Статья посвящена перспективам развития рыбных промыслов на Кольском полуострове. Автор подробно обсуждает злободневные проблемы: неразвитость промыслового флота, инфраструктуры, системы кредитования колонистов и производственных отношений.
Држевецкий В.Ф. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация //Изв. Арханг. О-ва изучения Русского севера. – 1910. – №21. – С. 3–10; №22. – С. 1–15; №23. – С.17–31.
Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация
[№21, 3]
В печати, в виде газетных статей и заметок, а также и на страницах полунаучных и литературно-общественных журналов, на протяжении последних 45 лет, неоднократно подымался вопрос о колонизации единственного океанского побережья нашей родины с открытым свободным выходом в море судов из обширных и удобных гаваней и бухт, занимающего все северное побережье Кольского полуострова, известное под названием Мурмана. Подходили к этому вопросу с различных точек зрения и рассматривали и трактовали его вдоль и поперек на протяжении целого почти полустолетия.
Один проект сменял другой, иногда через несколько лет после возникновения первого, иногда же на протяжения одного года возникало несколько проектов, один лучше, смелее и заманчивее другого.
Ни одна из сторон жизни будущего колониста не оставалась не только не затронутой, но все стороны промысловой, экономической, духовной жизни будущего русского поселенца на Мурмане подвергались самой тщательной и детальной разработке то отдельными реформаторами и обновителями наших забытых доселе людьми окраин, то целыми коллегиями лиц, ставших на путь оказания помощи в деле развития и заселения Мурманского побережья. Всеми этими лицами и коллегиями была выработана гора проектов, как наиболее рациональной колонизации Мурмана, так и мер, направленных к возможно полной, всесторонней эксплуатации тех бесчисленных богатств, коими природа наделила этот далекий, суровый угол Великой России.
Всякому исследователю вопроса о колонизации Севера и о мерах государства, направленных к его развитию и к подъему производительных сил и культуры страны, прилегающей непосредственно к [4] Норвегии, может показаться, что Мурман — это какое-то enfant gate нашего отечества, осыпанное в заботах о его благополучном росте и развитии великими и богатыми милостями.
Но, не забираясь даже в мелочи действительной жизни Мурмана в его современном состоянии, сразу бросается в глаза полное несоответствие бумажных проектов с современной картиной действительной жизни Мурмана и с ее перезревшими нуждами и запросами.
От всех начинаний, выработанных в глубине петербургских кабинетов и проведенных в жизнь Мурмана, его экономическая и культурная физиономия нисколько не изменилась к лучшему. Перед нами результаты двух наиболее крупных начинаний, возникших почти в одно и то же время и проведенных двумя различными путями. Это деятельность Мурманской научно-промысловой экспедиции и устройство города и порта на Мурмане.
Первое предприятие полуофициального Комитета для помощи поморам Русского Севера возникло по частной инициативе и при очень крупной правительственной поддержке в 1898 году и преследовало очень широкие цели, конечным результатом которых была выработка и проведение в жизнь различных технико-промысловых, экономических и культурных мероприятий для непосредственного развития промысловой жизни Мурманского побережья.
Изучив море с точки зрения его физической природы и уяснив себе и другим законы распределения в его водах промысловых стай трески, Мурманская научно-промысловая экспедиция должна была выработать и ряд новых, или, по крайней мере, усовершенствованных, приемов промысловой техники рыбацких судов, а своими статистическими исследованиями дать не только точный «фотографический» отпечаток голой действительности из жизни промыслового населения Мурмана, но и наметить путь к возможно более быстрому подъему и развитию экономической и культурной его жизни.
Не будучи в силах справиться с поставленными себе задачами и исходя во многих своих начинаниях из ложных точек зрения на сущность своей миссии и ее конечную цель содействия и развития практической, материальной культуры края, экспедиция обогатила науку и научные склады академии наук сотнями пудов богатейшего зоологического, гидрологического и отчасти геологического материала, для разработки которого даже в чисто-научном отношении нужны длинные годы упорного труда целой плеяды специальных научных работников, каких у нас в России слишком мало.
Что же касается разработки материалов экспедиции в целях научно-прикладного освещения как самого Мурманского моря, так и его промыслов, то в этой области экспедицией ровно ничего не сделано. Косвенными же результатами ее деятельности, и притом единственными, являются введение на Мурмане промыслового телеграфа, устройство двух бань для промышленников и общежития для детей бедных колонистов. Сами же промыслы, их техника и места лова остались в том же виде, в каком они находились за десятки и сотни лет до возникновения Мурманской экспедиции.
В 1899 году, в первую годовщину работ Мурманской экспедиции, трудами и заботами архангельского губернатора А. П. Энгельгардта о нуждах Мурмана был открыт г. Александровск в Екатерининской гавани.
[5]
Сюда была переведена вся администрация края из расположенного в самой глуби Кольского залива города Колы с той целью, чтобы, находясь вблизи промысловой жизни побережья, следить за ее правильным ходом и быть постоянно наготове оказывать правительственную поддержку и содействие к ее дальнейшему процветанию. По мысли основателя, г. Александровск с его администрацией и остальными правительственными учреждениями должен был явиться не только административным центром всего Кольского полуострова, но и естественным средоточием всей промысловой жизни Мурмана.
Казалось бы, что с помощью научно обставленной экспедиции, работающей в области практических нужд и задач края, и при посредстве государственных органов власти, богатый дарами природы Мурманский берег должен был бы не только развиться, но и привлечь ряды новых работников-промышленников, которые изменили бы старые архаические порядки экономического уклада жизни края и возродили бы былое его значение.
Но надежды, связанные с учреждением административного центра, оказались такими же бесплодными, как и ожидания плодотворного влияния высоко культурной силы — экспедиции — на развитие Мурмана. Расположенный в 60 верстах от промыслового побережья Мурмана, город этот не превратился до сих пор в кучу развалин на болоте, на котором он построен, только благодаря заботам о нем правительства. Практического же значения не только в развитии культуры края и его колонизации, но даже и в поддержании нынешнего уровня промышленной жизни он не имеет и иметь не может уже по одному тому, что лежит слишком далеко от напряженной промысловой деятельности рыбацкого населения побережья. В окрестностях города и в Кольском заливе, в силу физико-биологических особенностей этого участка моря нет и следов сколько-нибудь значительного трескового промысла, этого главного пульса промысловой жизни всего края. Естественно, что и тяготения к нему деятельного колониста или пришельца помора тоже не может быть, тем более, что других культурных или экономических приманок, кроме казенной винной лавки, в нем пока что не имеется.
Таковы результаты научно-общественных и административных попечений о судьбе замирающей окраины, всем, однако, и своим положением и запасом природных богатств предназначенной к крупной роли в жизни Севера, к одному из первых мест в рядах торгово-промышленных очагов нашего отечества.
От устьев реки Ворьемы, граничащей с Норвегией, на протяжении почти 1400 верст тянется береговая линия с многочисленными заливами, бухтами и губами северного побережья Кольского полуострова до далеко выдающегося в море мыса Св. Нос. Все это побережье известно под названием Мурманского берега или Мурмана и самой природой предназначено к образованию на нем поселков человека, которому воды Ледовитого океана, известного в этой части под именем Мурманского моря, доставляют из года в год в изобилии всевозможные породы рыбы, среди которой первое место исстари занимала и занимает треска.
Но, если из немногочисленных, известных пока нам, исторических данных и устных преданий мы знаем, что это побережье привлекало сюда еще в XVI и XVII столетиях смелых промышленни[6]ков поморов, основывавших громадные поселки на берегах морских островов и полуостровов до 1000 дворов в некоторых из них, что торговая и промышленная жизнь на Мурмане настолько процветала, что вызвала ряд правительственных льгот у соседей норвежцев для русских купцов и промышленников, учивших норвежцев трудному рыбному промыслу — то невольно возникает грустное недоумение перед картиной современного нам развала и прозябания этого бесспорно богатого края.
На всем этом побережье живет круглый год всего лишь 627 семейств колонистов. На время же лета, со второй половины мая и до конца августа, число лиц, занятых активно морским рыбным промыслом, едва превышает 4000 промышленников, приезжающих на это время из Поморья.
Само собой понятно, что постоянное население края, в 1400 верст протяжением, выражающееся 627 семействами бедняков, стоящих и экономически, и культурно на очень низком уровне развития, абсолютно не может поднять жизни края на высоту, соответствующую хотя бы отчасти тем интересам края, которые давно сознаны всеми близко знакомыми с ним, ни тому государственному значению пограничной с иностранным народом области, низкий материальный и культурный уровень народонаселения которой не может оказать никакого противодействия постепенному из года в год все увеличивающемуся захвату местных промысловых богатств энергичными иностранными предпринимателями и хищниками.
Если мы обратим внимание на национальность колонистов в связи с местностями, занятыми ими, то невольно бросается в глаза то обстоятельство, что наиболее изрезанная заливами и бухтами часть Мурманского побережья, являющаяся в силу этого более удобной для населения и для производства морского рыбного промысла, занята почти исключительно выходцами из Норвегии и северной Финляндии. Эта часть колонистов превышает русский элемент не только своим более высоким культурным и экономическим уровнем развития, но и численностью своей.
272 семейства финнов и норвежцев занимают лучшие в промысловом отношении части Западного Мурмана от Ворьемы до о. Кильдина. Ничтожное же количество русских колонистов, вкрапленных в эту массу иностранцев, связанных несравненно большими нитями с соседней Норвегией, чем с Россией, совершенно не может бороться со своими соседями чужестранцами без серьезной правительственной поддержки и заботы об их интересах и подъеме их экономического и духовного благосостояния.
Карелы и лопари, поселившиеся преимущественно на западном Мурмане, отчасти слились с финляндцами и норвежцами, отчасти подпали под полное влияние их, так же, как и они, ведут торговые свои сношения почти исключительно с Норвегией.
Таким образом, эта часть Русского побережья является только географически и административно русской, экономически же находится в руках Норвегии, являясь ее вассальным владением, если не юридически, то фактически.
Не неся никаких тягот по содержанию этого края, Норвегия черпает из него все преимущества, развивает и укрепляет фактическую столицу северного Финмаркена — г. Вардэ, насчет широкой эк[7]сплуатации русского побережья своими колонистами, некультурности и отсутствия политического самосознания коренного и пришлого русского населения и слишком уж кунктаторской деятельности русского правительства.
Из 79 семейств русских колонистов Западного Мурмана 21 семейство, то есть четвертая часть осела около г. Александровска, составляя его пролетариат. Не желая и отчасти не имея возможности заниматься морским промыслом, колонисты этого центра русской колонизации Мурмана представляют собой, за единичными исключениями, никуда не годный элемент отбросов общества, неспособных ни к какой созидательной работе.
На долю же всего Мурманского побережья приходится 235 семейств русских колонистов, из которых около 60 затеряны на западном Мурмане и около 175 населяют восточную его половину.
Побережье Восточного Мурмана занимает большую половину всего берега Кольского полуострова, известного под именем Мурмана, на котором и происходит весь русский тресковый промысел.
Сюда, главным образом, и только сюда, на этот Восточный Мурман, устремляются на лето промышленники, оставляющие на зиму свои суда и снасти или на произвол судьбы, или под охрану местных колонистов.
Большинство этих 175 семей русского населения Восточного Мурмана влачит жалкое существование нищих, полуголодных, больных цингой, закабаленных экономически местными фактористами выходцев из Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. И только единицы из них, одаренные от рождения недюжинным умом и силой воли, сколько-нибудь поддерживают сносное человеческое существование. Полуразвалившиеся лачуги, а иногда и низкие, донельзя грязные, землянки и дырявые карбаса или ёлы около них, затеряны на всем тысячеверстном протяжении Восточного Мурмана и невольно вызывают мысль на недоумевающее сравнение их с чистенькими, а иногда и богатыми строениями западных колонистов-норвежцев и отчасти финнов.
Говорить о существовании у нас постоянного русского населения, которое могло бы рассматриваться как естественный противовес иностранным хищникам, конечно, нельзя до тех пор, пока рядом строго соображенных и координированных правительственных мероприятий не будет создано плотное ядро трудового промыслового населения, находящего вовремя умелую поддержку его истинным и насущнейшим нуждам. Без государственной помощи и серьезных мероприятий ни один мало-мальски экономически обеспеченный житель Поморья или других мест, откуда можно ожидать притока колонистов, не бросит своего насиженного угла и места. Мурманских колонистов будут и впредь пополнять в большинстве случаев отбросами общества, или бедняками, которым нечего терять.
По существующему положению всякий русский подданный, записавшийся русским колонистом на Мурманское побережье, получает, кроме всевозможных льгот по несению различных государственных повинностей, также и материальное пособие в размере 350 рублей.
Для того, чтобы переселиться на Мурман и начать там новую трудовую деятельность, будущий колонист должен построить себе жилище, которое по самой скромной оценке, при льготном отпуске [8] казенного леса, должно поглотить минимум 5/7 казенной субсидии, и остальные 100 рублей должны обеспечить ему покупку промыслового инвентаря, т. е. шняки или норвежской ёлы, тюков 30 яруса, форшней, крючков, стоянок. Кроме того ему необходимо запастись минимумом домашнего инвентаря и съестных припасов, чтобы первое время устройства было бы с чем прожить.
Само собой понятно, что денег этих хватить на все первостатейные нужды не может, и такая ничтожная сумма может привлечь собой не серьезного, трезво смотрящего на предстоящее переселение, труженика, а или голыша, или пропившегося, неспособного к сколько-нибудь серьезному труду отщепенца сельского общества.
Естественно, что треть, если не половина этих денег, попав в руки не серьезного, привыкшего к тому, чтобы жить «не в дом, а из дома» пролетария, моментально пропивается, а остальные очень скоро проедаются. Поселившись в землянке, с негодным суденышком для морского промысла, такой колонист, конечно, не может вести напряженной борьбы за существование и скоро попав в кабалу местного факториста, ссуждающего его минимумом необходимейших средств к жизни, начинает влачить полускотское существование.
Поэтому нельзя приписывать низкого уровня развития наших колонистов исключительно и притом слишком уж заезженным указаниям на отрицательные национальные черты славянской натуры.
Что сделало и делает русское правительство для привлечения серьезного трудового населения, способного помимо бесшабашности русской натуры, ширины ее размаха, выражающейся у теперешних колонистов Мурмана в далеко непривлекательных формах пьяного разгула, противопоставить и положительные стороны национального характера чужеземному засилью?
Что дает оно пионеру русской государственности взамен его труда и жертвы в первые годы жизни на нашей суровой северной окраине?
Какую серьезную помощь оказывает оно тому промышленнику, который своим упорным трудом, среди постоянных опасностей для жизни, должен проложить новые пути, вызвать к жизни замерший край с его неистощимыми источниками национального и государственного дохода?
Как можно требовать или хотя бы ожидать того, чтобы край заселился стойким в суровой борьбе, экономически сильным русским элементом, сознающим не только одну свою личную выгоду, но и обладающим твердым национальным самосознанием в экономической борьбе за преобладание с чужеземцами, раз этого не развивает само правительство, действительно озабоченное судьбой богатого края, обираемого теперь иностранцами. Чтобы не быть несправедливым по отношению того, что в последние годы делается для оживления Мурмана, я должен указать на третий серьезный проект колонизационной политики правительства, который два года тому назад был разработан и внесен на уважение министра внутренних дел архангельским губернатором И. В. Сосновским.
В этом проекте впервые обращено серьезное внимание на недостаточность государственной помощи колонистам Мурмана и предполагается увеличить ее до 1200 рублей. Эта сумма слагается из условно безвозвратного пособия в 600 рублей на обзаведение домом и необхо[9]димым инвентарем и из ссуды, в таком же размере с рассрочкой платежа на 10 лет на приобретение палубного промыслового судна.
К сожалению, получение этой ссуды, согласно, статье 2-ой упомянутого проекта, является не правом колониста на, казалось бы, естественную поддержку государства, а зависит от усмотрения губернского начальства.
Само собой понятно, что государство желает дать действительно ссуду, а не безвозвратную субсидию, которую оно уже оказывает назначением пособия на береговое обзаведение колониста, и потому обеспечивает обратное получение этой ссуды поручительством «местного общества или отдельных благонадежных и состоятельных лиц или под обеспечение имуществом» берущего эту ссуду лица.
Но указание на усмотрение губернского начальства является не только излишним, но и, лишая эту основную статью проекта закономерной определенности и точности в устанавливаемых правовых взаимоотношениях государства и колонистов, — стремлением к чему проникнут, кстати сказать, весь проект, — грозит сведением на нет всего проекта, так как стоит по усмотрению начальства почему-либо не выдать этой ссуды, колонист остается с шестьюстами рублей на береговое обзаведение, на которые безусловно не подняться на промысел в качестве самостоятельного и экономически независимого промышленника.
И весь проект, таким образом, потеряет всю силу практически ценного мероприятия. Если теперь государство теряет на каждом колонисте 350 рублей; то тогда будет выбрасываться по 600 рублей без сколько-нибудь заметного следа в деле развития края и борьбы с чужеземным засильем.
Можно ограничить число лиц, записывающихся в мурманские колонисты, определенным количеством, допускаемым ежегодно, можно и должно производить тщательный и осторожный отбор их, но в интересах самого государства, в интересах развития и подъема русской жизни на богатейшей нашей окраине, необходимо каждому, принятому в число колонистов Мурмана, дать в руки, помимо субсидии на обзаведение, также и ссуду в проектируемых размерах, что и должно быть ясно и точно обозначено в будущем Положении о колонизации Мурмана
Для того, чтобы вполне ясно и определенно судить о нуждах мурманской колонизации, необходимо иметь точное представление как о природе самого края, так и об условиях работы в нем, среди которых приходится жить и работать решившемуся поселиться на Мурмане предпринимателю.
Вряд ли, конечно, найдутся лица, которые ничего бы не слыхали о существовании мурманских промыслов, о роде их использования и степени богатств рыбой вод, омывающих наш крайний Север, но сведения эти даже среди местного архангельского общества крайне отрывочны, не точны, а подчас и совершенно смутны.
В широких же слоях читающей России и даже среди крупных рыбопромышленников и рыботорговцев сведений о жизни Мурмана и об его промысловых богатствах гораздо меньше, чем о тех же тресковых промыслах в Норвегии или о лове сельди у берегов Шотландии и о промыслах Исландии.
[10]
Между тем, промысловые богатства Мурмана настолько велики, что не только в состоянии удовлетворить существующую потребность в рыбной пище всего Севера России, но и начать проникать на внутренние рынки центральных губерний, где рыба слишком дорога и потому мало доступна мелкому и даже среднему потребителю.
При существующей дороговизне на мясо, цена на которое, сравнительно со второй половиной прошлого столетия, возросла вдвое, этот продукт питания стал недоступен широким трудовым массам населения. Цены на рыбу также поднялись, так как один Волжско-Каспийский бассейн, являющийся главнейшим поставщиком рыбы на наши рынки, далеко не в состоянии удовлетворить все возрастающую потребность в питательной и притом дешевой пище.
Озерное же рыбное хозяйство, несмотря на громадное количество, до 10.000 озер, в пределах одной только Европейской России, стоит, на такой низкой ступени хозяйственной эксплуатации, что его, к сожалению, нельзя принимать в расчет. В Малороссии, Белорусском крае и отчасти в Литве хищническое хозяйничанье в озерах уничтожило некогда богатейшие рыбные угодья края. Эксплуатация же северных озер или грозит также истреблением их рыбных запасов, или эти озера стоят совершенно нетронутыми.
Прудовое же хозяйство на рациональных, экономически разумных и научно обоснованных началах находится у нас в громадном большинстве случаев в самой первой стадии развития.
Таким образом, не считая неистощимых рыбных запасов Сибири и в особенности ее дальневосточного побережья, единственным океанским источником рыбных продуктов в Европейской России является Мурманское и Баренцево море.
Существующая ныне эксплуатация этих промыслов далеко не соответствует тем запасам вод Мурмана рыбой, какие можно считать теперь уже окончательно выясненными и доказанными.
Что касается других богатств Мурмана, какие таятся в его скалистых недрах, то о них до производства серьезных геологических изысканий говорить нельзя, и Мурман остается для нас пока только морским промысловым побережьем, рыбные запасы вод которого настолько велики, что при правильной их эксплуатации треска может стать таким же излюбленным блюдом жителей центральной России, каким она является теперь в обиходе одних только северян.
Теперь же эти воды эксплуатируются главным образом приходящими на время хода рыбы вдоль Мурманского побережья промышленниками, жителями южного и западного побережья Белого моря, так называемыми, поморами, число которых за последние 13 лет не превышало никогда 4000 человек.
[№22, 1]
До конца прошлого столетия поморы из западного и северо-западного побережий Белого моря начинали собираться с конца февраля или с первых чисел марта в тяжелый путь, большей частью пешком, через Кольский полуостров к различным становищам [2] Западного Мурмана, главным образом, в Цып-Наволок и Вайда-губу.
Пройдя большую часть пути на свой счет или вернее на счет будущего улова рыбы, под который они берут вперед деньги и провизию у скупщика рыбы являющегося часто и хозяином, на которого они работают, поморы-вешняки, т. е. промышленники на Западном Мурмане, в течение ранней весны с конца марта до второй половины мая селятся на засыпанных снегом избушках-станах и среди невозможных гигиенических условий начинают готовиться к выезду в море.
Откопав из-под снега вытащенную в конце прошлогоднего сезона лова шняку и приведя в порядок ярус, промышленники начинают следить по различным приметам за подходом к берегам мелкой рыбы-мойвы, которая служит наживкой и без которой помор-промышленник неохотно выезжает в море, когда он вынужден бывает заменять мойву на крючках своего яруса молодыми экземплярами сайды или трески, которые всегда держатся мелких прибрежных вод. Более охотно, в случае отсутствия мойвы, промышленники выезжают ловить треску на «белую», т. е. на куски более крупных перищев и мелкой трески, вылавливаемой вблизи берега в это время года в очень небольшом количестве.
Наиболее же излюбленной наживкой является сельдь, но заходы ее в бухты Мурмана очень неопределенны, и орудий лова ее на местах часто не бывает. Доставка же этого рода наживки в свежем или соленом виде никем не организована и потому, как случайная, не может приниматься в расчет. В случае продолжительного отсутствия какой бы то ни было наживки поморы-вешняки принимаются на отливе в песчаных местах побережья копать червя — Arenicola piscatorum или добывают особыми скребницами крупных моллюсков.
Если мы примем во внимание, что помор редко выезжает в море с ярусом, меньшим чем в 25 тюков, т.е. в 3250 крючков, на которые нужно насадить по червю или по моллюску, если мы примем также в расчет тяжелые условия кропотливого добывания ранней весной этого рода наживки, а главным образом его невыносимое положение вечной задолженности, постоянные, беспросветные думы о которой парализуют его трудовую энергию и силы, ту кабалу, в которой он находится у своего хозяина и из которой он может еще кое-как надеяться вырваться при частых выездах в море и при хороших уловах, что возможно, когда у берега держатся несметные массы мойвы, — то вряд ли у кого найдется достаточно обоснованных мотивов для утверждений о меньшей работоспособности нашего промышленника-помора по сравнению с норвежцами и финнами.
Если мы присмотримся к условиям работы норвежского промышленника, работающего в водах соседнего с Мурманом Финмаркена, то прежде всего бросается в глаза то, что рыба держится у берегов северной Норвегии гораздо ближе, чем у берегов Мурмана и Рыбачьего полуострова, и, стало быть, выезды норвежца-рыбака на промысел отнимают у него меньше времени, во-вторых, в Норвегии давно организован заботами правительства правильный подвоз наживки не только в места усиленного промысла, но часто и к самим промышленникам в море, что позволяет ему, не тратя времени [3] на переезд к берегу и обратно, в один выезд выметать ярус два раза, и в-третьих «покрут», т.е. беспросветная экономическая зависимость промышленника от купца — скупщика рыбы, связывающая по рукам и по ногам нашего помора и убивающая в самом корне, с детских лет, личную инициативу и энергию, — это явление неизвестно в Норвегии, где к услугам мелкого предпринимателя заботливое правительство с каждым годом предлагает ряд новых мероприятий, отвечающих нуждам и запросам трудного морского промысла, до мелкого кредита и законом нормированных отношений включительно.
Все это относится в значительной степени и к норвежцам-колонистам русского побережья, которые, как я уже замечал выше, ведут свои торговые дела на два фронта: как русские подданные, они пользуются всеми правами коренных русских жителей и, как норвежцы по происхождению, они ничем не ограничены в своих торговых сношениях с их родиной Норвегией. Работая на себя, экономически свободные, эти колонисты, конечно, становятся скоро и экономически обеспеченными.
Наш же помор-промышленник поставлен в совершенно иные условия работы отчасти самой природой, а главным образом исстари сложившимися экономическими отношениями между капиталистами купцами и им, мелким предпринимателем, чаще же просто рабочей, черной силой, плоды трудов которого вырастают в палаты каменные его патрона хозяина, оставляя его самого в старой нужде и задолженности.
Действительно, ловя рыбу на Мурмане, помор обязан сдавать ее своему хозяину или его доверенному, живущему в течение промысла в том же становище, по установленной цене, размеры которой зависят не от спроса и цен рынка, а исключительно от совести хозяина-скупщика. И на Западном Мурмане, куда почти никогда не заходят суда, приходящие из Балтийского моря за грузом рыбы для Петербурга, и где, стало быть, нет даже той незначительной конкуренции, какая иногда развивается на Восточном Мурмане, цена на треску за пуд колеблется между 40 и 70 копейками.
Между тем, как на Восточном Мурмане цена на треску редко спускается до 70 коп. за пуд и нормально, в среднем, стоит около рубля.
Даже в портах Норвегии, где скопляется масса русских купцов со своими судами для скупки рыбы, цена на килограмм трески никогда не спускается ниже 6 oere, т.е. 31/8 коп. за 2,4 фунта, нормальная же цена держится 8–9 oere за kilo, т.е. в два раза выше цен на Западном Мурмане.
Неудивительно, что, при плохих видах на промысел из-за отсутствия ли наживки, из-за дальности ли выездов в море, когда треска держится в 25–40 верстах от берега, или из-за бурной весны, русский промышленник мало проявляет энергии и трудоспособности и предпочитает сидеть сложа руки, чем идти копать червя в течение двух вод, т.е. около полсуток, чтобы поймать на эту плохую, мало привлекающую рыбу наживку пудов 20–30 в лучшем случае трески и сдать ее по 40–50 коп. за пуд, причем он знает наверное, что ему самому ничего не очистится, так как весь заработок от промысла пойдет на бесконечное погашение старого долга, [4] истинных размеров которого он часто и не знает, полагаясь, благодаря своей безграмотности, исключительно на совесть хозяина-купца, ведущего счет его долгам и тем выдачам, на который они, хозяева, иногда соглашаются, уступая слезным просьбам.
Таким образом, благодаря не столько некультурности самих поморов, сколько отсутствию культурных мероприятий и хозяйственных забот о развитии богатой и важной по своему положению окраины со стороны самого государства, в течение длинного ряда столетий создались и укоренились ненормальные условия жизни, при которых могли развиться явления «покрута», т. е. беззастенчивой, никакими законами неограниченной эксплуатации хозяевами-купцами труда промышленника-помора — с одной стороны — и часто недобросовестного отношения к принятым на себя обязанностям, бесшабашного разгула и пьянства, неразумного распределения рабочего времени и своих сил и вечной бедности самих рыбаков — с другой стороны.
Между тем всем, близко стоящим к жизни нашего Севера, известно, насколько ценным тружеником и работником может быть наш помор, раз он поставлен в нормальные условия труда, когда он знает, что его труд справедливо оценивается и уходит на понятное ему живое дело.
Глубокое знание условий морской работы, природная сметливость и находчивость, выработанная веками, выносливость и смелость делают нашего помора, привыкшего жить и работать среди несравненно более тяжелых природных условий промысла, чем в Норвегии, крайне ценным работником, самой природой предназначенного к колонизации и оживлению богатого Мурмана.
Поэтому странно звучат обвинения помора в его непорядочности и в отсутствии у него разумной энергии и трудоспособности, которыми он, по мнению некоторых исследователей Севера, будто бы значительно уступает колонистам — финляндцам или норвежцам.
В отчете учреждению, поставленному на страже интересов наших рыбных и звериных промыслов, исследователь, казалось бы, должен дать не только фактически верный цифровой материал, но и свои оценки различных сторон и явлений исследуемой жизни давать на основании беспристрастного отношения к этим явлениям. (Книпович 1895. Положение морских рыбных и звериных промыслов Архангельской губернии. Из отчетов министерству земледелия и государственных имуществ по командировкам 1893 и 1894 гг. стр. 70, 101 и др.).
В вопросе правильной и возможно быстрой колонизации Мурмана западная его половина должна привлекать к себе прежде всего внимание и вот почему. Воды Северного Ледовитого океана, омывающего северные побережья Европейской России, богаты не столько местными, живущими постоянно здесь породами промысловых рыб, сколько стаями приходящих в погоне за богатыми запасами пищи главных представителей местной ихтиофауны — трески и пикши.
После процесса икрометания, для которого треска из неведомых частей моря подходит из года в год около декабря к берегам Норвегии у Лафотенских островов, где происходит один из значительнейших в мире тресковых промыслов, кормящий всю страну и доставляющий государству крупный источник дохода, вся масса трески и пикши, а также и морского окуня к январю и февралю пе[5]реходит постепенно на Север, к берегам северного Финмаркена. Первые стаи этой отметавшей икру трески появляются у берегов Западного Мурмана уже в январе и феврале, а в конце марта или с первой половины апреля над западным побережьем Рыбачьего полуострова, как это мне удалось доказать в 1909 г., стоят густые стаи трески и пикши, которые занимают собой площадь в 50 с лишним миль длиной и в 40 миль шириной, т. е. около 90 верст в длину и около 70 верст в ширину.
Вся эта бесчисленная стая трески держится до первых чисел мая в довольно большом расстоянии от берега, — милях в 30–35 и на более близкое расстояние подходят не самые густые массы рыбы, а только ее передовые стайки.
Крайне важно отметить здесь, что более или менее близкое подхождение весной рыбы к берегам зависит исключительно от колебаний русла Мурманской ветви Гольфстрима, то приближающейся к берегу, то отходящей от него более обыкновенного в зависимости от совокупности целого ряда, главным образом, метеорологических причин. Связь в это время рыбы с той или иной температурой придонных слоев воды невольно бросается в глаза, и на основании последних исследований может быть объяснена тем, что треска, истощенная процессом икрометания, во время которого она, как известно, не принимает пищи, с жадностью набрасывается на густые массы нежной, легко усвояемой ее истощенным организмом пищи, какую представляют ей теплые воды Гольфстрима с его богатым животным населением в виде мелких рачков, молодых червей и других организмов, составляющих в своей совокупности так называемый планктон.
И только подкормившись и немного окрепнув, треска покидает мало помалу теплые воды Гольфстрима и начинает приближаться к берегам, куда ее привлекают как богатые всякими питательными организмами различные донные участки моря, так и подходящая несметными массами к берегам мойва, мечущая вдоль всего Мурмана икру в течение всей весны от февраля до конца мая, а иногда и до второй половины июня, в зависимости от строго определенных условий.
Держась вдали от берега над Рыбачьим полуостровом, в расстоянии до 60 верст от ближайшего пункта русского побережья, главные наиболее густые стаи трески доступны только промышленнику, выезжающему в море не на допотопной шняке с ее прямым парусом, а на хорошо оснащенном палубном боте, вооруженном по меньшей мере 12-ти сильным керосиновым двигателем. Стоимость такого бота с полным морским и промысловым вооружением может обойтись не менее 2.000 рублей.
Таким образом, при отсутствии у нас мелкого кредита и при ограниченности существующего правительственного субсидирования мелких промышленников, этот период массового промысла трески останется, благодаря бедности помора-пришельца и постоянного колониста, совершенно неиспользованным.
С конца мая и в начале июня главные стаи трески в промысловых количествах начинают появляться на Восточном Мурмане, причем однако возможность промысла на Западном Мурмане нисколь[6]ко не уменьшается, так как ее остается здесь достаточное количество.
Приблизившись к Западному Мурману на очень незначительное расстояние до 1–2 верст от берега, треска распределяется здесь полосой приблизительно в 20–25 верст шириною, вдоль всего западного побережья по различным, наиболее населенным излюбленной пищей, участкам моря, хотя и более редкими стаями, чем во время ее подхода весной.
В зависимости от рельефа дна, распределения глубин и грунта, а также и от распределения животной донной жизни моря находится картина расселения в течение всего лета и части осени и тресковых стай.
Эти наиболее излюбленные рыбой места поморы промышленники находили, на основании векового опыта, помощью своих особых примет, память о которых с падением или, точнее говоря, с полным прекращением прихода вешняков грозит окончательно исчезнуть.
Казалось бы, Мурманская научно-промысловая экспедиция, собравшая громадный материал по распределению глубин, грунтов и животной жизни в западной части Мурманского моря и пользовавшаяся громадной правительственной ежегодной поддержкой в 96,000 рублей на ведение своих работ и издание трудов, которое обошлось за 10-летнее ее существование на счет казенной субсидии в 40 с лишним тысяч рублей, должна была бы издать карты с точным обозначением изменений рельефа, физического характера и животного населения дна, с так называемыми фаунистическими фациями, имеющими громадное промысловое значение, но, кроме двух карт, сколько-нибудь относящихся к этому, ею ничего не было издано, и материалы остаются до сих пор, несмотря на специально отпущенные дважды средства, неразработанными.
Одна из этих карт составлена совместно г. Брейтфусом с г. Смирновым, и носит название карты глубин промыслового пространства Мурмана.
В течение последнего несубсидированного периода деятельности Мурманской экспедиции мне неоднократно приходилось убеждаться, что показанные на карте глубины и границы мест с определенной глубиной далеко не соответствуют найденным и проверенным мной в действительности на месте, стало быть, и ценность такой карты, в силу уж одного этого, не говоря уже о вопиющей неполноте промеров в промысловом пространстве, сводится на нет.
Вторая карта носит название промысловой1 карты Мурмана и составлена начальником экспедиции г. Брейтфусом. На ней различными красками обозначены становища, пункты действия промыслового телеграфа и вновь поставленных маяков и никому ничего не говорящая в высшей степени схематическая линия, за которой только и возможен будто бы траловый лов. Такая карта ни одному промышленнику ничего дать не может и нужна была очевидно ad majorem gloriam....г. Брейтфуса.
Других карт нет.
Карта исправленных и пополненных глубин, а также ряд карт хода и распределения вдоль Мурмана в различные времена года главных пород промысловых рыб не могут быть изданы мной из-за отсутствия необходимых для этого средств.
[7]
С прекращением весеннего промысла на Западном Мурмане рыбные богатства его остаются совершенно неиспользованными, так как нельзя принимать во внимание нескольких десятков лодок местных колонистов, выезжающих в море редко дальше 20 верст и производящих поэтому лов не во время массового подхода рыбы, а с того момента, когда она разбивается уже на отдельные стайки в непосредственной близости от становищ.
Многие же пункты побережья, как Цып-Наволок, Зубовские острова и многие другие, некогда населенные места, теперь остаются совершенно пустыми, и рыба проходит никем не тронутая.
Мнение же о будто бы периодическом подходе рыбы к Западному Мурману и о том, что ряд «пустых» годов, когда рыбы у Рыбачьего полуострова не было, разорил и разогнал промышленников-вешняков, построено на неправильном и одностороннем освещении вопроса.
Вполне возможно и в некоторых случаях совершенно верно, что ненормальные явления несовременного более покрута заставило хозяев-предпринимателей прекратить посылку вешняков на Западный Мурман и перейти к другим видам торговых операций, среди которых безопасная, не связанная с риском закупка рыбы в Вардэ для перепродажи ее в Архангельске занимает не последнее место. Это с одной стороны.
С другой стороны, оставшиеся без хозяев покрученники, не будучи в состоянии подняться самостоятельно на промысел, были вынуждены искать иных заработков, среди которых растущая из года в год, благодаря усиливающемуся со стороны заграницы спросу, разработка лесов и лесных материалов играет наиболее видную роль.
И помор в силу необходимости должен был променять весло и ярус на пилу и топор.
Рыба же между тем из года в год наполняет весной воды Западного Мурмана и остается здесь, заполняя все бухты и губы, до глубокой осени.
И не одна только треска и пикша.
Наиболее дорогой породой камбаловых рыб в наших северных водах является палтус.
Промысел этой рыбы с падением весеннего промысла совершенно прекратился, и количество доставляемого на архангельский рынок палтуса за последние годы сильно понизилось, а соответственно с этим возросла и цена на него. Так в 1897 году цена на 5 пудового палтуса колебалась между 10 и 121/2 рублями, а в 1909 году цена на такого палтуса колебалась между 30 и 40 рублями.
Между тем мне удалось открыть излюбленные места и нерестилища этой ценной по своим вкусовым качествам рыбы в водах того же Западного Мурмана, которые эксплуатируются в безусловно территориальной полосе, — в 2 верстах от берега, — исключительно норвежскими промышленниками.
Что касается мойвы, играющей такую крупную и даже исключительную роль в рыбных промыслах Мурмана, то, хотя она держится вдоль всего побережья Мурмана и была прослежена мной вплоть до Канина Носа, но наиболее излюбленным местом ее икрометания, когда она жмется к самому берегу, являются преимущественно воды бухт Западного же Мурмана.
[8]
Даже в тех случаях, когда мойва, в силу особых причин, держится более глубоких, чем обыкновенно, слоев вод, и когда все промысловое население Мурмана из-за отсутствия наживки теряет дорогое промысловое время, громадные стаи этой рыбки всегда можно найти и добыть у западного побережья Рыбачьего полуострова, правда, не помощью обычных поморских мойвенных неводов, а более совершенным кошельковым неводом.
Это обстоятельство имеет громадное значение в деле организации снабжения наших промышленников наживкой в то время, когда или ее нет, или лов ее затруднен.
Одна только современная доставка наживки промышленнику может, безусловно, по меньшей мере, вдвое, увеличить общее количество наших уловов.
Необходимость этой меры назрела давно в сознании промышленника, и даже то частичное удовлетворение нужды его в наживке, какое оказывает деятельность наживочного бота, принадлежащего Мурманскому товариществу, не остается без заметного влияния на частоту выездов в море промышленников из обслуживаемых ботом становищ.
Само собой понятно, что будущая организация наживочного дела должна исходить не из ботов, развозящих наживку часто из одного конца Мурмана в другой.
Для этого необходим хотя бы и небольшой, но с сильной машиной пароход, который мог бы в течение короткого времени обслужить несколько становищ.
Находясь в руках знающего условия жизни наживочных рыб предпринимателя, дело подвоза наживки может дать крупные барыши и оказать благотворное влияние на развитие морского рыбного промысла на всем Мурмане.
И организация такого дела есть давно назревший вопрос большой государственной важности.
Должно еще отметить, что предприятие это обязательно должно быть частным, так как при организации этого дела правительством отношение помора, не умеющего разбираться в непривычных для него вопросах и явлениях государственной заботливости, может неблагоприятно отразиться на полезном деле.
Работающий же на правительственную ссуду частный предприниматель в глазах помора остается купцом, желающим заработать, и он охотно будет ему платить за наживку, что угодно, лишь бы было с чем выехать в море. Мне известны случаи, когда промышленники в Гаврилове платили за «тряску» мойвы, т.е. за возможность, выехать один раз в море, от 18 до 30 рублей!
Вот с этой-то стороны я и считаю необходимым, чтобы будущее предприятие наживочного промысла на Мурмане в значительной части его стоимости было начато на правительственную ссуду, взамен которой предприниматель, помимо обеспечения ссуды имуществом предприятия, обязан был бы пускать наживку в продажу не дороже известной цены, скажем по 4 рубля за ящик установленной емкости песчанки и по 8 рублей за такую же меру мойвы.
Цена на мойву должна быть выше продажной стоимости песчанки, потому, что рыба эта, как более нежная, требует более тщательного сохранения и быстрого, почти непосредственного за ее ловом сбыта.
[9]
Помимо перечисленных выше пород рыбы в водах, омывающих Западный Мурман, находят приют большие стаи сайды, значительные количества морской камбалы и довольно большое количество очень ценного по своим вкусовым качествам морского окуня.
Относительно сайды должно, к сожалению, сказать, что ее у нас на Мурмане более не существует, тогда как в конце 80-тых годов прошлого столетия промысел этой рыбы на Западном Мурмане достигал до 100.000 пудов.
Что эта рыба у нас не перевелась и водится в больших количествах и поныне, в этом я имел возможность неоднократно убеждаться, и последний раз в 1909 году находил ее несколько раз не только в большом количестве в бухтах Западного Мурмана, но и отметил ее распространение в далеких от Рыбачьего полуострова водах, омывающих Канин Нос.
Спрос же на эту рыбу очень большой, так как население внутренних частей Архангельской губернии издавна привыкло к сайде, как к дешевой рыбе.
Чтобы удовлетворить существующий спрос на эту рыбу, ее привозят из Норвегии, и цена на нее не только сравнялась, но иногда и превышает рыночную стоимость трески.
Лов камбалы на Западном Мурмане также совершенно не развит и, если существует, то только в незначительном размере, удовлетворяющем скромные потребности стола местных колонистов.
Между тем во многих местах Западного Мурмана, в особенности около одного пункта Рыбачьего полуострова, известного под названием Базаров, на скалах которого ютятся бесчисленные стаи различных морских птиц, камбала держится в известное время года громадными массами и доступна не только крупному предпринимателю, промышляющему ее тралом с парохода, но и самому бедному промышленнику, так как в этих местах она не требует никакого особого снаряжения: простой карбас или ела, грошовой стоимости продольник, на крючья которого годны в качестве наживки как моллюски, так и водящийся в изобилии червь — Arenicola. То же нужно сказать и о Зубовских островах, где эту ценную рыбу теперь иногда промышляют английские траулеры и кроме них никто.
Слабое развитие промысла этой рыбы нельзя никоим образом объяснить отсутствием спроса, так как эта рыба за последние годы, да отчасти и много раньше, находит довольно широкий сбыт в бедных слоях населения северных губерний и цена ее в Архангельске колеблется от 80 к. до 1 р. 30 коп. за пуд.
Не касаясь вопроса о значении этого промысла у нас на Мурмане вообще и о роли морской камбалы как в будущем развитии самых промыслов, так и в расширении района сбыта северной морской рыбы на внутренние рынки России, я имел в виду обратить внимание на то, что воды Мотовского залива, северное и северо-западное побережье Рыбачьего полуострова таят в себе громадные запасы этой в высшей степени ценной, как это видно будет из дальнейшего, рыбы, промыслом которой с большой выгодой может заниматься любой колонист Западного Мурмана.
Что касается морского окуня, то эта рыба, цена на которую на Мурмане колеблется от 1 р. 50 к. до 2 рублей за пуд, появляется над Западным Мурманом ранней весной с первыми стаями трески [10] и, держась в значительном расстоянии от берега, может становиться добычей только промышленника, вооруженного ботом, позволяющим делать далекие выезды в море.
В течение летних месяцев морской окунь держится несколько ближе к берегам, но и тогда лов его не может быть очень значительным в виду относительно небольшого количества этой рыбы, в сравнении с количествами трески, сайды и камбалы.
При развитии морского рыбного промысла и заселении побережий Западного Мурмана постоянным промысловым населением, состоящим из русских колонистов, снабженных необходимым снаряжением для дальнего лова, этот промысел может занять подобающее ему место, являясь значительным подспорьем в главном источнике дохода страны — в тресковом промысле.
Давно известно, неоднократно обсуждалось и много вызывало бесплодных мечтаний, то всем известное обстоятельство, что в заливах Западного Мурмана весной и глубокой осенью часто появляется громадное количество сельди, ловить которую не хватает ни рук, ни средств, — но все это, вызвав кратковременное дешевое удивление перед неиспользованными родными богатствами, ни к чему осязательному не приводит.
Несокрушимая твердыня неподвижности русского денежного мешка не поддается никаким увещеваниям, никаким доказательствам необходимости расшевелиться и вложить деньги в живое и до очевидности выгодное дело.
А иностранцы тем временем, видя нашу инертность, пользуются вовсю нашими богатствами, колоссальными дарами моря, неустанно плывущими нам в руки.
В 1882 году в никем не заселенную Анбарную губу ранней весной зашла стая сельди. Случайно ее заметил проезжающий мимо колонист-норвежец и дал знать своему патрону-норвежцу же, который немедленно распорядился отрезать сельдь от моря, загородив выход из конца бухты сетями, какие только нашлись в его распоряжении, вызвал из соседней Норвегии два парохода, помощью которых в течение 10 дней неустанно ловили сельдь, отвозили большую часть в Норвегию и солили, пока хватило бочек.
Незачем, конечно, добавлять, что эта же сельдь пошла в Архангельск.
Другой факт. Не помню точно года, но от этого достоверность факта, ставшего притчей во языцех на Мурмане, смею уверить, нисколько не уменьшается: начальник Мурманской научно-промысловой экспедиция г. Брейтфус решил продать незадолго до этого приобретенный экспедицией кошельковый невод колонистам г. Александровска. Те с радостью согласились, так как эта могучая промысловая снасть, стоящая около 1000 рублей, была предложена им за 150 рублей. На следующий после покупки день в Кольском заливе, недалеко от г. Александровска, появилась громадная стая сельди, которой эти колонисты, люди зажиточные, в течение нескольких часов выловили на 3000 рублей.
Правда, заход сельди в ту или другую бухту Западного Мурмана нельзя приурочить к определенному времени, как подход трески или мойвы, и потому промысел этот может развиться у нас только тогда, когда на побережьях Западного Мурмана будет ютить[11]ся не 317, а по крайней мере 3170 семей не только колонистов, но колонистов-промышленников.
Тогда безусловно предлагаемая теперь некоторыми мера поощрения нашей добывающей мурманской рыбопромышленности путем обложения ввозимой из Норвегии в Архангельск сельди пошлиной будет своевременной, так как запасов сельди на Мурмане более чем достаточно, и будет кому ее ловить.
До тех же пор, пока рабочих рук на Западном Мурмане более чем недостаточно, введение обложения норвежской сельди пошлиной цели не достигнет: ловы сельди на Мурмане останутся случайными, а потому и ничтожными по количеству добываемой рыбы, ввозить, несмотря на пошлину, будут, и мера эта, без достижения прямой своей цели, ляжет лишним бременем на мелкого потребителя.
Заканчивая свой краткий обзор Западного Мурмана, я считаю необходимым еще упомянуть о забытом совершенно промысле акулы.
Эта рыба, достигающая до 6 метров в длину, ловится исключительно из-за печени, из которой добывают жир, идущий на выработку разных смазочных веществ. Шкура же ее, из которой в Германии выделывают превосходную шегрень, у нас в дело не идет и бросается с тушей обратно в море. Можно смело сказать, что в известное время года отдельные местности Мурманского моря кишат акулой.
Ранней весной, когда к берегам подходит треска, в арьергарде ее стай держатся несметные полчища этой прожорливой рыбы; глубокой осенью, когда треска жмется к берегам, акула заходит в самые бухты.
Мне известны случаи, когда норвежцы-колонисты на небольшом акульнике в течение двух суток лова поймали более 400 экземпляров акул. Считая в среднем вес печени каждой акулы в два пуда и беря низшую стоимость пуда печени, равной одному рублю, результат промысла выражается солидной цифрой в 800 рублей.
В Вайде-губе, в Большой Волоковой и других бухтах Варангер-фиорда, а также в Мотовском и Кольском заливе появления акулы часты и довольно определенны по времени.
Для лова же ее здесь вполне достаточны те боты, которые необходимы для весеннего лова трески. Специальное же промысловое снаряжение для акульего лова стоит гроши.
Само собой попятно, что только с водворением на Мурмане серьезно снаряженного промышленника-колониста этот промысел может занять видное место в ряду других родов морских промыслов и вызвать к жизни целый ряд новых предприятий, которых на Западном Мурмане теперь совершенно нет, — это салотопни, или салогрейки.
Как бы широко ни были поставлены крупные частные предприятия, появлению которых приписывается выдающаяся роль в деле оживления Мурмана, какими бы сетями отделений и отдельных производств эти предприятия ни охватили бы Мурман, густого постоянного населения они не создадут.
Полным пульсом здоровой жизни только тогда забьется Западный Мурман, когда туда всесторонне соображенными заботами правительства будут привлечены многочисленные русские колонисты-про[12]мышленники, расселенные по бухтам Кольского и Мотовского заливов и, главным образом, на побережьях Варангер-фиорда.
Для того же, чтобы привлечь серьезного промышленника, а не бросающегося на любую даровую подачку потерявшего способность к труду тунеядца, я считаю необходимым следующий цикл мероприятий.
1) Выдача безвозвратной субсидии лицу, пожелавшему записаться в колонисты Западного Мурмана и представившего ручательство своей трудоспособности местных благонадежных лиц, на обзаведение береговым хозяйством (как это проектировано г. архангельским губернатором И. В. Сосновским) в размере 600 рублей.
2) Выдача ссуды под палубный промысловый бот, длиной не менее 35 фут, на 10 лет с правом погашения по истечении двух лет со дня обзаведения как береговым хозяйством, так и необходимым минимальным количеством промыслового обзаведения, что должно быть удостоверено местным рыбным инспектором и чиновником по крестьянским делам.
3) Отвод по выбору колониста строго определенного берегового участка земли, с отводом определенного землемером участка внутренних частей берега, годных для хозяйственной культуры или под пастбище, где таковые имеются.
4) Организация мелкого кредита на приобретение нового судна или постановку керосинового или нефтяного двигателя на старом, на покупку новых снастей или сетей.
5) Устройство в Вайда-губе постоянного склада соли, муки и промысловых орудий.
6) Учреждение постоянного фельдшерского пункта в становище Вайда-губы или Земляной.
7) Перенесение постоянного местожительства рыбного инспектора из г. Архангельска в г. Александровск на Мурмане.
8) Устройство при общежитии для детей колонистов в г. Александровске технических мастерских: кузнечной, слесарной, столярной и по выделке простых консервов.
Что касается пункта второго, то, при отсутствии у нас в России хорошо разработанной техники постройки судов торгового и промыслового флота, при крайней ограниченности опытных и знающих это дело строителей, нельзя ограничивать выдачу ссуд под торговые и промысловые суда условием обязательной постройки из русского материала и в России.
Благодаря тому, что у нас на Севере, да и вообще в России, строят торговые суда, как их строили 100 лет назад, мы до сих пор не научились из нашего превосходного северного леса строить ничего другого, как поморские розвальни-шкуны да архаические шняки.
Ограничивая же получение ссуды из стотысячного ежегодного фонда, имеющегося в распоряжении министерства торговли и промышленности, в отделе торгового мореплавания, на поощрение отечественного судостроения и на увеличение русского торгового флота, правительство не достигает своей цели — увеличить наш торговый и промысловый флот, так как всякий желающий завести новое судно хочет иметь хорошее мореходное судно, а не морские дровни старого образца, построенный из русского леса русским плотником, за не[13]имением инженера-судостроителя, и таким образом должен или отказаться от приобретения какого бы то ни было судна, раз у него нет достаточных средств, или обессиливать себя, приобретая нужное ему судно за границей и платя высокую пошлину в России. Цель этого имеющего большое значение для Севера фонда будет вполне достигнута, как только в Сумском посаде, Сороках или другом пункте Поморья правительством будет устроена небольшая судостроительная верфь с знающим, опытным в постройке торговых судов инженером.
Перехожу к обзору Восточного Мурмана и нужд его рыбопромышленности и колонизации.
Восточным Мурманом, как я уже говорил в начале этой статьи, называется та часть северного побережья Кольского полуострова, которая заключена между Кольским заливом, начиная от Погань-Наволока, и выдающимся в море Святым Носом.
Но далеко не на всем этом побережье существуют рыбацкие становища и происходит лов трески и других промысловых рыб.
С первыми пароходами, отправляющимися из Архангельска в Вардэ обыкновенно во второй половине мая, начинают стекаться на Мурман поморы, и к концу мая уже во всех становищах заметно оживление.
Поморы съехались, начинается починка и спуск на воду шняк, пересмотр ярусов, приготовление неводов для лова наживки и т. п.
Узнают от колонистов, как держится рыба, подошла ли она к берегам в этом году или держится далеко в море.
Но главная забота всех промышленников, это — есть ли наживка.
Почти до конца июня, т. е. в течение целого месяца с открытия навигации и промыслового сезона на Мурмане, наживкой служит мойва.
Рыба весной, как говорят поморы, «моевка», т. е. питается в море мойвой и потому только на мойву хорошо и идет.
И вот, если только наживка есть, жизнь в немногочисленных мурманских становищах бьет ключом. Все наскоро кончают береговые работы, налавливают у берегов мойву и спешат в море.
Только настоящий шторм может в это время удержать помора от того горячего желания выметать поскорее ярус, которым он весь проникнут.
Песчаные участки побережий около становищ чернеют от столпившихся здесь промышленников, а у самого берега снуют лодки, на которых стоит по одному промышленнику, молча всматривающихся в воду и поднимающих кверху то правую, то левую, а то и обе вместе руки, отдающих таким образом приказания сильнее тянуть правый или левый кляч, правое или левое крыло невода.
Это — ловят наживку.
Тут нет разделения на «мое» и «твое». Попала мойва в изобилии в обмет Петра, ею пользуются и Семен и Иван.
Но вот наживка поймана, крючки наживлены и помор, наскоро собравшись и сложив снасть и все необходимое в шняку, спешит выехать в море. Благо, если есть хотя бы немного попутный ветер. Подымается нелепый парус, которому сидящие в шняке 4 промышленника нередко помогают еще и веслами.
[14]
Выехав верст на 5 на 10, если рыба «бережная», чаще же гораздо дальше в «голомя», верст на 25–30, помор-корщик, на основании своих примет по разным точкам берега, по своего рода пеленгам, находит, по его мнению, подходящее для выметки яруса место и ярус вытягивается длинной нитью по дну моря верст на 6 и больше в длину. Привязав шняку к концу яруса, усталые поморы ложатся на дно шняки и скоро засыпают непробудным сном.
Часто налетающие нередко в это «меженное» время шквалы заливают шняку и несчастные промышленники, окоченев в холодной воде становятся новой жертвой разыгравшейся водной стихии.
Такая «беспечность» помора часто находит себе объяснение в общей его некультурности и неразвитости, полагающейся на любимое «авось», но нередко объяснения этим грустным явлениям нужно искать в нечеловеческом изнурении, какому подвергают себя поморы.
Высматривая и ловя наживку, пока не удастся наловить ее достаточное количество, они суток по трое кряду не смыкают глаз и не покладают рук.
И, раз наживки наловилось хотя бы на одну-две «тряски», нужно немедленно ехать в море, иначе мойва «прокиснет».
Не в некультурности тут дело, а острой нужде помора и в неорганизованности самих промыслов.
Но вот ярус пролежал свои законные 5–6 часов. Корщик, приладив в борту в носовой части шняки ярусное колесо, начинает вместе с тяглецом, вторым лицом на шняке, тянуть ярус. Весельщик же и наживодчик помощью весел подвигают шняку, держа ее в определенном по отношению к ярусу положении.
Если рыба «густая» и место опытным корщиком выбрано удачно, невольно заражаешься приподнятым настроением промышленников, перекидывающихся среди тяжелой, но радостной работы часто очень остроумными шуточками и прибаутками.
Если рыба идет через крючок, то это уже обещает груз пудов в полтораста, а то и в двести, и понятны, конечно, радость и волнение помора.
Нередко среди такого лова, когда осталось выбрать еще половину или треть яруса, начинает накатываться волна, вестник близкой бури.
Хотел бы я видеть здесь, на месте в положении помора тех культурных бесспорно исследователей мурманских промыслов, у которых так легко вырываются обвинения в нерасчетливой жадности и в неразвитости наших промышленников, если они не бросают сразу яруса и вовремя не убираются «восвояси».
Вряд ли многие из этих гипотетических ловцов решились бы бросить, «отступиться» от яруса, если бы у них, как у большинства наших промышленников-поморов, там на берегу, за стеной стояла вековая задолженность и нужда, а впереди, здесь же на ярусе, висела бы лишняя полусотня или хотя бы десяток другой рублей в виде болтающихся на ярусе, белеющих и манящих собой рыб.
Не в одной только жадности и некультурности дело.
Разве нет этой жадности и у норвежских промышленников, этого излюбленного многими примера и культурного в противовес нашему помору образца.
[15]
Конечно есть.
Но у норвежца есть уверенность, что в трудную минуту из-за острова или из ближайших шхер вынырнет спасательный бот и не даст ему погибнуть, что он на берегу не намучится, пока наловит наживку для следующего выезда на промысел, так как ему подвезут за скромную цену и, наконец, ему редко приходится выезжать на лов трески так далеко в море, как у нас на Мурмане, и если он даже и выезжает далеко, то не на нашей шняке, а на палубном боте, который он покупает при помощи всевозможных правительственных льгот, ссуд и т. п.
А главное различие между норвежским промышленником и нашим заключается в том, что он — свободный труженик, экономически не только не закабаленный, но о нуждах которого в той или иной мере, но всегда и неустанно заботится и правительство, и общество, и естественно, что у него могли выработаться и бережливость, и разумная осторожность, и другие положительные качества.
Что касается спасательных ботов, то справедливость требует указать на то, что и у нас они есть. Их два на 1400 верст морского промыслового побережья!
Вряд ли нужно говорить, что, даже если бы работой этих ботов заведовали не только самые опытные в мире моряки, способные неустанно работать, но существа, одаренные нечеловеческими силами, и то на двух ботах нельзя было бы придти вовремя на таком протяжении на помощь там, где в ней нуждаются.
На наших же спасательных ботах сидят, конечно, не боги, а простые смертные, которые приносят крайне ничтожную помощь, нередко далеко не такую, какую они могли бы приносить, если бы организация спасательной службы отвечала высоте поставленной ей задачи.
И если командир бота после бури не всегда решается пройти по обслуживаемому им становищу, то вину в этом он не всегда может сваливать на плохую инструкцию, которую он-де должен выполнять и на, правда, нередко несправедливую озлобленность поморов, преследующих его бранью и насмешками. Вина нередко и в отсутствии его собственной распорядительности, и в неумении его вести дело даже и в том трудном бесспорно положении, в какое ставит даже самого добросовестного командира неумелая организация спасательной службы.
Но вернемся к описанию дальнейшего течения промысла.
Выбрав ярус, помор спешит в свое становище, чтобы сдать поскорее рыбу и собираться на новый выезд.
Если погода позволяет, то еще по дороге домой промышленники начинают чистить, пластать рыбу.
«Отвертев» голову, рыбу разрезают со спины до хвоста ножом, разворачивают и вынимают внутренности. Приготовленную таким образом рыбу бросают на дно лодки и принимаются за следующую.
[№23, 17]
Если рыбы много, лов был хороший, то для облегчения лодки головы выбрасываются за борт; если же рыбы попало на ярус немного, то головы сохраняются, сушатся затем на берегу и, по окончании промыслового сезона, увозятся домой.
Приехав с моря в свое становище, промышленник спешит сдать улов или хозяину или скупщику, которых бывает два-три в главнейших становищах Мурмана.
Но это присутствие нескольких скупщиков, конкурирующих между собой, не надолго гарантирует промышленнику сколько-нибудь нормальные цены на рыбу. Часто, придравшись к любому предлогу, вроде взрыва эпидемии холеры в Петербурге, скупщики приходят к взаимному, выгодному, конечно, для них одних соглашению и понижают цены на рыбу процентов на 20.
Так бывает часто и было между прочим в 1909 г. в Териберке и Малооленьем.
Для этого часто не требуется даже традиционного предварительного «чаепития». К услугам гг. скупщиков не только телеграф, но и телефон. В Вайда-губе, благодаря отсутствию конкуренции, г. X. покупает у колонистов промышленников треску по 60 копеек пуд. Ближайший родственник г. X. имеет свою факторию в становище Малооленьем и грузит корабль для отправки рыбы в Петербург, рядом с ним грузит рыбу приказчик Z. из Териберки. Благодаря этой конкуренции и близости Малооленьего от Териберки, где цены всегда выше, цена и в этом становище доходит до 1 р. 10 к. — 1 р. 20 к. Узнав об этом, г. X. телеграфирует своему родственнику, чтобы он понизил цену по крайней мере до 90 коп. за пуд. Доверенный г. Z. по промысловому телефону доносит об этом своему патрону в Териберку, от которого немедленно следует по телефону же приглашение родственника г-на X. в Териберку к нему на именины. В результате же цены и в Териберке и в Малооленьем сразу падают до 80 к. за пуд трески и удивленным поморам объясняют это получением известий о вспыхнувшей эпидемии холеры в Петербурге.
Это факт.
Раньше г.г. фактористы, имеющие запасы соли на своих факториях, повышали цены на нее ad libitum и тем заставляли мелких самостоятельных промышленников, которые сами солили рыбу и с Мурманскими пароходами отправляли ее на Архангельский рынок, сдавать им рыбу по ими же установленной цене.
К счастью, распоряжением администрации, запретившей продавать соль выше 30 копеек за пуд, это явление отошло почти совсем в область воспоминаний.
Между тем вопрос о соли продолжает быть большим вопросом.
Прежде всего несколько слов о самой соли, которая употребляется у нас на Мурмане для заготовок рыбы.
Самым главным качеством соли является содержание в ней большого процента хлористого натра (поваренной соли), который и яв[18]ляется консервирующим рыбу средством. Содержание же других составных частей, главным образом магнийных соединений и иных минеральных примесей, должно быть как можно меньше, так как эти части, не принося никакой пользы приготовляемому продукту, способствуют только его загрязнению и дают посторонний привкус.
Всеми этими отрицательными качествами обладает в избытке привозимая на Мурман английская соль, так называемая «ливерпулька». Соли в ней, т. е. хлористого натра, едва 60 процентов, зато магнериальных примесей сколько угодно. Помимо того, что магнийные соединения придают мясу рыбы горький вкус, эта примесь обладает еще другим отрицательным свойством: плохо растворяясь, она покрывает рыбу плотной серой пленкой, через которую с трудом проникает раствор настоящей соли, хлористого натра. Понятно, что засоленная такой солью наша треска плохо просаливается и поэтому подгнивает, в особенности в наиболее мясистых частях и около позвоночного столба, и издает тот специфический гнилостный запах, который ей в действительности совершенно не свойствен.
Помимо этого, в этой «ливерпульке» большая примесь всевозможной грязи, которая отнюдь не улучшает ее консервирующих качеств и придает продуктам засола ею грязный вид и дурной запах и вкус.
Средняя стоимость этой соли около 20 копеек за пуд.
Чтобы засолить сколько-нибудь сносно 100 пудов свежей рыбы, трески или пикши, нужно употребить 20 пудов «ликерпульки».
При дороговизне же на Мурмане соли и тех затруднениях, какие ставятся фактористами мелким самостоятельным промышленникам, эти последние часто бывают вынуждены или отказаться от самостоятельной заготовки рыбы или, если и заготовляют треску сами, то кладут соли недостаточно для хорошего посола.
Такая рыба с «душком» находит, однако, широкий сбыт среди жителей Архангельской губернии, где не только не знают рыбы, хорошо заготовленной и достаточно просоленной, но другой, кроме сильно бьющей в нос гнилостным запахом, и не берут.
Кроме того, чтобы вести самостоятельную торговлю рыбой с Архангельском, промышленник должен запастись достаточным количеством бочек, которые нужно выписывать из Архангельска и для которых нужно иметь особое помещение, что тоже представляет большое затруднение, в виду отсутствия подходящих для этого помещений.
Таким образом, правительственный склад соли и промысловых принадлежностей мог бы сыграть большую роль в деле развития числа свободных, самостоятельных промышленников и сильно помочь им в той непосильной для многих из них борьбе, которую они вынуждены вести с местными фактористами.
Но и эта мера содействия государства мелкой рыбопромышленности Мурмана может не дать тех результатов, каких от нее в праве правительство и общество ожидать.
Дело в том, что наловить, засолить и закупорить в бочки рыбу конечно, не трудно, — главное, нужно ее еще и продать.
Отрываться помору самому от промысла безусловно нельзя, послать с бочками в Архангельск некого, а поручить кому-нибудь продать в Архангельске не всегда возможно.
[19]
В виду этого необходимо организовать и правительственную агентуру, на обязанности которой лежала бы продажа на архангельском рынке присылаемых на ее имя трещанок с рыбой.
Ведь существуют же в Англии и Шотландии рыбные аукционы.
Без этой же меры обеспечения помору сбыта выловленной им рыбы правительственные склады соли и промысловых орудий не окажут радикальной помощи делу развития наших промыслов.
Эта мера не преждевременна, ее прекрасно сознали и не раз мне высказывали промышленники. Мнение же мурманских фактористов-поморов, буде таковое было бы заслушано в местных совещаниях, конечно, будет не в пользу этого мероприятия.
После вопросов о наживке и условий заготовки и сбыта промышленниками результатов промысла и рассмотрения тех мер, которые, по моему глубокому убеждению и по мнению большинства опытных и рассудительных поморов-промышленников, являются насущнейше необходимыми, вопрос о судне, на котором производится самый промысел, так же давно назрел и давно требует разрешения.
Должно, однако, отметить, что большинство поморов настолько привыкли к своей шняке, что к вопросу о замене ее более современным типом промыслового судна относятся более чем безразлично. Громкие голоса о необходимости заменить шняку палубными ботами раздаются среди наших промышленников только тогда, когда в течение 2–3 сезонов подряд частые непогоды не позволяют им выехать в море.
Только у более передовых и развитых поморов замечается стремление перейти к полупалубным или даже палубным ботам. Но, благодаря отсутствию у них, как денег на приобретение таких ботов в Норвегии, так и умения самим построить хорошие промысловые суда, появление ботов на Мурмане явление пока очень редкое.
Существующие ныне у нас на Мурманском побережье промысловые суда разделяются на дна типа, — это шняка, на которой выезжают обыкновенно 4 промышленника и с которой производится промысел и далеко от берегов, и, кроме того, карбас, такая же, как и шняка, архаическая лодка, с которой производится промысел рыбы не далее 3–4 верст от берега двумя, чаще же тремя промышленниками.
У большинства наших колонистов, успевших завести на существующую правительственную субсидию какое-нибудь промысловое снаряжение, находится в распоряжении карбас, промысловое значение которого из-за его незначительной величины и плохих морских качеств, конечно, очень невелико.
Поэтому, по отношению карбасов такого упорства к их замене у местных колонистов не замечается, и при первой возможности они сменяют их на приобретаемые в Норвегии, почти совершенно вышедшие там из употребления, так называемые, ёлы.
Это такая же беспалубная, как карбас и шняка, лодка, но обладающая более высокими мореходными качествами. Она легче на ходу, более поворотлива, легко берет и режет волну и потому более удобна и менее опасна, чем карбас, при удалении от берега. Норвежцы очень охотно сбывают их русским промышленникам в виду того, что их правительство с целью побудить своих [20] промышленников заводить более усовершенствованные промысловые суда, выдает ссуды на приобретение нового судна, раз только промышленник имеет возможность заплатить третью часть его стоимости. Сбывая помору свою ёлу за хорошую цену, норвежский рыбак получает таким образом возможность приобрести последнее слово промысловой морской техники в виде прекрасного мореходного бота, на который ему остается только поставить керосиновый двигатель.
Снабжение и наших промышленииков полупалубными или, еще лучше, палубными ботами представляется вопросом очень существенным, как это и отмечено в проекте г. архангельского губернатора и в его ходатайстве перед министром торговли и промышленности.
Насколько выгодно работать на боте, видно из следующей выписки из любезно предоставленной мне торговой книги крупного рыбопромышленника в становище Гаврилово Е. Г. Васильева.
В разгар промыслового сезона 1908 года у него работали промышленники на ёле, шняке и боте. Промысел этих трех судов производился с 25 июня по 20 июля, т. е. в самое горячее промысловое время.
Ела: привезла трески, пикши и воюксы на: | Шняка: привезла трески, пикши и воюксы на: | Бот: привез трески, пикши и воюксы на: |
Таким образом, ёла, за месяц работы в самый разгар промысла заработала 190 р. 05 к., шняка за то же время добыла на 406 р. 25 к., а бот выручил в то же время и в районе лова того же становища 1266 р. 40 к.
Принимая во внимание, что на ёле работало 3 человека, на шняке 4, а на боте 5, на каждого промышленника приходится: для елы 63 р 35 к., для шняки 101 р. 75 к. и для работавших с бота 253 р. 12 коп.
Таким образом заработок промышленника, работающего на боте, превышает выручку работника с ёлы в четыре раза и почти в два раза выручку каждого помора, промышляющего с устарелой бесспорно шняки.
Что же касается безопасности работы на боте, то не нужно быть даже моряком, чтобы понять, насколько палубное закрытое судно представляет меньше риска быть залитым внезапно разбушевавшимся океаном, чем открытая шняка.
Стоимость палубного бота с полной оснасткой, подымающего до 300 пудов груза, не превысит 350–375 рублей.
[21]
Безусловно желательно, чтобы на Мурмане развивались палубные боты с керосиновыми или, еще лучше, нефтяными двигателями.
На средней величины бот нужен двигатель до 12 лошадиных сил, который развивал бы скорость в 6 узлов в час.
Стоимость такого двигателя с установкой его на бот не превышает 1600–1750 рублей, что, конечно, не по силам для нашего помора-промышленника.
Но, если мы примем во внимание, что шняка в лучшем случае успевает за весь промысловый сезон в 31/2 месяца выехать в море на промысел не более 35 раз, а парусный бот делает 40 промысловых рейсов, то, при условии снабжения ботов керосиновыми или нефтяными двигателями, число выездов промышленника на промысел на моторных ботах увеличится по меньшей мере до 70 за наш промысловый сезон, короткий не по необходимости, а благодаря только общему неустройству жизни и промысловой организации.
Появление нескольких только десятков таких ботов быстро сметет с Мурмана отжившие свой век, по меньшей мере, сто лет тому назад, шняки, так как каждому помору станет до очевидности ясно преимущество работы на боте, независящем от направления ветра, выдерживающем свободно в море у яруса такую погоду, которая для шняки уже опасна, быстро достигающем желательного промыслового места и также быстро возвращающемся в становище.
Но для этого на первых порах, в течение первых 10 лет, в виду крайней задолженности помора капиталистам, государству нужно придти промышленникам на помощь, установив самые льготные условия выдачи ссуды под эти моторные боты.
В настоящее время на Мурмане работает около 1000 шняк. Для того, чтобы их все заменить не только палубными, но и моторными ботами, государственному казначейству пришлось бы затратить единовременно только 2000000 рублей на образование фонда ссуд под эти суда мурманским промышленникам.
Влияние такой радикальной меры на развитие нашей рыбопромышленности не замедлило бы сказаться в повышении числа пудов вывозимой с Мурмана рыбы.
В лучшие и притом крайне редкие промысловые годы Мурманский промысел едва выражается 700.000 пудов трески, доставляемых на внутренние рынки, что, как известно, далеко не удовлетворяет существующего спроса, и из Северной Норвегии ежегодно ввозится к нам до 1.500.000 пудов соленой и сушеной трески, пикши, палтуса и сайды, не считая многих десятков тысяч пудов соленой и мороженой сельди.
При замене же всех шняк ботами, добычливость которых, как мы видели, в четыре раза превышает выручку шняки, цифра минимальных результатов Мурманских промыслов вырастет в 2.500.000 пудов при том же количестве ловцов и при сохранении того же несоответствующего природе вещей короткого промыслового сезона.
И выданная правительством ссуда не только будет очень скоро погашена, но и даст государству ряд новых статей дохода.
Без радикальных же мер, вполне оправдываемых действительным положением вещей, при все возрастающем ввозе норвежской рыбы Мурманские промыслы будут обречены на медленное, но верное [22] замирание, а промышленники-поморы вынуждены будут искать других источников и родов заработка, будут уходить на местные промыслы, и тогда никакими мерами вернуть их на Мурман не удастся. Уже теперь спрос на треску начинает появляться в центральных губерниях, в Москве с ее почти полумиллионным рабочим населением.
При крайне напряженном внимании норвежского правительства за требованиями на треску русского рыбного рынка нетрудно угадать, кто выгадает от нашей медлительности и слишком долгих колебаний в деле оживления нашей Мурманской промысловой жизни.
С этой точки зрения проект г. Архангельского Губернатора И. В. Сосновского является не вполне достаточной мерой.
Проектируя выдавать ссуду будущему колонисту на приобретение палубного бота в 600 рублей, правительство обрекает колониста-промышленника на работу на судне не нового типа и не дает ему возможности избавиться, хотя бы частично, от пут задолженности его старым хозяевам, что невольно отразится на его работе и продуктивности его труда.
Только в том случае эта мера хороша, если наряду с этим промышленнику-колонисту, успевшему в первый год устроиться домом и купившему парусный бот, будет открыт дешевый кредит из государственного казначейства на приобретение мотора и на обзаведение необходимым промысловым инвентарем.
Существование такого фонда при проектируемой поддержке правительства в размере 1200 рублей будет служить той необходимой побудительной силой, без которой трудно рассчитывать на приток деятельных, трудоспособных колонистов-промышленников из рядов приходящих теперь только на лето на Мурман поморов, которые и являются наиболее желательным элементом для заселения Мурмана и других побережий Севера.
Мне неоднократно приходилось беседовать и вести даже деловые переговоры с самостоятельными мелкими промышленниками-поморами относительно их переселения на Мурман и устройства мелкого самостоятельного промыслового хозяйства.
Будучи даже свободными от долгов местным купцам, они, при всей очевидности выгоды ведения самостоятельного постоянного промысла рыбы на Мурмане, считают для себя переселение на Мурман невозможным уже по одному тому, что им неоткуда взять необходимых для этого 2–21/2 тысяч рублей для покупки бота, неводов и других промысловых орудий.
Поэтому, как ни радикальна кажется на первый взгляд мера, предложенная г. Архангельским Губернатором, о повышении правительственной поддержки будущему колонисту с 350 на 1200 рублей, все же она одна не привлечет на Мурман ряды его колонистов наиболее деятельных и стойких работников, сознают их всю серьезность предпринимаемого ими шага, если наряду с этим не будет открыт дешевый государственный кредит на сумму до 2 тысяч руб.
Расширение эксплуатации Мурманских рыбных промыслов и увеличение ввоза Мурманской трески до вытеснения ею норвежской является желательным не только в вполне понятных видах необходимости развития отечественной промышленности, но еще и потому, что Мурманская треска лучше норвежской.
[23]
Руководя работами Мурманской научно-промысловой экспедиции в 1909 г., я, вместе с моими помощниками, произвел многочисленные, исследования над несколькими тысячами экземпляров различных промысловых рыб, которые позволили мне с полной очевидностью установить следующую картину из жизни трески, пикши, палтуса, морской камбалы, морского окуня, пестрых и полосатых (по-поморски «синих») зубаток.
Ранней весной треска и другие промысловые рыбы, приближаясь к Мурманским берегам, обладают незначительным сравнительно весом, кишечник их по обыкновенью пуст, печень не велика и содержит небольшое количество жира, — рыба, как говорят кратко поморы, голодная и «невоюксистая».
Рыба, действительно, приходит от берегов Норвегии худой, голодной. Находя вдоль Мурманского побережья, в фауне его вод неистощимые кормовые запасы в виде всевозможных представителей беспозвоночных организмов, среди которых представители из класса раков, червей и моллюсков занимают видное место, промысловые рыбы быстро откармливаются, значительно увеличиваются в весе и запасаются необходимым для них количеством жира, что сказывается как на величине, так в на весе печени, из которой, как известно, добывается медицинский жир. Рыба становится «сытой» и «воюксистой».
Весной 100 пудов свежей трески дают едва 10 пудов печеночного жира, тогда как 100 пудов трески летнего Мурманского улова дают 15 и больше пудов печени. К осени общая упитанность рыбы еще более и заметнее возрастает, как это мне доказали исследования уловов у Канина.
Привожу небольшую выдержку из произведенных измерений веса трески и пикши, выловленных ранней весной, в средине лета на Мурмане и ранней осенью у Канина.
Треска: | |||||
Над Варангер-фиордом | Над В. Мурманом | У Канина | |||
Размер в с./т. | Вес в gram. | Размер в с./т. | Вес в gram. | Размер в с./т. | Вес в gram. |
43,6 | 610 | 43,5 | 630 | 43,6 | 660 |
53,8 | 1170 | 53,6 | 1285 | 53,7 | 1375 |
60,8 | 1650 | 60,4 | 1780 | 60,9 | 1960 |
67,6 | 2140 | 67,8 | 2340 | 67,5 | 2890 |
96,9 | 6670 | 96,8 | 7655 | 96,6 | 7900 |
108,8 | 9800 | 108,4 | 10680 | 108,0 | 11750 |
Пикша: | |||||
Над Варангер-фиордом | Над В. Мурманом | У Канина | |||
Размер в с./т. | Вес в gram. | Размер в с./т. | Вес в gram. | Размер в с./т. | Вес в gram. |
47,1 | 870 | 46,9 | 935 | 47,0 | 1000 |
50,2 | 990 | 50,1 | 1080 | 50,0 | 1195 |
66,5 | 2790 | 66,4 | 2990 | 66,5 | 3230 |
75,9 | 3600 | 76,0 | 3840 | 75,8 | 4010 |
79,3 | 4140 | 79,2 | 4310 | 79,3 | 4680 |
[24]
Не говоря уже о канинской треске и пикше, эти рыбы успевают в течение полутора-двух месяцев пребывания на Мурмане увеличиться в весе на 1/6, а к осени рыба успевает на богатых пастбищах нашего Мурманского моря настолько подкормиться, что увеличение ее веса достигает 1/5.
К концу же своего пребывания на банках у Канина это увеличение в весе еще нагляднее.
Таким образом, весной поморские суда, закупающие в Вардэ и других пунктах северного Финмаркена треску для Архангельска, грузятся рыбой, значительно уступающей по своей доброкачественности нашей мурманской треске, не говоря уже о канинской.
Если же принять еще во внимание то обстоятельство, что погруженная в Норвегии рыба предварительно два-три дня, а то и больше, провалялась на брюгах, или в лодках ловцов, прежде чем попала в соль, то доброкачественность ее еще более понижается.
Между тем треска, по произведенным в Военно-медицинской академии исследованиям в 1908 и 1909 гг., по содержанию белков нисколько не уступает говядине и в некоторых случаях (сушеная) даже превышает на 1/4. При доброкачественном вполне засоле мурманской и канинской трески и пикши ее питательные свойства только выиграют и оставят далеко за собой худосочную норвежскую треску.
Относительно количества проходящей вдоль Мурмана трески уже издавна установилось у всех, близко знакомых с вопросом, убеждение, что это количество неизмеримо и далеко не соответствует степени его использования.
Ко второй половине июня, начиная от о. Кильдина и до Восточной Лицы, полосой около 40 верст, стоят отдельные стаи трески, пикши и палтуса, перекочевывающие с одного участка подводных пастбищ на другой.
В громадных запасах Мурманских вод треской и другими промысловыми рыбами убеждают нас исследования экспедиции 1909 года вод Канина. Все пространство пред входом в Белое море до октября месяца заполняется все новыми и новыми стаями промысловой рыбы, отдельные представители которой нередко носят в себе или на себе неопровержимые доказательства своего пребывания на Мурмане и на ярусах его промышленников.
Со второй половины августа в промысловой жизни Мурмана начинают замечаться признаки скорого прекращения лова и предстоящего разъезда промышленников. А в первой половине сентября в море выезжает едва одна десятая часть всего количества промысловых судов, так как промышленники спешат попасть на последние рейсы мурманских пароходов. Однако, на эти именно месяцы и падает наиболее удобное время для ярусного промысла.
К осени треска и пикша подходят очень близко к берегам. Наживки, которой со второй половины лета служит исключительно песчанка, бывает обыкновенно очень много, но ловить уже некому. Разве только сколько-нибудь хозяйственные из современных колонистов выходят на промысел, чтобы обеспечить себя рыбой на тяжелое бурное зимнее время.
[25]
Таким образом, только из-за прекращения рейсов мурманских пароходов промысловый сезон для приходящих промышленников невольно сокращается на полтора месяца.
Такое сокращение промыслового сезона безусловно ненормально и более чем солидная субсидия правительства Товариществу Мурманского срочного пароходства обязывает, казалось бы, это товарищество идти более навстречу нуждам местного же дела, тем более, что по крайней мере до второй половины октября рейсы из Архангельска на Мурман и обратно не стеснены никакими природными местными условиями: море свободно от льдов, бурное время с продолжительными штормами нисколько не чаще, чем весной и летом. А урон от преждевременного прекращения рейсов для Мурманских промыслов и в деле развития колонизации Мурмана немалый.
Даже если бы современный колонист был на высоте положения и в течение часто очень благоприятной осени имел возможность ловить и заготовлять рыбу, то отсутствие места сбыта должно было бы парализовать его предприимчивость.
Если теперь к октябрю в Архангельске заканчиваются всякие операции с рыбой, то только потому, что так сложилась до сих пор жизнь. Стоит только треске появляться на рынке и в октябре, а мурманским пароходам продлить свои рейсы minimum на месяц — сбыт рыбе найдется.
Продление срока рейсов до второй половины октября имеет еще и другое значение. В это холодное уже на Севере время года возможна была бы доставка на архангельский рынок свежей трески, пикши и камбалы, что в свою очередь вызвало бы к жизни организацию холодильников и вагонов-ледников для сбыта этой вкусной рыбы на рынки наших столиц.
Устройство холодильника в Архангельске для хранения свежей рыбы и вагонов-ледников, не менее четырех, для отправки продуктов северных промыслов в свежем виде в Москву и в Петербург вполне своевременно и может вызвать к жизни в широких размерах промысел и торговлю свежей морской камбалой.
Эта рыба находит теперь сбыт только в соленом виде среди бедного слоя жителей, почти исключительно Архангельской и отчасти Вологодской губерний. Добывается она в количестве нескольких тысяч, едва ли больше 10, и продается от 1 р. до 1 р. 90 к. за пуд.
Между тем эту ценную рыбу английские траулеры, начиная с ранней весны, когда она идет вдоль Мурмана на восток, и кончая осенью на Канинских и Колгуевских банках, вылавливают, судя по английским данным, не менее 200,000 пудов.
Промысел же морской камбалы на Восточном Мурмане также совершенно неразвит и производится только для личных потребностей жителями Восточной Лицы и около Иокангских островов.
Начиная с марта, однако, над Кильдиным появляются десятки английских траулеров, промышляющих в наших водах исключительно морскую камбалу. К маю целая флотилия траулеров скопляется над Харловым в очень близком расстоянии от берега, в июне и в июле иностранный промысловый флот передвигается дальше на восток.
Таким образом, промысловая деятельность колониста Восточного Мурмана, при полном промысловом вооружении, дающем возмож[26]ность выехать в море на палубном боте, а не на дырявом карбасе, могла бы начаться с конца марта или с начала апреля ловом несметных стай камбалы, лавирующей вдоль побережья.
Сотни голосов местных промышленников, чьи яруса рвались бы английскими траулерами, побудили бы и правительство создать, наконец, более действительную охранную службу и провести в интересах местных промышленников закон о защищающей наши промысловые пространства территориальной полосе.
С 1897 года говорят и пишут о создании на Мурмане постоянного военного порта.
Мурманское побережье с целым рядом прекрасных стоянок, годных вполне для небольшого военного флота, посещали и изучали адмирал Дубасов и бывший морской министр адмирал Бирилев, а в результате охранную службу продолжает нести старенький инвалид «Бакан», поздно приходящий на Север и к осени уходящий на вечный ремонт котлов и машины в Либаву.
Между тем присутствие на Мурмане и вообще в водах Северного Ледовитого океана военного охранного судна необходимо по меньшей мере в течение 10 месяцев в году.
С окончанием навигации жизнь на Мурмане невольно скоро замирает.
Кое-где выезжают колонисты на промысел трески и пикши, кое-где у берегов виднеются их утлые суденышки. С половины же октября на море ни судов, ни лодок увидеть нельзя.
С ноября наступает полярная ночь и вся жизнь до второй половины января замкнута в неприглядных губах.
Почти полное отсутствие врачебной помощи, редкие рейсы зимующего на Мурмане мурманского парохода, бедность и недостаток в необходимейшем — все это создает крайне грустную картину жизни колониста, заброшенного судьбой на Север, часто без самого необходимого для борьбы с тяжелыми условиями природы нашей суровой окраины.
Нередко однако воды бухт и заливов наполняются в это время сельдью, акулами, но все это остается из-за отсутствия людей и необходимых снастей совершенно неиспользованным.
Что касается присутствия зимой у берегов Мурмана трески, то на это существуют многочисленные указания в положительном смысле. В Вайда-губе, в становище Земляном на западном Мурмане, в Гаврилове, Рынде, Шельпином и в Харловке колонисты нередко выезжают в декабре и в январе на карбасах на несколько десятков саженей от берега и вылавливают на поддев иногда до 30 пудов трески на каждого ловца.
К сожалению Мурманская научно-промысловая экспедиция, проведя 10 зим на Мурмане, не успела научно исследовать этот вопрос, имеющий громадное практическое значение для жизни и колонизации Мурмана.
Изданное же гг. Брейтфусом и Гебелем исследование, под названием: «Материалы к естественной истории трески и пикши», нуждается в коренной переработке и не дает ответа на этот вопрос в такой мере, как это можно требовать от научно обоснованного исследования.
[27]
Как бы там ни было, зима на Мурмане, вернее говоря, ноябрь, декабрь и половина января, в промысловом отношении должна рассматриваться как мертвый сезон, пора отдыха после напряженной деятельности в течение лета, осени и в ожидании предстоящей весны.
Если весна для будущего колониста Западного Мурмана — время серьезного напряженного промысла в открытом море, далеко от берегов еще только в будущем, когда заботами государства эта важная в политическом отношении и богатая неиспользованными природными дарами окраина будет заселена наиболее трудоспособными русскими поселенцами, то это время года на Восточном Мурмане и теперь является порой очень прибыльного берегового промысла.
С конца февраля и до начала мая вдоль всего Мурмана, главным же образом вдоль побережий восточной его части, начиная от Святого Носа и до Сеть-наволока, идут густые полчища, так называемые «юра» тюленей — «кожи» у самого берега.
В течение последних 12–13 лет количества этого морского зверя, совершающего свои таинственные передвижения с востока на запад, все увеличиваются, что и вызвало в конце концов даже у наших бедных колонистов, хотя и слабую, охоту за тюленем, однако дающую им по временам довольно солидный заработок.
Промысел этого зверя производится главным образом между островками и островами и берегом материка при помощи звериных сетей, перетянутых по возможности с одного берега на другой через весь пролив.
Тюлень, гоняющийся за прибрежной рыбой, часто выходит на поверхность воды и тут-то у самой поверхности и попадает в широкие петли сети, в которых он быстро, после нескольких резких движений, задыхается, или, как говорят здесь «заливается».
Но, так как сеть, достигающая длиной нередко 500 саженей, обходится недешево, то только редкие из современных нам колонистов в состоянии ею обзавестись. Между тем промысел этот при массе приходящих «юр» «кожи» дает очень хороший заработок. Каждый тюлень дает в эту пору года от 11/4 — 11/2 пудов сала, продаваемого местным скупщикам из фактористов крупнейших становищ по 2 р. 10 коп. minimum за пуд. Кроме того шкура тюленя идет не ниже 90 коп.
В общей сложности предприимчивый промышленник, успевший удачно выставить сети во время хода «кожи», за два месяца лова выручает нередко до 1000 рублей. Но таких колонистов на Мурмане пока очень мало.
Промысел этот также нуждается в поддержке для дальнейшего его развития доставкой не непрочного пенькового прядена для плетения звериных сетей, а хорошей льняной нитки.
Дело в том, что чем нитка тоньше, тем незаметнее в воде сеть и тем больше шансов поймать зверя.
Что касается влияния тюленя на рыбные промыслы, то ни у кого из местных жителей и ни у одного из промышленников, в особенности во времена существования у нас еще ранних весенних промыслов, вопрос этот не вызывал никаких сомнений. Действительно, стоило рыбы подойти к берегам Западного Мурмана до появления в его водах стай тюленя, промыслу ничто не мешало, раз только у берегов была наживка. Но как только появились первые полчища этого [28] зверя, голодного и истощенного любовью и предшествовавшим актом деторождения на льдах у горла Белого моря, трески у берегов как не бывало, — она вся исчезала и промыслы прекращались.
В норвежский стортинг поступали неоднократно представления из местностей, в которых появляются ежегодно в течение последних 11/2 десятков лет стаи тюленей и где поэтому прекращались тресковые промыслы, о возбуждении ходатайства перед русским правительством о допущении норвежских промышленников в Белое море для истребления этого бича рыбных промыслов.
Не вдаваясь в детальное рассмотрение этого вопроса, отмечу только, что на основании наблюдений весной 1909 г. у меня имеются неопровержимые доказательства того, что треска под влиянием набрасывающихся на нее стай тюленей действительно уходит из района пути миграционного хода этого хищника и спасается на недоступных для него глубинах.
Далеко не разделяя маскированного желания норвежцев узаконить свои хищнические набеги в территориальные русские воды в поисках за доходным тюленем, я вполне должен разделять убеждение как их, так и наших поморов о вредном влиянии тюленьих стай на рыбный промысел, вопреки взглядам, исключительно теоретическим г. Книповича, сомневающегося в правильности поморских наблюдений.
Таким образом, развитие промысла тюленя вдоль побережий Восточного Мурмана может благотворно отразиться на ходе весеннего промысла трески над Западным Мурманом.
Рассмотрев в этом беглом очерке различные стороны промысловой жизни края и указав с краткой мотивировкой на те меры, который я считаю безусловно необходимыми для оживления этой богатейшей и важной окраины нашей родины, я позволю себе резюмировать в основных чертах те главнейшие мероприятия, без которых, по моему глубочайшему убеждению, невозможно ни развитие промыслов, ни колонизация Мурмана.
К числу неотложнейших мер для развития Мурманских промыслов, вне вопроса заселения Мурмана постоянным контингентом оседлых промышленников, я отношу следующие:
1. Привлечение путем субсидирования государством местных, знающих дело людей к организации лова и подвоза наживки на небольшом с сильной машиной пароходе.
2. Устройство 3 складов соли, бочек, ярусных принадлежностей и других промысловых снастей, — одного на Западном Мурмане и двух на Восточном.
3. Учреждение мелкого кредита, не свыше 1000, рублей на приобретение палубного бота или постановку мотора, промысловое обзаведение и на мелкие нужды экономического характера (погашение долга фактористам, старым хозяевам) для приходящих временно на Мурман поморов.
4. Учреждение правительственных промысловых агентов в Архангельске по продаже рыбы мелких самостоятельных промышленников.
Одновременно с этим, но менее неотложно: 1) введение регистрации судов на Мурмане и промысловых снастей, 2) учреждение института промысловых старост, 3) устройство зимних собеседований и лекций по вопросам рыболовства чинами рыбной инспекции в главнейших пунктах Поморья, 4) устройство в г. Архангельске склада-холодильника и 4-х вагонов-ледников, курсирующих между Архангельском и Петербургом и Архангельском и Москвой и 5) продление срочных рейсов мурманского пароходства.
В целях же упорядочения колонизации Мурмана и привлечения трудоспособного русского населения, как из поморов Архангельской губернии, так и из других мест России, необходимо одновременное проведение следующих первостепенного значения правительственных мероприятий:
1. Выдача переселяющемуся на Мурманское побережье правительственного пособия в 1200 рублей (по проекту г. архангельского губернатора И. В. Сосновского).
2. Учреждение мелкого кредита для мурманского колониста, успевшего обзавестись необходимейшим береговым и промысловым инвентарем в размере до 2.000 рублей на предмет пополнения промыслового снаряжения усовершенствованными предметами (мотор, кошельковый невод, ставные и запорные сети и т. под.).
3. Пребывание в одном из заливов Мурманского побережья военного охранного судна в течение круглого года.
4. Переселение на постоянное жительство в г. Александровск рыбного инспектора.
Последнюю меру я включаю в число неотложнейших мероприятий на том основании, что в таком серьезном вопросе, как колонизация Мурмана, связанная самым тесным образом с рыбными промыслами, голосу лица, имеющего специальные познания в ихтиологии и в промысловом деле во всех его деталях, должно быть уделено больше внимания, чем чиновнику по крестьянским делам, ведающему скорее юридическую сторону вопроса.
Временные же только наезды на Мурман чинов рыбной инспекции — явление, конечно, не нормальное.
К мерам, которые должны последовать за этими настоятельнейшими нуждами Мурманской колонизации нужно отнести:
1. Учреждение школы рыболовства на Мурмане.
2. Издание, на основании тщательной разработки собранных мурманской экспедицией материалов, точной карты глубин, рельефа дна и промысловых (кормовых) участков моря.
3. Учреждение 2 новых фельдшерских пунктов: одного на крайнем Западном Мурмане и другого на восточном конце Восточного Мурмана.
4. Увеличение числа опознавательных огней, береговых знаков, вех, устройство на мелких местах, наиболее опасных осенью и ранней весной, ревунов, автоматических сирен и т. под.
Но, если дальнейшее течение жизни заселенного Мурмана выработает новый или даже иной ряд мер, чем перечисленный мной только что, то во всяком случае для немедленного оживления Мурмана и его заселения необходимо провести не одну какую-нибудь из четырех вначале перечисленных, а все эти меры одновременно и настойчиво. Только совокупность этих мер привлечет новый контингент деятельных колонистов и гарантирует им нормальное течение трудовой их жизни среди суровой Мурманской природы.
[30]
В заключение коснусь несколько вопроса о том, насколько основательны надежды на крупную роль в развитии нашего Севера и его рыбопромышленной жизни, которую должны непременно сыграть только якобы крупные капиталистические предприятия.
Этот вопрос очень острый и больной для далекого Мурмана.
Старая форма применения крупного относительно капитала к рыболовному мурманскому хозяйству, выражавшаяся так долго явлениями «покрута», безусловно отжила свой век и, как не отвечающая общему характеру современной жизни, должна уступить место новым формам или медленно угаснуть.
Капиталистические предприятия на Мурмане нового типа, имеющие целью эксплуатацию его рыбных богатств, могут быть двоякого рода.
Одни предприятия, построенные на принципе эксплуатации рыбных запасов Мурманского моря в наиболее выгодное время года с тем, чтобы результаты промысла реализовать на внутренних рынках России, как, например, траловые предприятия, конечно, будут содействовать расширению сбыта мурманских рыб, но на местной жизни отразятся едва заметным влиянием.
Как предприятия временно работающие на Мурманском побережье, они не привлекут постоянного рабочего населения и не внесут существенного оживления в местную жизнь.
Совершенно иное значение могли бы иметь крупные рыбопромышленные предприятия, целью которых было бы полное использование всевозможных промысловых богатств, какие представляет к услугам энергичного знающего Мурман предпринимателя этот край.
Остановившись на Западном или на Восточном Мурмане, такое предприятие явилось бы крупным очагом промышленной местной жизни, вокруг которого быстро осели бы постоянные жители и местные мелкие промышленники.
Обладая достаточными средствами, новое рыбопромышленное предприятие имело бы возможность гораздо быстрее развить рациональную эксплуатацию трескового промысла с доброкачественным засолом и открыть новые виды рыбных промыслов, как промысел сельди, сайды, акулы и др.
Но для этого необходим солидный капитал в несколько сот тысяч, который, при неподвижности русских предпринимателей, трудно побудить кого-нибудь вложить в крайне выгодное и полезное дело.
Мне неоднократно приходилось слышать от крупных капиталистов Москвы, Петербурга, Нижнего, Ярославля и др. городов внутренней России в ответ на мою усиленную пропаганду Мурмана и промысловых богатств вообще Северного Ледовитого океана вопросы, полные справедливого недоумения: «Почему же архангелогородские купцы, которым край ближе и более знаком, почему они сами не возьмутся за разработку местных рыбных богатств, раз они так велики»?
Неудачные опыты с траловым промыслом, предпринятые на негодном судне с плохо подобранным рабочим персоналом одним из капиталистов Архангельска; полное отсутствие результатов, соответствующих затраченным капиталам, у другого крупного предпринимателя на Мурмане, все это не внушает иногородним капиталистам доверия к Мурману и отбивает у них всякий интерес к его рыбным и звериным богатствам.
[31]
Не малую роль играет и пустынность, почти полная незаселенность края и те трудности, с которыми связано новое большое дело на лишенной примитивнейших культурных условий жизни окраине.
В деле развития крупного, большого промышленного предприятия на Севере может сыграть видную роль только тот капиталист, который, обладая достаточным знанием местных условий, решил бы вложить в дело не только деньги, но и живое, непосредственное личное участие.
Без глубокого понимания природы и жизни края нужны слишком большие средства, чтобы только помощью их внести в край новую струю жизни и создать прибыльное дело. Ожидать же, что без инициативы правительства наше общество капиталистов внесет по собственному почину живую струю в дело развития и подъема производительной жизни Мурмана, совершенно бесполезно.
В заботах о заселении края и в своем стремлении развить торгово-промышленную деятельность, правительство бесспорно преследует задачу большой государственной важности, и поэтому должно сочувствовать не только словом, но и реальной поддержкой всякому новому живому начинанию, а если его нет, то вызвать его всеми мерами.
Пора и правительству, и самому обществу взяться за развитие и охрану втуне проходящих вдоль Мурмана бесчисленных богатств, привлекающих к себе, в ущерб национальным интересам края, иностранные капиталы и смелых чужестранных предпринимателей.
Приветствуя первый серьезный шаг, предпринятый в этом отношении г. Архангельским Губернатором, я не могу, однако, не повторить еще раз, что только рядом энергично проводимых мероприятий, отвечающим целой совокупности выдвинутых жизнью нужд, можно поднять жизнедеятельность страны и пробудить к новой жизни от векового прозябания богатейший Мурман.
Вс. Држевецкий.
ПРИМЕЧАНИЯ
[№22, 6]
1 Курсив мой.
© текст, Држевецкий В.Ф., 1910
© OCR, MTPLisa, 2007
© HTML-версия, Шундалов И., 2007
