластные им карелы уже прочно утвердились па этом побережье и также брали дань с того же населения. Естественно, что такое совместное господство должно было давать немало поводов к недоразумениям. И вот приблизительно с этого времени и начинается между обоими соседними народами по поводу этой области и ее населения вековой нескончаемый спор, сначала вызывающий столкновение и стычки между русскою и норвежскою администрациями, а затем дипломатические переговоры, разные комиссии, договоры, нарушение последних, взаимные репрессалии и угрозы, и тянущийся вплоть до двадцатых годов прошлого столетия.
III
На начало столкновений между русскими и норвежскими сборщиками дани указывает событие, имевшее место в 1251 году.
В том году, — рассказывает норвежская сага, — прибыло из Гольмгарда (Новгорода) посольство во главе витязя Михайлы от великого князя Александра (Невского). Оно жаловалось королю (Гокону) по поводу столкновений, которые часто происходят в Финмаркене между норвежскими сборщиками дани и карелами и сопровождаются грабежом и убийствами. Весной того же года король отправлял послов в Новгород, где они встретили хороший прием, и получили от князя подарки для короля и заключили соглашение относительно русских и новгородских оброчных областей в Финмаркене13.
Это, вероятно, первый договор между Россией и Норвегией, заключенный ими по вопросу о Финмаркене. Соглашение было, однако же, вскоре нарушено карелами, которые в 1271 году сделали нападение на Гологоланд. Следует полагать, что с того времени походы карел на Норвегию стали повторяться часто, так как жители Гологоланда стали впервые держать в гаванях постоянно снаряженные суда «для охраны с востока». Действительно, в 1278 году карелы напали на норвежских сборщиков дани в Финмаркене и убили 35 человек, в 1302 г. сообщается о новом столкновении, а в 1316 г. карелы уже вместе с новгородцами вторглись в Норвегию.
Это или последовавшее за этим нападение вызвало даже вмешательство римского папы Иоанна, который «с прискорбием узнав о том, что русские и карелы опустошают Норвегию, грабят и убивают», воодушевлял норвежцев на борьбу «с этими язычниками и врагами Христовыми» .
В другом своем послании от 1323 г. папа выражает соболезнование по поводу того, что «язычники, называемые финнами, совершают насилие в норвежском государстве»14. Это дает основание думать, что финны тогда стали действовать заодно с новгородцами и карелами.
Вообще все эти сообщения ясно показывают, что в течение всего XIII и в начале XIV веков господствующее положение в Финмаркене и тем более в собственной Лапландии занимали новгородцы и подвластные им карелы.
[28]
Обстоятельства, дававшие поводы к несогласию, судя по сохранившимся рассказам, были двоякого рода: внутренние и внешние. Мы, уже выше сказали, что главный интерес Новгорода в этой области представляло ее население; сама же территория, по крайней мере, вначале, не имела для него особого значения, и потому он и не заявлял на нее исключительных прав. Точно так же смотрели на эту область и норвежцы. Они хотя и взимали дань как с финмаркского, так и с лапландского населения, однако же не имели притязаний на владение самою территорией. Итак та, так и другая сторона добивались здесь не права на землю, а права на личность.
Естественно, что при существовании таких интересов ни Россия, ни Норвегия на первое время не имели особой надобности в проведении в этой обширной области границ для определения районов сбора дани.
Существование таких районов считалось даже, может быть, нецелесообразным и бесполезным, так как большинство населения, занимаясь оленеводством, не могло всегда оставаться в пределах условно ограниченной области, а вынуждено было перекочевывать с места на место и переступать границы, если бы таковые были. Это именно обстоятельство — отсутствие определенных внутренних границ — и создало своеобразное и единственное в своем роде положение, что вся эта область, т.е. настоящие Лапландия и Финмарк, долгое время считались общим русско-норвежским дистриктом, и что одна часть население его платила дань России, а другая Норвегии.
При таком внутреннем положении области несогласия между русскими и норвежскими властями часто возникали, преимущественно вследствие вопроса о происхождении данников, размеров дани, порядка взимания ее и т. п. обстоятельств внутренне- административного свойства.
Кроме этих поводов к недоразумениям была еще одна весьма важная причина. Она состояла в том, что сборщики дани, разыскивая своих данников в общем дистрикте, нередко переходили границы собственных владений соседнего государства.
Не подлежит сомнению, что общий дистрикт, хотя и не был разделен на внутренние районы, имел однако же определенные внешние границы, отделявшие его с одной стороны от собственных владений России, а с другой — от Норвегии.
Русские летописи ничего не упоминают об этих границах, но в норвежских мы находим на этот счет довольно точные указания. Последние находятся в собрании древних норвежских законов, относящихся к середине XIV в. Это любопытное место в них гласит так: «Вот пункты (граничащие) между государством норвежского короля и государством короля (великого князя) Русских, согласно показаниям старожилов, а именно: колонистов (Bumoend) и Финнов. Русские взимают дань вдоль моря до Lungstuen, а на фиельдах (фиордах?) вдоль Moele-реки, лежащей несколько выше Lungstuen к востоку от Киелена. Норвежский же король берет дань на востоке от Trjanema до Gandvik, (Белого моря), где течет Vela-река, везде, где живут полкарелы или полфинны, происходящие от финской матери. До этих крайних пунктов не взимается более 5 сырых шкур с каждого лука»15.
[29]
Это свидетельство представляет интерес во многих отношениях. Во первых, оно точно обозначает внешние границы общего дистрикта; во вторых, оно делает первую, хотя довольно своеобразную, попытку решить вопрос о происхождении данников и постановляет размеры дани.
Но всего важнее указанные здесь два крайние пункта, которые отделяли общий дистрикт на Востоке от России и на Западе — от Норвегии. Эти два пункта составляли: Lungstuen на норвежской границе и река Vela на русской. Относительно этих двух, равно и других упоминаемых здесь географических названий, существовали долгое время разные догадки и толкования: одни искали этих мест в Лапландии, другие в Финмаркене. Но известный норвежский историк и издатель «Antiquites Russes» P. A. Munch убедительно доказал, что Lungstuen лежит вблизи Тромсэ и теперь еще носит это название, а река Vela — рукав реки Умбы в нынешнем Кемском уезде16.
Таким образом мы узнаем, что в XIV в. общий дистрикт простирался от Белого моря до г. Тромсэ, занимая всю русскую Лапландию, шведский Лапмаркен и весь норвежский Финмаркен.
IV
В 1326 г., чрез три года после заключения мира со шведами, Новгород заключил с Норвегией второе перемирие. Из 11 статей этого договора 5 касаются непосредственно Севера и гласят так: Cт. 2) Если норвежцы в прежние годы переходили старые границы, они должны под целованием креста отдать русским их землю обратно. Ст. 3) Новгородцы, целуя крест, не должны переходить старых границ; в противном же случае они должны отдать норвежцам их землю обратно. Ст. 4) Когда послы из Новгорода придут к норвежскому королю, они должны делить землю по старым границам, полагаясь на Бога и на норвежского короля, который разделит ее по совести. Ст. 5) Убыток, который жители обоих государств причиняли друг другу, не должен быть взыскан или воспомянут. Ст. 6) Если норвежцы переступят границы для причинения зла, или новгородцы (поступят) так, то виновные в этом должны быть задержаны и наказаны, мир же этим не нарушается17.
Внимательное чтение этого акта ясно показывает, что тут вопрос идет о проведении внешних границ между общим дистриктом и собственными владениями обоих государств, так как договор, как видно, имел целью предотвращать недоразумения, а последние состояли в переходе старых границ и причинении зла жителям обоих государств.
Действительно ли прибыло вслед за этим в Норвегию русское посольство для разрешения зарубежного вопроса, — об этом нет никаких сообщений. Но не подлежит сомнению, что вышеуказанные пограничные пункты в древнем норвежском законе, явились прямым следствием этого договора.
[30]
В том, что русские, подписавшие договор, предоставляют разграничение норвежскому королю, норвежские историки видят почему-то доказательство того, что сами русские признавали право последнего на владение самою территорией Финмаркена и Лапландии.
Нам кажется, что это предположение не имеет серьезных оснований.
Во-первых, тут речь идет вовсе не о самой территории, которая была общею и на которую оба государства имели одинаковое право, но о ее внешних границах.
Во-вторых, безразличное отношение новгородцев к вопросу о разграничении можно объяснить тем, что они в то время были заняты своими внутренними делами, более важными, чем отдаленный Север, так как они тогда не имели князя. Князь Юрий Данилович, как известно, был убит Дмитрием Тверским в 1324 году; последний был убит ханом Узбеком в конце следующего года, а Новгород признал своим князем Александра Михайловича только в 1327 году.
Следовательно, в год заключения договора новгородцы не имели князя.
Замечательно, что в то время, как договор, заключенный в 1323 г., между Новгородом и Швецией был «вечный мир по старине», русско-норвежский договор 1326 г. был только перемирием сроком на 10 лет.
И вот, едва прошли эти 10 лет, как Новгород в 1337 году опять начал борьбу по поводу карел.
Правда, на этот раз он воевал со шведами, но есть полное основание думать, что виновниками нарушения договора и войны были норвежцы и что шведы только невольно были вовлечены в нее вследствие обусловливаемой унией общности войны и мира.
Что это предположение вероятно, можно заключить из того, что, по словам шведских послов, шведский король не знал об этой войне и что начал ее своевольно воевода Стен18.
В 1339 г. Новгород снова заключил мир со шведами по старым грамотам, то есть на условиях договора 1323 года. Был ли одновременно возобновлен договор с Норвегией — неизвестно, хотя вполне возможно19. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что враждебные столкновения между русскими и норвежцами на Севере скоро возобновились. Прямое указание на это представляет жалоба, с которою жители Гологаланда в 1420 г. обратились к норвежскому королю Эрику и в которой, между прочим, сказано: «Вследствие бедности мы не можем без Божьей и вашей милости защищаться от обид, которые наносят нам русские и язычники, причинив и продолжая причинять нам большое зло. Они не хотят жить с нами в мире и, несмотря на заключенный мир, они перебили народу нашего, увели в плен женщин и причинили много зла. Но, надеясь на Бога, ваш бедный народ отомстил за это зло20.
О каком мире здесь говорится, о договоре ли 1326 г., или о новом, опять неизвестно.
[31]
Упоминаемое же здесь отмщение норвежцев относится, вероятно, к 1419 г., когда 500 человек их на бусах и шнеках прибыло к берегам Белого моря и повоевали 11 мест: Погост Корельский, и в Заволочской земле погосты: в Неноксе, в Карельском монастыре Св. Николы, Конечный погост, Яковлю, Курью, Ондреанов берег, Киг-остров, Кяр-остров, Михаилов монастырь, Чиглоним, Хеченима21.
По сообщению русских летописей, столкновение повторилось в 1445 и 1446 гг.22.
Заволоцкие кареляне напали на норвежские владения, перебили и пленили жителей.
Как видно, чтобы отомстить за это нападение, норвежцы и шведы в следующем году пришли нечаянно в Двинскую губу, на посад Неноксу, повоевали, пожгли и людей перебили.
V
В 1478 г. Новгород пал. Вече и посадники были отменены, столица была обращена в провинцию и во всех новгородских областях управление было поручено боярам Великого Князя Московского. Спустя 60 лет, почти такая же участь постигла и Норвегию. Присоединенная к датской короне она мало помалу лишилась своей прежней самостоятельности. Отдельные норвежские армия, флот, сейм были уничтожены, и в 1536 г. Норвегия сделалась датскою провинцией. С того времени переговоры по делу Лапландии и Финмаркена ведутся между Москвой и Данией.
Приблизительно в то время, когда Москва с падением Новгорода и уничтожением других уделов заняла прочное господствующее положение, а Дания усилилась на счет Норвегии, во внутренней жизни населения северного края произошла важная перемена. Продолжая двигаться на Северо-запад, русские стали полагать среди здешнего полудикого народонаселения основу русской гражданственности. Совершителями этой миссии явились русские иноки, которые самоотверженно посвятили себя делу распространения христианства в этом крае. Пустынник Феодорит крестил кольских лопарей, а Трифон обращал в православную веру лопарей, живших на реке Печенге. Это духовное общение сблизило последних с русским народом и в государственном отношении, и они отчасти стали считать себя русскими подданными.
То же самое было с их западными соседями, — квенами и финнами, среди которых были введены сперва норвежцами католическая вера, а потом датчанами реформация. Но политическое положение Лапландии и Финмаркена, в смысле отношений к ним России и Норвегии, почти не изменилось. По-прежнему эта область считалась общим дистриктом, который сохранял свои прежние внешние границы, и где русские и норвежские сборщики податей отыскивали своих данников, не стесняясь пространством, а именно: первые до Тромсэского округа, а последние до Кольского полуострова. Само же население края по прежнему не знало ни своих действительных границ, ни о своем отношении к России и Норвегии, и многие лопари платили дань и тому и другому государству. О принадлежности же самой этой территории все еще не было речи.
[32]
Но как только могущественная в то время Дания присвоила себе власть над Норвегией, дело приняло совершенно другой и для России весьма невыгодный оборот. До того времени как мы видели, предметами спора между русскими и норвежцами были население, происхождение его и вопрос о том, кому из них оно должно платить дань. Датчане же впервые возбудили вопрос о праве собственности на эту территорию и заявили, что вся эта обширная область, как Финмаркен, так и Лапландия, принадлежат исключительно Норвегии. Через это возник так называемый лапландский вопрос, который, сильно надоев и России и Норвегии, только в прошлом столетии получил свое окончательное разрешение, не вполне удовлетворившее, однако ж, ни ту, ни другую стороны.
Чтобы отстаивать свое мнимое исключительное право на Лапландию, Дания пустила в ход все свое дипломатическое искусство: она отыскивает старые документы, толкует их в свою пользу, пользуется слабым положением противника, бунтует население, употребляет репрессии, прибегает даже к угрозам. Россия же, пока возможно было защищать свои интересы силой, не сдавалась и даже брала верх, но перед таким новым и непривычным оружием, как хитрые дипломатические переговоры, она пасует и начинает уступать.
Вообще, читая акты, относящиеся к дипломатическим сношениям по лапландскому вопросу, нельзя не убедиться, что Россия начала вести свое дело неумело. Вместо того чтобы обнаружить несправедливость датских притязаний — что в начале было бы нетрудно — и сразу покончить с этим вопросом, Москва, как бы сознавая правоту противника, избегает его разрешения, прибегает для этого к разным отговоркам, обнаруживает нерешительность в своих ответах, или вообще не отвечает на вопросы противника. Так, например, Дания неоднократно предлагала съезд в Коле для проведения границы между Россией и Норвегией. Это предложение само по себе было до того несправедливо и обидно, что следовало его решительно отвергнуть, так как оно было основано на том, чтобы провести границу у самого города Колы, т.е. чтобы этот только город остался за Россией, а вся обширная область Лапландии и Финмаркена, составлявшая общий дистрикт, отошла к Норвегии. Несмотря на это, Московское правительство приняло предложение, и съезд был назначен на 1 июля 1592 года.
В грамоте короля Датского Христиана IV к царю Феодору Ивановичу от 14 мая того же года мы читаем: Юрий Муе, посланный к царю за окончательным ответом относительно съезда в Коле, до сих пор не вернулся, несмотря на обещание царя не задерживать его далее недели, а потому на этот раз король, в виду неизвестности, послов своих в Колу не пошлет и просит русских послов напрасно их не дожидаться.
Несмотря на это предостережение, русские послы ждали датских 5 недель и затем сложили с себя ответственность за эту волокиту. Съезд был отсрочен. Когда же датские послы приехали в Колу к назначенному времени они понапрасну прождали русских 3 недели, и должны были уехать ни с чем: последние «опоздали от противных ветров и бурь, ехали все греблей и день и ночь». Король предлагает другой съезд, но получает в ответ, что «нам не токмо было по[33]слов своих послати, и писати к тебе о послех непригоже»23. Этот ответ был бы более уместен, как только предложение о съезде было сделано.
В конце XVI в. датчане укрепили Вардогуз (Вардэ), ничуть не стесняясь тем, что этот город входил в общий дистрикт. Когда же спустя некоторое время русские укрепили город Колу и датчане заявили протест, то русское правительство не отвечает, что оно в праве распоряжаться своею собственностью, а старается оправдываться тем, что крепость в Коле имеет целью защищать чужеземные суда от морских разбойников и что это де сооружение будет полезно как для России, так и для Норвегии (!). Далее, датчане в подтверждение своих прав на Лапландию, указывают на поход норвежцев в Биармию, которую они якобы подчинили еще в XII в. В опровержение этого, царь Иван IV заявляет, что Биармия, Карелия и другие страны завоеваны русскими за последние 70 лет!24
Само собою разумеется, что это ни с чем несообразное и прямо нелепое заявление сослужило огромную службу Дании, которая все время ссылалась на него, как на неопровержимое доказательство справедливости своих притязаний.
[№12, 21]
VI
Дания начала с того, что стала жаловаться на захват русских в Норвегии, разумея под этим названием Лапландию и Лапландские гавани, на постройку в этой «норвежской области монастырей, церквей и пр. Датский посланник Эйзенберг заваливает Ивана IV подобными жалобами, пока не добивается ответа, что «царь прикажет расследовать недоразумения на норвежской (?) границе25. Конечно, такой ответ был дан только для того, чтобы как-нибудь отделаться от назойливого Эйзенберга, — и «захваты» продолжались. Датский король опять поручает своему послу просить царя предписать, чтобы русские не вступали в Норвегию26.
В 1578 году между Россией и Данией было заключено перемирие на 15 лет, и царь, между прочим, обязался не вступаться в Норвегию. Датский король Фредерик II, как известно, остался, однако же, недоволен этим договором, и вот он стал обнаруживать свою вражду к Москве тем, что стал стеснять плавание иностранных судов к берегам Белого моря. В 1582 году датское правительство [22] послало некоего Мунка с тремя королевскими галерами к Вардэ, Коле и Св. Николаю с предписанием собрать сведения о «недозволенном» плавании иноземцев через «королевские» воды в Россию и хватать идущие туда или оттуда чужестранные суда27. Мунк уполномочивается брать иностранные суда даже в самой кольской гавани, ибо «Кола принадлежит настолько же Норвегии, насколько и России»28. Мунк отправился с этой миссией в конце апреля, а в июле уже обнаружились результаты его деятельности: в своей грамоте к датскому королю царь спрашивает: «кто разбил у наших пристанищ английских и барабанских гостей?29. Датчане отделались выговорами в нарушении докончания и были приглашены торговать в Коле по старине. «А что датские люди на море над проезжими людьми задор учинили, и вперед бы того не было»30.
Дания вскоре заявила новый протест, на этот раз по поводу того, что монастыри отказались платить дань королю без особого на то разрешения царя. В ответ на это только что вступивший на престол царь Феодор Иванович в своей грамоте к датскому королю впервые заявил, что считает Лапландию своей вотчиной и не признает прав на нее короля31. Впрочем, кольский воевода Судимантов уже незадолго пред этим в письме своем к варгавскому державцу «позволил» себе называть Колу царскою вотчиной32. Преемник Судимантова Г. Б. Васильчиков отрицал даже право короля взимать пошлины в поморских волостях, «ибо и та поморская земля изстари вотчина государя»33.
Эти заявления вызывали со стороны датского правительства новый ряд протестов и доводов. В инструкции датским послам в Колу король предписывает, чтобы они подтвердили право Дании на всю Лапландию. Требовали со всех ее жителей пошлину и десятину и не соглашались в случае, если русские послы будут настаивать на проведении новой границы по своему34. Этот съезд (1586) г., впрочем, не состоялся, опять таки вследствие неприбытия русских послов. На следующий, также не состоявшийся съезд, о котором упомянуто выше, король повторяет данную им прежним послам инструкцию: настаивать, что вся Лапландия издавна принадлежала норвежским королям; сами русские называют эту область Мурманскою, т. е. Норманскою, или норвежскою землей; послы должны предъявить грамоту царя Ивана IV, где говорится о построении им монастыря на берегу Мурманского, то есть Норвежского моря; Варгавский державец издавна посылал за данью и в Биармию; 30 лет назад на месте Колы стояли всего три крестьянские избы, и последний взимал с окрестных жителей дань35.
Вот что значит иногда неудачное название! То, что этот берег и море неизвестно кем и когда почему то названы «Мурманом» и «Мурманским», датчане выставляли, как документальное доказатель[23]ство того, что эта область принадлежала Норвегии. Не удивительно, что, вследствие такого систематического, настоятельного требования датчан о восстановлении своих прав, и имея дело одновременно с двумя государствами, малокультурное население края имело весьма смутное понятие о своих обязанностях по отношению к настоящему владельцу края. Да в сущности ему казалось безразличным, Россия ли, или Дания имеет на него больше прав: и та, и другая не относились к нему с отеческою любовью, и той и другой приходилось ему платить и десятину, и пошлины. Оно представляло вола, с которого сдирают две шкуры и которому поэтому решительно все равно, достанутся ли обе шкуры одному, или двум.
Насколько непрочны были начала русской государственности в этом крае, можно видеть из того, что лопари с жалобами на притеснение сборщиков дани обращаются преимущественно к датскому королю, а не к русскому царю. Так, кильдинские, нотозерские и массельские лопари шлют челобитные королю Христиану IV с жалобами на данника Юсина, «который берет по восьми алтын с головы (а в старину имали с лука по четыре алтына, а поголовного не имали), берет поголовно со старого и малого, и с того, который не может в лес волочиться; бьет и мучит нещадно, и на мороз мечет, в подводу берет по тридцати оленей, требует богатых кормов, постели и увозит ее с собою36.
Не только инородцы-кочевники, но даже русские монастыри не знали, по-видимому, как им следует относиться к тому и другому правительству. Монахи, напр., сознаются, что монастыри, пользующиеся водами короля датского (?), принуждаются к уплате дани и десятины царю37.
Таким образом, пиратские набеги викингов в XII веке были заменены в XVI веке давлением хитрой дипломатии, походы — посольствами, сила — мнимым правом. Следствием этих дипломатических сношений было то, что в конце XVI века общий русско-норвежский дистрикт, который еще 100 лет тому назад простирался от Колы до Тромсэ, de facto был сокращен на 2/3: о прежних правах России на Финмаркен, — правах, одинаковых с теми, которые Норвегия имела на Лапландию, — не было больше и речи; вопрос был только о том, где следует провести новую русско-норвежскую границу: по той или этой стороне Колы, Св. Николая и Вайдогубы.
VII
В 1595 году права России на Финмаркен прекратились и de jure. По Тявзинскому договору, заключенному в том году с королем шведским Сигизмундом, Россия неизвестно почему отказалась от всех своих прав на собственный Финмаркен и уступила их Швеции; постановили, чтобы Швеция брала дань с лопарей на восточной стороне от Варангер-фиорда, а Россия с жителей Двинской и Корельской земель и Колы-города.
Что побудило Россию сделать эту ошибку, до сих пор неизвестно, равно как неизвестны подробные условия этого договора, так как оригинальный текст его, кажется, не сохранился. Вскоре, однако же, она спохватилась, что сделала промах и пробовала отрицать касающееся Севера условие договора, но напрасно: ошибка оказалась не[24]исправимою38. Преемник Сигизмунда, шведский король Карл IX придавал, как известно, огромное значение этому неожиданно и мирно приобретенному владению, стал даже называть себя королем лопарским и в виде привилегии уступил сбор дани в этой области городу Гэтеборгу.
Дания теперь вступила в борьбу и со Швецией и с Россией: с первою — за собственный Финмаркен, а с последнею — за Лапландию. Со Швецией она справилась, однако же, скоро и решительно. В 1613 году она, между прочим, и по поводу Финмаркена объявила ей войну и заставила ее отказаться от приобретенных ею от России прав на Финмаркен. С Россией же Дания продолжала бороться за Лапландию прежними средствами: протестами, репрессалиями и угрозами. Датский король снова начинает жаловаться на русские захваты в Норвегии и воспрещает иностранным судам входить в лапландские гавани без особого королевского разрешения и паспорта. В своей инструкции датским послам король предписывает потребовать от царя немедленной передачи ему, королю, Печенгского монастыря39. Вместе с этим датский посол в Москве С. фон-Салинген, по предписанию своего правительства, отправляется лично в Лапландию для осведомления о границах и вразумления местных жителей остаться верными королю датскому40.
Такой бесцеремонный и дерзкий образ действий вывел, наконец, русское правительство из терпения, и царь Борис Федорович впервые дает датским послам решительный и верный ответ: лопарская земля — искони вечная вотчина государей русских. Граница между Россией и Норвегией — река Ивгей. Варгав должен быть срыт, так как поставлен на царской земле. За Варгавом царской вотчины больше 1000 верст41. Этот ответ отчасти возымел свое действие. Король становится несколько умереннее в своих требованиях и посылает своим послам другую инструкцию: в случае отказа царя уступить всю Лапландию, известную часть ее или один Печенгский монастырь, они должны предложить за уступку всего края 50000 талеров (в возмещение за построение церквей и пр.). Если же и на это последует отказ, то предложить раздел спорной земли на две части, с тем, чтобы северная отошла к королю, а южная — царю42. Русское правительство снова дало решительный ответ, что и пядь земли не будет уступлена за предложенную сумму.
Но не прошло и года, как то же правительство Бориса Феодоровича, может быть, вследствие сватовства датского принца Иоанна за царевну Ксению, стало опять действовать нерешительно и согласилось уступить местность, где стоит церковь Бориса и Глеба, с тем, чтобы Печенгский монастырь оставался на царской стороне, а рубеж прошел бы от него в пяти верстах43. К счастью, Дания на это не согласилась.
Россия после этого решилась сделать еще одну крайнюю уступку и предложила провести границу между Колой и Вардэ, но и это предложение было отвергнуто Данией. В 1618 году король датский на [25] просьбу царя помочь ему воинскими людьми или казной в войне с Польшей отвечал отказом, ссылаясь на то, что Польша никогда не отнимала от Дании земли, а московские цари отняли Лапландию; теперь он требует возвратить ему эту область, намекая, что в противном случае ему придется прибегнуть к силе44.
Мы остановились на главных и выдающихся моментах истории сношений Дании с Россией по лапландскому вопросу; распространяться о дальнейшем ходе взаимных отношений этих двух государств не будем, так как они представляют ни что иное, как продолжение и повторение вышеописанных.
Отметим только еще одно последнее требование, предъявленное датчанами Москве в 1614 году. В том году датские послы Отто Скель и Кнуд Гюльденстиерне получили от короля такую инструкцию: потребовать удаление русских из Колы, Варзуги, Кандалакши и других мест в Лапландии; прежнее предложение Дании о разделе этой области поровну между королем и царем, в виду отказа русского правительства, теряет силу; впрочем, за возведенные в Лапландии постройки король готов заплатить известную сумму или доставить в Россию и содержать там в течение года полк в 2000 человек45. В ответ на это кольский воевода Гурий Волынцев в первый раз решительно отказался пропускать датских данников в Колу и ее окрестности46, и с того времени местное население перестало платить десятину и подати Дании.
Таким образом, общий дистрикт, уменьшенный с западной своей стороны в 1595 г. на 2/3, теперь был немного урезан и на восточной стороне, так что новыми границами его сделались: Варангер-фиорд на западе и лопарский погост Сэндергиельд на востоке. Эти границы он сохранил до 1826 года, — времени своего окончательного упразднения, и заключал в себе, между прочим, дистрикты: Пазрецкий, Нявдемский и Печенгский. По конвенции от 2 мая 1826 года первые два дистрикта вместе с Варангер-фиордом и рекой Ворьемой отошли к Норвегии, а за Россией остался один только Печенгский дистрикт. На съезде русских и норвежских комиссаров в гор. Вардэ в 1832 и 1834 годах были приняты некоторые дополнительные постановления. Проверка границ производится каждые 25 лет и в последний раз состоялась в 1896–1897 г.47.
VIII
Лишившись возможности взимать дань в самом городе Коле и его ближайших окрестностях, Дания, однако же, не отказалась от своих прежних требований, и, хотя менее решительно, продолжала объявлять свои притязания на этот дистрикт. Шульцу в Варангере вменялось в обязанность, отправляясь в конце декабря за данью в общий дистрикт, посетить воеводу в Коле и заявить ему от имени короля протест по поводу того, чего он не пускает датских сборщиков дани взимать десятину с «подданных его королевского величества».
Эти периодические поездки норвежского шульца в Колу, совершавшиеся раз в год, начиная с 1614 г. до 1814 года, вошли в [26] обычай и получили название: «Proetentionen til Malmis», т. е. претензия на Колу48. С течением времени эта важная миссия шульца потеряла свое значение и стала служить обоим администраторам удобным поводом ко взаимному поднесению подарков, угощениям, уничтожению обильных яств и напитков и к приятному провождению рождественских праздников. Варангерский шульц Нильс Кнаг оставил подробное описание поездки в Колу, совершенной им же в 1690–1691 гг.49. Так как это любопытное описание имеет непосредственное отношение к предмету настоящего очерка, то мы позволим себе привести вкратце его содержание и некоторые места из него, насколько возможно, в буквальном переводе.
Кнаг выехал из Вадсэ 18 декабря 1690 года на оленях в сопровождении лопаря-путеводителя и нескольких слуг. Собрав подати с норвежских лопарей и финнов, он отправился в общий дистрикт и вечером 21-го прибыл в Нявдемский погост. На следующий день местные — русские лопари собрались в шалаше для совещания о распределении податей, кого освободить от уплаты, о подводах для шульца и о подарках для него. Когда все это было обсуждено, они пришли в шалаш шульца. Старший из них поздравил его со счастливым приездом и спросил о взаимных отношениях соседних государств, живут ли они в мире и что нового в них вообще. Получив ответы на свои вопросы, тот же старший по старому обычаю поднес шульцу талер и сказал: «Смотри, шульц, народ дает тебе в подарок талер. Да даст тебе Бог счастье. Обходись с народом милостиво и справедливо». Подарок шульца составлял 3 ковша водки и пиво. Решено было, чтобы размеры податей в тот год с человека составляли 96 фунтов рыбы с уплатой в конце июня месяца.
Когда вече было окончено, шульц на следующий день отправился в Пазрецкий погост. Будучи недалеко от поселка, шульц послал одного из своих людей вперед, чтоб оповестить жителей о его приезде. «Когда я въехал в город, — рассказывает администратор, — навстречу мне выбежали мужчины, женщины и дети и, завидя меня, подняли такой страшный крик и шум, как будто над городом стряслась беда». Шульц объясняет эту шумную встречу тем, что жители хотят выгнать из города все злое, которое, может быть, сопутствует приезжему. Он остановился у ленсмана, который сам распряг оленей. Пазрецким лопарям Кнаг выдает весьма лестный аттест, говоря, что «они лучшие, самые порядочные и самые богатые на всем русском берегу». Он находит их также весьма религиозными: «У них высокие шалаши в три этажа. Живут они в таких высоких жилищах с тем, чтоб им ближе было на страшном суде принять Христа».
Ему и здесь был оказан хороший прием: его и спутников угостили семгой, разною другой рыбой, оленьим языком и пр., за исключением, однако ж, хлеба, соли и масла; что у него самого было. После ужина пришли лопари и, согласно обычаю, поднесли ему в подарок традиционный талер и также были одарены тремя ковшами водки и пивом. Назначив здесь размеры податей, шульц 22 декабря отправился в Печенгский погост, где его приняли таким же об[27]разом. Но там сбор дани производился несколько иначе: лопари сами должны были доставлять ее в Вардэ и там уже получали свои «три ковша водки». Всякий раз, когда шульц находился в Печенге, к нему являлся с визитом игумен, который жил в Munkefjord, т. е. монашеском фиорде, полдня езды от Печенги.
В тот раз игумен пришел к шульцу в сопровождении нескольких монахов, имевших с собою подарки для последнего: соленую семгу, свежее коровье масло, яйца и проч. По поднесении подарков игумен приветствовал шульца с особою почтительностью. «Перекрестившись пред иконою, он низко поклонился мне, упав лицом на пол и спросил о состоянии здоровья моего короля, о новостях и затем пожелал, чтобы мы, норвежцы, хорошо обходились с его народом, когда, вследствие бурной погоды или других обстоятельств, он должен искать у нас пристанища и помощи, обещавшись, что также хорошо будут обходиться с норвежцами, которые вынуждены будут обращаться за помощью к его народу; наконец он высказал пожелание, чтобы долго продолжалась дружба, существующая между подданными обоих государств». Ответив ему на это приветствие, шульц пригласил его садиться. «Затем я пью с ним за здоровье моего короля, еще раз и еще раз, пока он и его люди больше не в состоянии».
29-го декабря шульц из Печенги отправился в Колу чрез лопарский поселок Bomeni(?). «Этот погост не платит дани королю, потому что царь уступил этот доход монахам в Печенге. Foged (то есть шульц) получает здесь только 20 копеек, что отвечает 40 датским рыбам, и он, в свою очередь, дает городу только полковша водки. В Колу Кнаг приехал утром 30-го декабря.
Находясь на расстоянии одной мили от города, шульц, но принятому обычаю, послал одного из своих людей вперед, с тем, чтобы известить воеводу, что он желает говорить с ним от имени норвежского короля и вместе с этим спросить его, впустит ли он его в город и получит ли он там пристанище?
Этот запрос был сделан, по-видимому, только для формальности, и шульц был уверен, что его ожидал хороший прием, так как, не дожидая ответа, он продолжал путь, переехал на пароме реку и торжественно въехал в город, где по этому случаю трубили в трубы. Вскоре на пристань пришли капитан со свитой и со знаменем во главе. Капитан подошел к нему и через толмача поздравил его с приездом. Шульц поблагодарил его за приветствие и попросил указать ему место, где остановиться. Затем начался торжественный въезд в город. С обеих сторон посланника и его свиты шли 12 стрельцов с топорами с длинными топорищами на плечах и очищали улицы от народа, толпившегося в ожидании увидеть необыкновенное зрелище. «По обеим сторонам улицы все (?) население города стояло с оружием и знаменами, и трубачи трубили».
Капитан провожал гостя на назначенную ему квартиру и после взаимных приветствий просил его смотреть через окно, где стрельцы в честь его будут дефилировать. «Сперва прошли маршем стрельцы с хоругвью; когда ее проносят, цивильные люди кланяются до земли. За стрельцами понесли 5 красивых знамен, но люди, которые маршировали под ними, были мелкие, плохие солдаты».
[28]
Капитан назначил четырех солдат в квартире шульца для почетного караула, а сам, по предложению гостя, пошел к воеводе с поклоном от него и с просьбой назначить ему аудиенцию по возможности скорее. Вскоре он вернулся с ответом, что боярин примет посланника 1 января. «В эти два дня я капитана и других посетителей угощал своею водкой и кормил своим кушаньем, так как на квартире я ничего не получал, а капитан находился у меня с утра до вечера. Русские ходят в церковь два раза в ночь и завтракают рано утром, раньше чем я встаю».
IX
1 января 1691 г. рано утром капитан пришел к Кнагу с приглашением от воеводы, обещавшего принять его в тот же день после обеда. В назначенный час Кнаг, в сопровождении того же капитана, ведущего его за руку, и 12 стрельцов вошел в аудиенц-залу, где его уже ожидали воевода, «старший капитан» (Stor-Kapitoenen), 5 других капитанов и лучшие люди города.
Воевода встал и пошел ему навстречу. После того, как они поздоровались, спросили о здоровье своих повелителей, царя и короля, о состоянии обоих государств и об их взаимных отношениях, воевода просил его сесть, но посланник отказался, желая прежде исполнить данное ему важное поручение. Начались переговоры:
Кнаг: «Я даю вашему excellence боярину понять и знать, что мой всемилостивейший наследственный владелец и король повелеть мне соизволил предъявить вашему excellence требование относительно податей Боннениса, Тренниса, Маннемиса, самого города Малмиса, Нэтиагера, Сэндергиельда и других городов Нордфиельда50, которые immediate принадлежат норвежской короне и с незапамятных времен платили дань моему королю, но давно перестали платить моему всемилостивейшему королю дань, вследствие того, что русские не позволяют этого. Кроме того я позволяю себе думать, что получился уже, наконец, от его царского величества в Москве ответ, что моему всемилостивейшему королю должны быть возмещены все те подати, которых его королевское величество не получал. Я прошу также содействие его превосходительства боярина в деле сбора дани в Нордфиельде за настоящий год и надеюсь, что не будет отказано мне в этом».
Боярин: «Я не могу давать никакого ответа на это. Так как его царское величество не дал мне насчет этого никакого приказание или поручения, то я не смею давать вам позволение взимать дань в Нордфиельде от имени датского короля, ибо датским шульцам не дозволено приходить в Нордфиельд. Но есть ли у вас письменное разрешение от ваших королей на то, чтобы русские могли взимать дань с Варангера, Порзангера до Малангера? Они исстари платили дань царю».
Кнаг: «Меня сильно удивляет, что его царское величество не распорядился письменно, чтобы возместить моему королю неполученные им подати после того, как ежегодно заявляется требование об этом. Я также сильно удивляюсь тому, что боярин спрашивает меня, есть ли у меня разрешение от моего короля на то, чтобы русские [29] могли взимать дань в Норвегии, ибо никогда не случалось, чтобы какой-нибудь потентат пожелал брать дань от подданных моего короля, которые живут в свободном, старинном королевском государстве».
Шульц повторяет свое требование и решительно заявляет, что если оно и на этот раз не будет удовлетворено, то он сейчас же по приезде в Норвегию сообщит об этом своему всемилостивейшему повелителю. Но на воеводу эта повторявшаяся из года в год угроза, по-видимому, мало подействовала.
Боярин: «Точно так, как вы не позволяете моим данникам приходить за сбором дани на морской берег, я не могу разрешать вам приходить в Нордфиельд. Но если вам угодно получить полагающаяся вам подводы, то можете получить».
Кнаг: «Я передал боярину волю моего всемилостивейшего короля, и все присутствующие здесь — свидетели, что я предъявил требование относительно Нордфиельда. Так как мне в этом отказывают, то я желаю немедленно всеподданнейше доложить об этом моему всемилостивейшему королю, ибо я лично ничего не могу сделать. Посему я желаю получить необходимые подводы и хороших оленей, чтобы я беспрепятственно мог отправляться домой».
Против последнего желания шульца боярин ничего не имел и велел капитану тотчас распорядиться насчет оленей и саней. Важная, ответственная миссия шульца была выполнена, и служебные дела не могли его больше задерживать. Тем не менее он охотно остался в Коле еще несколько дней и, несмотря на первый натянутый и холодный официальный прием, провел время довольно весело.
X
Когда официальные переговоры кончились, началось угощение. «После этого воевода просил меня сесть за стол. Я сел у одного конца стола, воевода у другого, и старший капитан впереди. Остальные капитаны, слуги и люди продолжали стоять, а оба переводчика сели на пол. По приказанию боярина на наш стол поставили патоку, соленые лимоны, русский мед, пряники, воложские орехи, фиги и другие вещи, а на другой стол белый мед, красное вино, пиво и русскую водку. Когда мы все расселись по местам, я подарил хозяину четыре больших кожи выдр и две лисьи шкуры: одну черную и одну красную. Поблагодарив меня за подарок, он выпил рюмку водки за здоровье своего царя, а я пил за здоровье моего короля. Отвечая мне, вслед за этим тостом, за здоровье моего короля, боярин поднялся из-за стола, подошел к иконе и, перекрестившись три раза, кланялся низко до самой земли, молясь за долголетие и благополучие моего короля. Все присутствовавшие здесь русские также крестились и молились. Затем я пил за здоровье его царского величества и пожелал ему того же. После этого боярин спросил меня, сколько детей у моего короля. Когда я ему ответил, он стал пить за здоровье каждого из них, крестясь и молясь Богу, чтоб они росли своим родителям на утешение и отечеству на пользу; при этом, однако ж, он не так низко кланялся, как прежде, когда он молился за здоровье его королевского величества. Затем мы стали беседовать о разных предметах и пробыли вместе около 4 часов.
Когда я стал прощаться, боярин высказал пожелание, чтобы, в виду того, что его величество русский царь и его величество король датский живут между собою, как братья и верные друзья, между их подданными существовали такие же короткие и дружеские отношения. Я поблагодарил его за это пожелание и пригласил его и старшего капитана пожаловать ко мне в гости на следующий день. Они обещались. Затем боярин приказал проводить меня из аудиенц-комнаты до самой квартиры, точно так, как из моего дома меня проводили до аудиенц-квартиры. Как только я пришел домой, меня посетили несколько капитанов и лучшие купцы, и я их всех угостил водкой, пивом, вином и кушаньем.
2 января пришел ко мне старший капитан, по своему обыкновению очень рано, и спросил меня о моем здоровье, кланяясь мне от боярина, а в обеденное время пришли два стрельца, двое из лучших слуг боярина и другие слуги.
[30]
Первыми вошли оба стрельца; перекрестившись пред иконой и затем поклонившись мне, они остановились у дверей друг против друга; за ними вошли оба слуги боярина. Они также перекрестились пред иконой и затем, поклонившись мне три раза так низко, что лица и руки их прикасались к полу, попросили меня, от имени боярина, не побрезгать блюдами и напитками, которые он мне прислал Тут же мне было поднесено:
Первым слугой паштеты из куриного мяса, вторым — жареный лебедь на блюде, третьим — жареная говядина, четвертым — жареная курица, пятым — жареная куропатка, шестым — паштеты из рыбы, седьмым — кусок жареной свежей семги, восьмым — большая жареная щука, девятым — блюдо с вареными окунями, десятым — вареные щуки, одиннадцатым — паштеты из яичных желтков, молока, крупы и лука, двенадцатым — паштеты из яичных белков и лука, которые снаружи были так жирны, что я не мог ни есть их, ни переносить их запаха, тринадцатым — куропатки в отрубях (?), четырнадцатым — 2 сига, начиненные тестом (?), пятнадцатым — 2 соленых лимона, шестнадцатым — большой черный хлеб, семнадцатым — белый хлеб, восемнадцатым — тоже 1 хлеб, девятнадцатым — старинная лейка с пивом, содержавшая в себе 6 добрых датских кружек, двадцатым — такая же лейка с квасом, вроде белого пива, приготовляемым из ржаной муки и служащим отличным средством для отхождения газов (!), двадцать первым — большая лейка с белым медом, двадцать вторым — бутылка водки, двадцать третьим — бутылка простой водки, двадцать четвертым — бутылка красного вина. Было еще 6 человек, поднесших мне разные блюда, но не могу уже припомнить какие.
Когда все это было подано, я дал каждому из слуг по большому бокалу французской водки, которую они выпили за здоровье своего хозяина. Остальные слуги и стрельцы получили анисовой водки, которой они пили так много, что напились до полупьяна. Обоим слугам я также дал по талеру на водку. При прощании они снова перекрестились пред иконой, потом поклонились мне и ушли. После этого мне принесли несколько блюд от старшего капитана; его слуг я также угостил.
Скоро пришли ко мне боярин со своим мальчиком, старший капитан, младшие капитаны и многие другие, так что вся комната наполнилась народом. Усадив боярина и капитанов и все приготовив, я встал и выпил за здоровье моего короля три бокала вина, приказал выстрелить из пистолета по 3 раза после каждого выпитого мною бокала; затем я пил за здоровье царя и, наконец, за здоровье наших принцев, каждого отдельно. Боярин, стоя, также пил за здоровье царя и короля.
Стоявшие капитаны и лучшие купцы в это время кланялись и пили из других (?) бокалов. Но слуги боярина и прочий простой народ пили анисовую водку. Затем я угостил боярина португальским вином, французским вином и висмарским пивом. Французской водки было выпито так много, что никто из нас не мог больше переносить; после каждой рюмки последовал 3 пистолетных выстрела. Пришел также посланник от монаха с просьбой посетить его. Монастырь его за рекой в другой части города; я не мог идти к нему, но послал к нему одного из своих людей, и он их угостил. Боярину я подарил 1 шкуру выдры и 1 шкуру крестоватика, мальчику его — новый парик и лисью шкуру, а старшему капитану одну лисью шкуру. Они попрощались со мною и попросили меня на завтра в аудиенц-квартиру.
3 января, рано утром, снова пришел ко мне старший капитан и от имени боярина спросил о моем здоровье. В этот день я также имел довольно гостей, которых всех хорошо угостил. Некоторые находили угощение мое недостаточным и сами требовали больше. Когда они пили вино с сахаром в нем, то вынимали сахар пальцами. Вечером пришли за мною оба слуги боярина. В аудиенц-квартире меня уже ждали старший капитан и многие другие русские, и меня снова угостили так же хорошо, как в первый день».
4 января Кнага посетил игумен монастыря, который привел оленей, так как «одну половину требуемого количества оленей для доставки шульца до норвежской границы дает монастырь, а другую половину — город». Сопровождавшие игумена монахи поднесли Кнагу: 1-й — соленую семгу, 2-й — большой хлеб, 3-й — несколько свежих яиц, 4-й — свежий хлеб.
Скоро были приведены олени и от воеводы, приготовили упряжь, и секретарь боярина принес два паспорта: один для Кнага, и другой для солдата, который был назначен провожать его до норвежской границы для того, «чтобы доставлять мне на всех русских станциях [31] свежих оленей и охранять меня от обид»51. Перед отъездом он оставил на водку по 1 талеру: хозяину квартиры, где он остановился, его жене, назначенному при нем капитану, двум русским лопарям-толмачам и секретарю воеводы.
По случаю отъезда Кнага, состоявшегося при такой же торжественной обстановке, как приезд его, воевода угощал горожан водкой. Перед самым отъездом Кнаг отдал визит игумену.
На следующий день он приехал в лопарский «город» Нэтиагер. Когда он въехал в поселок, лопари, уже знавшие об его приезде, выбежали на улицу и стали кричать благим матом: «так бывает во всех русских городах, когда приезжает чужой». Ленсман снял упряжь, помог Кнагу выйти из саней и войти в чум, снял с него рукавицы и сапоги и вытряхнул из них снег: «так поступают все ленсманы, как в русских поселениях, так и по этой стороне границы».
В Сэндаргиельде Кнаг отпустил сопровождавшего его солдата, которому он, по положению, дал талер на водку. Этот поселок, вероятно, и считался тогда пограничным, то есть, лежавшим на границе между собственной Россией и общим дистриктом. 9 января он прибыл в «город» Индиагер. «Здесь жители платят дань трем королям: датскому, шведскому и русскому. Мой всемилостивейший король берет по 1 талеру с человека, шведский столько же, а царь берет известную сумму с города, а именно 40 талеров и две шкуры выдры». По собранным Кнагом сведениям, лопарских семейств в том году было: приморских 288, норвежских 520, русских, т. е. живших в общем дистрикте, 57, а шведских 105; всего 950.
Христиания, А. Кааран
ПРИМЕЧАНИЯ
[№11, 24]
1 Нынешний Тромсэский округ.
2 Haakon Haakonssons Saga, послед. гл.
[25]
3 Датский архив. Ю. Н. Щербачев. Акт 537.
4 Нынешний норвежский город Вардэ.
5 Ibid. Акт 533.
6 Первые сведение о Биармии сообщены норвежцем Оттаром, посетившем Север России в конце IX в. и записаны вместе с другими сведениями о посещенных им областях английским королем Альфредом. Оттар, между пр., сообщает, что Биармия расположена на одном только берегу большой реки и густо населена. Из рассказа видно, что это река Северная Двина.
7 Egils Saga. Гл. 37.
8 Olaf Trygves Saga Гл. 40.
[26]
9 Magnus Barfeds Saga. Гл. 2.
10 Egils Saga. Гл. 10. 14.
11 Если придавать этим походам значение, как доказательство господства Норвегии в Финмаркене, то такого же, если не большого внимания заслуживает сообщение саги о том, что там же Торольф имел столкновение с упоминаемыми в «Русской Правде» колбжами; значит и русские уже ходили на эту область.
12 Р. А. Munch. Norsk Tidsskrift for Videnskab og Litteratur, стр. 308 за годы 1851–1852. «Финны не хотели и, вследствие бедности, не могли платить дани; но норвежцы, когда они грабили, говорили что взимают дань. Forfaci Hist. rer. Norv. P. 11, стр.32–34.
[27]
13 Haakon Haakonssons Saga, гл. 271. Этот договор не сохранился, и условия его неизвестны. Впрочем главною целью новгородского посольства было сделать предложение дочери Гокона от имени сына Александра. Но из этой партии, — прибавляет сага, — ничего не вышло.
14 P. F. Suhm. Hist[orie] af Danmark, XII, стр. 82.
[28]
15 Norges gamle Love. III. 152.
[29]
16 Norsk Tidsskrift for Videnskab og Litteratur. 1851–52 гг. Стр. 326–33.
17Antiquites Russes. II. Датский архив Ю. Н. Щербачева. Позволяем себе кстати сделать небольшую поправку в тексте г[н-а] Щ[ербачева]. Договор этот был заключен епископом Моисеем и тысяцким Астафием, а не князем Астафием; князя под этим именем не было, а в описываемом году норвежцы совсем не имели князя. Этим и объясняется, что договор заключен епископом.
[30]
18 История России. С. Соловьева. Т. 3, стр. 288.
19 Norsk Tidsskrift for Videnskab og Litteratur (1851–52) Р. А. Munch. стр. 360.
20 Dipl. Norvege I. № 670.
[31]
21 История России С. Соловьева. Т. IV. Стр. 46.
22 Ibid. Стр. 118.
[33]
23 Датский Архив Ю. Н. Щербачева, №№ 477, 482, 485, 509–512.
24 Там же, № 185.
[[№12, 21]
25 Там же, № 263.
26 Там же, №№ 292, 306, 329, 387.
[22]
27 Там же, № 439.
28 Там же, № 441.
29 Там же, №№ 442 и след.
30 Там же, № 443.
31 Там же, № 456.
32 Там же, № 444.
33 Там же, № 459.
34 Там же, № 469.
35 Там же, № 491.
[23]
36 Там же, №№ 506–508.
37 Там же, № 500.
[24]
38 Датский архив Щербачева, № 538.
39 Там же, № 529.
40 Там же, № 535.
41 Там же, № 533.
42 Там же, № 543.
43 Там же, № 662.
[25]
44 Там же, № 669.
45 Там же, № 662.
46 Там же, № 669.
47 О серьезных недоразумениях, происшедших в 1854 г., мы здесь не говорим, так как они возникли по поводу финляндских лопарей.
[26]
48 Malmis лопарское и финское название гор. Колы.
49 Напечатано в Danske Magazin. Серия I том V за 1751 г. Полная ссылка: Niels Tygesen Knag (Knagenhielm). Beskrivelse om en Reise til Malmis pas Greendserne mellem Norge og Rusland i 1690 //Danske magazin: indeholdende bidrag til den Danske histories oplysning. - Koebenhavn, 1751. - Hft.V. Его сочинение было также опубликовано Мартой Брок-Утне (Martha Brock-Utne): Finnmark omkring 1700: Aktstykker og oversikter, Hft. I: to jordeboeker fra 1694 //Nordnorske samlinger utgitt av Etnografisk Museum. – Oslo, 1932. - Vol. I.
[28]
50 Под названием Nordfield понимали тогда, как полагают, весь кольский дистрикт. Остальные названия, кроме Малмиса (Колы), вероятно, лопарских поселков, теперь неизвестны.
[31]
51 Кнаг не понял или не хотел понять, что этот почетный конвой имел своею главной целью следить за ним, чтобы он на обратном пути не взимал податей с русских лопарей, живших вне пределов общего дистрикта. См. Budstikken за 1824 г. стр. 126.
© текст, А. Кааран, 1910
© OCR, И. Воинов, 2007
© HTML-версия, дополнения, И. Шундалов, 2007
