Вячеслав Павлович Блинов, 1882-после 1922

Представлены воспоминания автора о походе эскадренных броненосцев «Цесаревич» и «Слава» и крейсера «Богатырь» через Балтийское море в Северный Ледовитый океан в 1906 году. Статья дополнена в основном сведениями А.А. Жилинского (1917) о перспективных разработках ресурсов Мурмана.

Блинов В.П. Поход к берегам Студеного моря //Морской сб. – 1918. – Т.CDIII, №2/3. – С. 131–144; Т.CDIV, №4/5. – С. 49–69.
Отд. отт. - Пг., 1918. - 56 с.

ПОХОД К БЕРЕГАМ СТУДЕНОГО МОРЯ

[№2/3, 131]

Отдельный отряд судов, назначенных для плавания с корабельными гардемаринами, в составе эскадренных броненосцев Цесаревича и Славы и крейсера 1-го ранга Богатырь, во второй половине августа месяца 1906 года деятельно готовится к уходу в заграничное плавание.

Стоя на Большом Кронштадтском рейде, отряд спешно доканчивает необходимые приемки. Всякому плававшему на военном корабле хорошо известно, что сколько бы времени ни давалось на эту работу — все равно к назначенному для ухода сроку все принято не будет; что-нибудь, да останется недопринятым. Исключения не представлял и этот отряд. С раннего утра и до поздней ночи подводят к борту бесконечное число барж, наполненных всякой всячиной; все это быстро разгружается и раскладывается по своим местам. Сбившиеся с ног содержатели, во главе с ревизором, осаждают старшего офицера со всевозможными просьбами: кому подписать билеты, кому шлюпку на берег и т. п. Наконец, кажется, все принято. Баржи [132] уведены. Последние тюки пакли исчезли с верхней палубы. Высокие трубы дружно дымят, возвещая о скорой съемке с якоря.

Серенькая августовская погода испортилась окончательно. Небо сплошь заволокло тучами. Сырой и холодный зюйдвест пронизывает, как говорится, до костей. Моросит мелкий дождь.

После полдня, 17-го августа, на мачте адмиральского корабля (Цесаревич) появился наконец желанный сигнал: «сняться с якоря». Залились дудки. Громко пронеслось по рейду: «все наверх, с якоря сниматься». Тяжелые якорные канаты лениво ползут из воды. Постепенно, один за другим, подняв якоря, суда медленно разворачиваются носами к выходу в море. Цесаревич прибавил ход и плавно скользит; за ним Слава, и наконец Богатырь. Вот на одном из фортов взвилось облако белого дыма и быстро понеслось по ветру; за ним другое, третье: крепость салютует уходящему отряду. Вскоре и с Цесаревича замелькали то с одного, то с другого борта огоньки салютующих орудий — и все смолкло.

Кронштадт понемногу погружается во мглу. Одиноко торчит только долгое время длинная труба пароходного завода, да блестит купол вновь строящегося морского собора. Скоро исчезли и эти приметные знаки, и серая завеса окружила отряд со всех сторон.

Не первый раз приходится уходить мне в заграничное плаванье, но каждый раз, покидая родину, испытываешь какое-то странное, двойственное чувство: с одной стороны точно жаль расставаться со своими родными и теми небольшими привязанностями, какие могут быть у всякого холостого морского офицера; с другой стороны — жажда новых ощущений, новизна впечатлений; все это сулит в изобилии предстоящее заграничное плавание. И надо отдать справедливость, что второе чувство быстро заглушает первое.

Несмотря на дурную погоду, действующую угнетающим образом на настроение духа, в кают-компании оживленно.

[133]

В общей непринужденной беседе перебирают те города, которые отряду предстоит посетить.

Мечтают об экскурсиях и поездках. В это время в кают-компанию входит вернувшийся только что с мостика старший штурман.

— В. Е., а как вы думаете, когда мы придем в Киль? — задает вошедшему наивный вопрос один из молодых мичманов. Штурман, молодой еще лейтенант, сердито смотрит на задавшего вопрос.

— Когда придем — тогда и ладно, нехотя отвечает он. Да можно ли и надеяться на получение более точного ответа. Разве можно рассчитать день и час прихода, когда свежий противный ветер, туман или какая-нибудь поломка в машине могут окончательно нарушить всякие предположения. На подобный вопрос, смело можно сказать, не ответит никогда ни один штурман. Посмеявшись над наивными вопросами «желторотого» мичмана, собеседники начинают по очереди вспоминать своих заграничных знакомых. Небольшая группа офицеров, удобно расположившись на угловом диване, подтрунивает над любвеобильным соплавателем.

— Погоди, Боря, придем в Виго — женим мы таки тебя на Маргоше. Сколько лет ты ухаживаешь за нею, и все без толку.

Боря пытается возражать, но это ему не удается. Интересная тема привлекает внимание и всех остальных членов кают-компании, и разговор в конце концов становится общим.

— Свадьбу устроим на корабле. Венцы в машине сделают отличные; украсим их цветами, а батя наш окрутит в лучшем виде. Вот-то старикашка — Исаия возликует! Пылкая фантазия работает на славу. Рисуют яркие картины будущей супружеской жизни молодых, их поездку в Россию и т. д.

А погода тем временем становится все хуже и хуже. Уныло завывает ветер, разгулявшаяся волна бьется о борт, мелкий дождик не перестает ни на минуту.

[134]

То тут, то там, показывается маяк и скоро скрывается. На горизонте, в туманной мгле еле-еле заметны очертания Гогланда, который в доброе старое время был грозой мореплавателей. Не одно судно погибло около этого угрюмого, дикого острова. В старину распространен был даже обычай, проходя мимо Гогланда, бросать в воду мелкие деньги. Своего рода жертвоприношение.

С выходом отряда в Балтийское море, погода изменилась: ветер стих; прояснилось небо и прекратился дождь. Цвет воды из грязно-черного перешел в светло-зеленый. Нет больше бесконечных маяков и вех.

23-го августа, в 10-м часу утра, отряд вошел в Кильскую бухту. Задолго до постановки на бочку начали попадаться нам навстречу германские военные суда, идущие в море. Чувствуется близость большого военного порта. Немецкая аккуратность, вошедшая у нас в поговорку — куда ни глянешь. Каждый встречный пароходик, обслуживающий порт, блещет чистотой и опрятностью. Взгляните на окружающие берега; с какой изумительной аккуратностью они распланированы; как все тщательно разделано и прибрано. На рейде, на бочках, стоит почти весь германский флот. Жизнь кипит ключом. По всем направлениям снуют паровые и моторные катера; буксирные пароходы тащат баржи с углем, водой и прочими припасами. Большие мощные буксиры направляются в море, ведя за собою колоссальной величины ажурные артиллерийские щиты. В глубине бухты, напротив города, расположено адмиралтейство и судостроительные и механические заводы. Целый лес высоких кирпичных труб и кранов возвышается над ними.

В Киле отряд простоял неделю, использовав это время на погрузку угля с пришедшего из Англии парохода, воды, провизии, и на осмотр заводов военного порта, морского училища и других учреждений.

29-го августа, снявшись рано утром с бочек, ушли из Киля. На каждом корабле по лоцману-датчанину, которые ведут нас через проливы, усеянные бесконечными [135] отмелями. Справа и слева тянутся однообразные, низкие берега. Изредка только картина оживляется мельницей с медленно вертящимися громадными крыльями, да одиноким маяком. Узкий в начале пролив мало-помалу расширяется; то тут, то там появляются небольшие песчаные островки. Суда входят в Каттегат, и под проводкой тех же лоцманов, минуя целый ряд опасных мест, подходят к мысу Скаген. Дальше путь чист. Лоцмана высажены на берег, и отряд, выстроившись в кильватерную колонну, идет дальше, к берегам Норвегии.

31-го августа открылись высокие скалистые берега. Замедляем ход, чтобы снова принять лоцманов, но на этот раз уже не датчан, а норвежцев, которые должны провести нас фиордами в Берген. Узкий извилистый фарватер среди мрачных, пустынных, поросших елью и сосной островов, то сужается, то расширяется, делая зачастую крутые повороты. Часа через два пути вошли на довольно большой, закрытый со всех сторон, Бергенский рейд, в глубине которого, у подножья горы, а частью по ее склону раскинулся чистенький на первый взгляд городок.

По постановке на якорь та же обычная картина, какую можно наблюдать в любом заграничном порту в момент [136] прихода на рейд. Целая туча разнокалиберных шлюпчонок и моторных катеров осаждает трапы. Кто тут только не предлагает своих услуг: и прачки, и поставщики угля и минерального масла, и представители различных фирм, торгующих рыбой, мясом и другими съестными продуктами. Каждому из них хочется сделать дело и нажить некоторое количество крон.

Недельная стоянка в Бергене, на хорошем спокойном рейде, дала возможность производить шлюпочные ученья и должным образом приготовиться к продолжительному переходу на Мурманский берег. Снова переходит от корабля к кораблю англичанин угольщик, снабжая нас отменным кардифом. Непрерывно трещат лебедки, извлекая из трюмов парохода целые гроздья мешков с углем. Угольная пыль черной тучей заволакивает грузящий корабль. Черные, как арабы, люди стараются изо всех сил, чтобы в возможно меньший промежуток времени погрузить возможно большее количество угля; всякому хочется поскорее закончить погрузку и освободиться от проникающей всюду угольной пыли и, кроме того, хочется еще перещеголять другие корабли количеством принятого за час топлива. Каждый час грузящий уголь корабль сигналом показывает число принятых тонн; на флагманском же корабле ведется строгая опись, и по ней объявляется первенство в этой важнейшей для современного флота работе. Начатая днем погрузка не прекращается и ночью, когда вся палуба покрывается целыми рядами люстр и дуговых фонарей, тускло мерцающих в облаках угольной пыли.

Что же можно сказать о городе, в виду которого стоит отряд вот уже скоро неделю? Чистенький, аккуратненький городок, напоминающий собою несколько Гельсингфорс, носит на себе отпечаток высокой культурности населения: прекрасно вымощенные чистые и широкие улицы, ряд новых, красивой архитектуры домов, эспланада, в центре которой поставлен памятник норвежскому композитору Григу; большой городской сад; хорошие магазины, в которых вы можете получить не только предметы норвежской [137] промышленности, но и английской и, особенно, немецкой. Тишина и порядок на улице образцовые. В 11 часов вечера все рестораны и кафе закрыты, и город спит; на улицах ни души.

К 5 часам дня 6-го сентября все приемки закончены и отряд снимается с якоря. Предстоит четырехдневный переход на Мурманский берег, не обещающий быть спокойным, так как вчера еще барометр круто пошел книзу, и на местной обсерватории вывешено штормовое предостережение.

Тем же порядком, следуя по узкому шхерному фарватеру, отряд выходит на простор океана. Холодный северный ветер если и не достиг еще силы шторма, то во всяком случае близок к нему. Низко нависшие свинцовые тучи быстро несутся по небу. Дождь хлещет в лицо. Большая океанская волна яростно набрасывается на корабль, с шумом разбиваясь о его стальной форштевень и обдавая палубу вплоть до верхнего мостика солеными брызгами. Броненосцы, тяжело поднимаясь на волну, показывают свои красные тараны; про легкий Богатырь и говорить нечего, — его бросает как щепку. Сыро, холодно и неуютно.

Трое суток идет отряд вдоль норвежского берега, и все это время погода ни на йоту не изменилась к лучшему. Низко опустившийся барометр чертит прямую линию, не имея намерения подняться хоть сколько-нибудь. В исходе третьих суток пути обогнули северную оконечность Европы — мыс Нордкап; и тут только ветер понемногу стал стихать, а на смену лившему все эти дни, как из ведра, дождю появился снег.

10-го сентября, в 3-м часу дня, подойдя наконец к отечественному берегу, встретили пароход Андрей Первозванный, принадлежащий нашей научно-промысловой экспедиции, о котором подробнее скажу дальше. Под проводкой этого парохода отряд вошел в Печенгскую губу и стал на якорь у становища Трифонов ручей.

Какой контраст! Густо заселенные, возделанные берега западной Европы, и этот пустынный, покрытый низким [138] кустарником, дикий берег с разбросанным на нем в беспорядке десятком деревянных лачуг. В 5-м часу вечера гребной катер Богатыря с офицерами отваливает на берег. О какой-нибудь пристани и думать нечего. Выбрав поудобнее местечко, пристаем к берегу. Небольшая рощица тощих низкорослых березок отделяет нас от становища. Сторожевые собаки, почуяв приближение чужих, подняли пронзительный лай. 12 крошечных, почерневших от времени, с маленькими низкими оконцами, избушек, разбросаны в беспорядке на значительном друг от друга расстоянии.

Унылые их обитатели нисколько не заинтересованы прибытием свежих людей; из двух-трех изб только выглянули апатичные их хозяева. Вот и все, что можно было увидеть в становище. Дальше, сколько может охватить глаз, те же кустарники, растущие на холмистой местности. Все население Трифонова ручья состоит из пятидесяти с небольшим человек колонистов, живущих исключительно рыбным промыслом. Всю долгую полярную зиму они проводят в полном, по их словам, безделии, изредка выезжая только за дровами. Печалью и унынием веет от этой картины. Угрюмая северная природа накладывает свой отпечаток и на лю[139]дей, поселившихся здесь. Побродив бесцельно по твердой почве, вернулись на судно. Обычно, после первого съезда на берег во всяком новом порту, возвратившиеся оживленно делятся своими новыми впечатлениями с остальными членами кают-компании. Тут делиться нечем. В двух-трех словах передано все виденное, и снова разговор переходит на обычные судовые темы.

Вернувшийся от адмирала командир передал кают-компании приглашение настоятеля Трифоно-Печенгского монастыря посетить обитель в ближайшие же дни. За неимением достаточного количества экипажей предлагается ехать в монастырь человек по семи. По словам командира это паломничество сулит много интересного; монастырь богат прошлым, при чем история его обнимает не одну сотню лет, начинаясь со времен Иоанна Грозного.

В один из последующих дней стоянки в Печенге, забрав на дорогу провизии, несколько офицеров Богатыря, корабельные гардемарины и человек 50 команды отправились рано утром на осмотр монастыря. Осторожно, малым ходом, поминутно стопоря машину, пробирается паровой катер по мелкому, заносимому песком, устью реки Печенги под проводкой лоцмана-монаха, в совершенстве знающего все извилины реки. Пропутешествовав на катере около часа, высадились на берег у деревни Баркино, мало чем отличающейся от становища Трифонов ручей, и пошли вверх по течению реки. Ясное, солнечное утро при морозе в 2°—3° и подмерзшая крепкая тропинка сделали то, что совершенно незаметно для нас самих мы очутились в деревне Княжухе, отмахав не более и не менее как пять верст. Здесь-то, в этой маленькой деревушке и начинается история монастыря, основанного Трифоном.

В отдаленные времена царствования Иоанна Грозного, движимый жаждой миссионерской деятельности, молодой человек, сын священника г. Торжка, Новгородской области, Митрофан, отправляется в Кольский присуд1, на реку Печенгу, в народ лопарский.

[140]

На месте деревни Княжухи он строит церковь, и вскоре, приняв монашество, основывает монастырь, в диком, отрезанном тундрой, уголке необъятной матушки-России. Вновь созданная на реке Печенге монашеская община берет на себя снабжение хлебом окрестных жителей в годы страшного голода, посетившего побережье. Для этой цели инок Трифон с некоторыми другими монахами отправляется к себе на родину, в область Новгородскую, где странствуя по городам и селам, собирает милостыню и все собранные деньги отправляет нуждающимся лопарям. Энергичный монах появляется даже в Москве, где ему удается подать просьбу царю, в результате чего новая обитель получает царскую грамоту от 1-го ноября 1556 года, которая гласит: «По умалению детей своих, царевичей Иоанна и Феодора, пожаловали мы царского нашего богомолца, от Студеного моря-океана, с Мурманского рубежа, Печенгского монастыря, вместо руги и вместо молебных и панихидных денег, для их скудости, на пропитание, в вотчину: реками губами Матоцкою, Илицкою и Урскою и Печенгскою и Позренскою и Навденскою губами в море, всякими рыбными ловлями и морскими выметами коли из моря выкинет кита, или моржа, или иного какого зверя, и морским берегом, и его островами и реками и малыми ручейками, верховьями и тонями и горными местами, и пожнями, лесами и лесистыми озерами, и звериными ловлями и лопарями, которые лопари наши данные в той Матоцкой и Печенгской губах, ныне суть и впредь будут, со всеми угодьями луговыми и нашими, царя и великого князя денежными оброками и со всеми доходами и волостными кормами, чтобы тем им питаться и монастырь строить; а нашим боярам Новгородским и Двинским и Усть-кольския волости приказным, и всяким приморским людям и корельским детям, и лопарям и никому иному в ту вотчину не вступаться».

Получив такой щедрый дар, обеспечивающий вполне материальное благосостояние монастыря, работа его двинулась быстрыми шагами вперед. Почти у самой границы с Нор[141]вегией трудами монахов построен храм св. Бориса и Глеба, сохранившийся в возобновленном виде и до сих пор. Разросшийся и материально укрепившийся центр на нашей далекой окраине был разграблен и уничтожен шведами в конце декабря 1590 г., при чем все обитатели его в числе 116 человек были перебиты. Факт уничтожения монастыря подтверждается документом, хранящимся в норвежском государственном архиве. В нем изложена история набега и приведен поименный список убитых. Документ заканчивается словами: «Всех их шведы сожгли вместе с монастырем. Сожгли они также все постройки, церковь, большую часть имущества, скотный двор и мельницу. Сожгли также поселок под названием Викид, где была монастырская гавань, все карбасы и лодки, все оставшиеся в гавани суда изрубили на части. Вардехус. 7-го августа 1590 г.»

В Княжухе, кроме следов могилы, в которой были похоронены убитые шведами иноки, на берегу реки, носящей одноименное с деревней название, лежат большие мельничные жернова и несколько бревен от разрушенной мельницы.

У ворот монастырского дома, построенного сравнительно недавно, нас ожидали уже монастырские экипажи. Сытые, крепкие лошадки весело бегут по ровной хорошей дороге, проложенной на протяжении 18 верст вглубь материка. Вначале дорога пролегает среди холмов. Крутых подъемов нет. Везде, где надо, сделаны выемки. Далее дорога проложена в тундре. По обеим ее сторонам прорыты глубокие, ровные канавы; такие же канавы расходятся и в стороны для осушения непроходимых болот. Вся эта громадная работа выполнена руками братии и трудников, приходящих ежегодно в монастырь на работы.

Тихо. Ясный солнечный день, какие в наших широтах бывают поздней осенью. Выпавший несколько дней тому назад снежок тает под действием теплых еще лучей солнца. Чем дальше уходит дорога от берега, тем чаще встречается лес, которым покрыты большею частью не[142]высокие холмы. Один из них выделяется среди остальных своей высотой. Наш возница, молодой словоохотливый послушник, рассказывает, что на вершине этого холма, в дикой пещере, часто уединялся преподобный Трифон.

До монастыря осталось не больше двух верст, но эта близость ничем решительно не сказывается: те же безмолвные, покрытые лесом, холмы; та же извивающаяся среди них дорога с глубокими по сторонам канавами. Но вот круто поворачиваем вправо, и из-за расступившихся холмов, в долине, окруженной с двух сторон горами, показываются монастырские постройки. Лошади, почуяв близость дома, прибавили ход, и вот мы останавливаемся у крыльца монастырского дома-общежития, где нас встречают хозяева и приглашают войти выпить стакан чая. Совершив пятиверстную прогулку пешком и проехав больше 12 верст на лошадях, никто из нас не мог пожаловаться на отсутствие аппетита, а потому предложенный хозяевами чай, да еще с отличными бутербродами с семгой, пришелся как нельзя более кстати.

Утолив голод, идем осматривать монастырское хозяйство. Просторная, светлая и весьма опрятная баня; при ней — прачешная. Вода подается из протекающей поблизости речки особым насосом. Лавка, обслуживающая не только монастырь, но и окружающую не на один десяток верст местность; здесь вы можете найти все необходимое для домашнего обихода: посуду, сапоги, платье, нитки и т. п. Скотный двор, рассчитанный десятка на два коров. Конюшня, на такое же приблизительно количество стойл; трапезная, и наконец школа — самое большое одноэтажное здание. Помимо этих построек, имеется еще кузница, слесарная, столярная и швальня. Все здания деревянные, построены весьма основательно. Везде царит безукоризненная чистота и порядок. В центре, примерно, монастырских служб, на небольшом пригорке, красуется светлая, изящная даже церковь; она пристроена к старой, оставшейся еще с тех пор, когда заходил сюда преп. Трифон; в этой старой церковке и покоятся его мощи. При церкви, [143] с правой стороны, в особой комнате устроено нечто вроде музея. Тут хранится старинная деревянная церковная утварь, два ручных жернова, которые преп. Трифон принес на своих плечах из Колы, копия грамоты Иоанна Грозного и другие реликвии, связанные с историей монастыря. Осмотрев подробно церковь, и отслужив по предложению братии молебен, отправились в школу, где к тому времени был уже накрыт обеденный стол. Нельзя обойти молчанием этого прекрасно оборудованного учреждения. Такой школе смело могут позавидовать многие другие, обслуживающие центральную, несравненно более культурную полосу России. Высокие, светлые комнаты; по стенам развешана большая, отлично исполненная коллекция географических карт и картин на сюжеты из отечественной и священной истории, волшебный фонарь, библиотечные шкафы, заключающие в себе сочинения русских классиков и другие общеобразовательного значения книги и даже пианино. Школа обслуживает край на сотни верст, являясь единственным рассадником образования в этой глухой, отдаленной окраине нашего обширного отечества. Наскоро, но плотно пообедав, приходится расставаться с милыми и радушными хозяевами. Лошади поданы. Напутствуемые добрыми пожеланиями, при наступающих уже сумерках, трогаемся обратный путь.

Но история монастыря не досказана.

Изничтожена в ХVІ веке шведами обитель. Какими же судьбами появился этот, только что осмотренный нами новый рассадник культуры, как смело можно назвать его? После разгрома монастыря в 1590 г., оставшиеся в живых немногочисленные иноки для большей безопасности были переведены в Кольский острог, где и основался снова монастырь, просуществовавший до 1764 г., когда, в царствование императрицы Екатерины II, он был уничтожен окончательно. В течение XIX века, а именно в 1824 и 1867 гг. Соловецкий монастырь пытается восстановить уничтоженное общежитие, но попытки эти не увенчались успехом. С 1869 г. на развалинах сожженного шведами монастыря начинают селиться выходцы из Поморья, которые [144] захватывают в свои владения бывшие монастырские угодья. В 1883 г. Соловецкий монастырь снова возобновляет попытки восстановить уничтоженную обитель, но уже не на старом месте, а там, где сохранились следы созданной Трифоном пустыньки — и на этот раз вполне успешно. Одиннадцать соловецких иноков, запасшись всем необходимым, в июне месяце 1886 г., преодолев немалые трудности, прибыли наконец в бывшую пустынь. Здесь монахи нашли среди непроходимых болот старый полуразвалившийся храм, пришедший в не меньшую ветхость домик и две лопарские тупы; все это стояло на том самом месте, где построен в настоящее время монастырь.

Местность изобиловала трясинами, а церковь, подмываемая рекой Печенгой, грозила рухнуть. Укрепив берега, и направив течение реки так, чтобы берег не подмывался, иноки подновили ветхую церковь, осушили почву путем прорытия канав и построили ряд служб, только что виденных нами.

Чересчур долго, может быть, я задержался на рассказе о Трифоно-Печенгском монастыре, уклонившись от главного, описания похода отряда к берегам Студеного моря, за что и прошу у вас извинения, терпеливый читатель; в то же время как не обратить внимание на ту громадную и самоотверженную культурную работу, которую выполнили на протяжении нескольких веков эти самоотверженные русские люди, жившие под кровлей мало кому известного монастыря.

Теперь только, когда вся черная работа исполнена, стали посылаться на Мурман экспедиции; почву же для них несомненно подготовила культурно-просветительная деятельность монастыря.

В благодарность за оказанный радушный прием, и желая оказать хотя бы незначительную долю пользы краю, на отряде собрана некоторая сумма денег, на нее решено заказать в Норвегии рыболовный моторный бот и преподнести его монастырю на память.

[№4/5, 49]

Простояли в Печенге шесть дней. За это время, помимо экскурсий в монастырь, привели в порядок корабли после продолжительного и бурного перехода; стреляли из мелких орудий и производили подрывные работы. 16-го сентября снялись с якоря и в сопровождении Андрея Первозванного пошли в Кольскую губу. Небольшой, всего в 90 миль, переход на этот раз выдался спокойным.

Солнце ярко озаряет своими лучами гладкую поверхность океана.

Иногда только, откуда ни возьмись, набежит небольшая туча со шквалом и снежной пургой. Мелкий замерзший снег больно бьет по лицу. Минут чрез десять буря проходит и снова весело сияет солнышко.

Ввечеру того же дня добрались благополучно до Кольской губы.

[50]

Цесаревич и Слава свернули вправо, в Екатерининскую гавань, а Богатырь — влево, в бухту Тюва. При наступившей темноте и разыгравшейся к вечеру снежной пурге, освещая путь прожекторами, осторожно подошел крейсер к приглубому, почти отвесному, густо заросшему лесами берегу. На якорь стали в каких-нибудь ста саженях от берега, чтобы с утра следующего дня приняться за пополнение запасов пресной воды. Работа эта, столь простая в мало-мальски благоустроенном порту, здесь, при отсутствии каких-либо удобств, потребовала немало труда и изобретательности. Ранним утром следующего дня завели с кормы крейсера на берег перлиня, укрепив их за большие камни и деревья, и осторожно подтянули корму почти вплотную к самому берегу, как раз к тому месту, где с высоты быстро течет довольно полноводный ручей. На некоторой высоте, на склоне, сделали запруду, и в образовавшийся затон опустили конец шланга, перекинув другой его конец на судно. После долгих и упорных трудов по устройству всевозможных подпорок, чтобы шланг не заламывался, ко всеобщему удовольствию работа увенчалась полным успехом. Под разностью уровней довольно сильной струей вода потекла в систерны крейсера. Столь необычайный способ приемки воды заинтересовал, кажется, всех. Каждый старается придумать что-нибудь новое, что по его мнению может увеличить напор воды и без того отлично действующего импровизированного водопровода. Тут же, воспользовавшись обилием пресной воды и близостью берега, команда моет белье, а мы, забрав с собою легкую пробковую шлюпку, предприняли экскурсию вглубь берега, к тому озеру, из которого вытекает ручей. Путешествие со шлюпкой, которую приходилось втаскивать на высокий крутой берег, да еще между деревьями, было не из легких. Не раз слышались проклятия по адресу инициатора этой затеи, но раз дело начато, и до конца пути осталось несколько только десятков сажен, нельзя же возвращаться обратно. Наконец все препятствия превзойдены. Мы на ровном месте, и шлюпка спущена на воду. Небольшое мелкое озеро, по[51]росшее местами камышом, не оправдало наших надежд; объехав его кругом и взорвав несколько пироксилиновых патронов в воде, не поймали ни одной рыбы. Усталые, голодные, вернулись на крейсер, где к этому времени был принят уже полный запас воды.

Завтра предстоит интересный поход на пароходе Андрей Первозванный в Мотовский залив. На пароходе будут демонстрироваться всевозможные приборы для измерения больших глубин, температуры и плотности воды и т. п., а также ловля рыбы при помощи трала, практикующаяся в Немецком море на Доггер-банке. Приглашены все желающие и свободные от службы. Стоит ли говорить, что таковых набралось весьма солидное количество.

Встав на другой день рано утром и забрав с собою провизии на целый день, в 6-м часу утра, на паровом катере, при не наступившем еще рассвете, отправились в Екатерининскую гавань, место стоянки Андрея Первозванного. На пароходе, к моменту съемки с якоря, собралось изрядное количество пассажиров-офицеров и гардемарин отряда. Ветренная и пасмурная погода нарушают удовольствие этой поучительной прогулки. Встречная громадная мертвая зыбь неистово раскачивает маленький пароход. Многие ворчат и сожалеют, что отправились в эту экспедицию. Вместо partie de plaisir да вдруг такая жестокая трепка! Но вот пароход вышел из губы и свернул влево, в Мотовский залив, защищенный с севера полуостровом Рыбачий. Качка постепенно утихла, и началась демонстрация всевозможных измерительных приборов. Демонстрировались лоты, батометры, измерялась плотность и температура воды на разных глубинах. По окончании измерений стали готовить к действию трал, который состоит из очень прочной мешкообразной сети, кончающейся мотней. По сторонам ее укреплены два окованные железом змея, от которых идут стальные тросы — буксиры на палубу парохода. Застопорив машину, спустили трал за борт и, дав малый ход, медленно стали травить буксирные концы. Трал, дойдя до дна, волочится по нему; змеи же не дают ему [52] сложиться. Трал продержали под водой, идя по одному курсу, около часа, а затем помощью специальной паровой лебедки втащили на палубу. В мотне собралось все то, что за это время трал успел захватить, волочась по дну. Тут была треска самых разнообразных размеров, начиная от полуфунта и до двадцати фунтов; морские ерши, окуни, скаты ежи, звезды и т. д. В общем всей живности вытащено было около 6 пудов, что считается, по словам капитана парохода, очень неудачным уловом.

Пароход научно-промысловой экспедиции Андрей Первозванный представляет собою точную копию тех бесчисленных пароходов — траулеров, которые занимаются ловлей рыбы на Доггер-банке. Судно длиной около 150 фут и с осадкой 12—14 фут, снабжено паровым двигателем, дающим ему возможность передвигаться со скоростью до 10—11 узлов. Благодаря устройству специальной лебедки на корме парохода, все манипуляции с тяжелым тралом производятся при помощи всего 4—5 человек. За каждый рейс такой траулер, промышляющий в Немецком море, вылавливает рыбы на сумму от 5 до 15 тысяч рублей. Какую же выручку можно получить с такого парохода у нас, на севере, где рыбы неизмеримо больше чем на Доггер-банке?

Ловится треска, а также и остальная рыба, на Мурмане на крючковую снасть, называемую «ярус». Ярус достигает 5—8 верст длины, и представляет собою связку длинных концов, толщиной около дюйма. На некотором расстоянии к ним прикрепляют на коротких пеньковых подвесках — «форшнях», крючки. Крючки наживляют мелкой рыбешкой: селедкой, молвой, а иногда и просто червями. Выезжая в море на промысел, верст за 20 и больше от берега, промышленники выбрасывают ярус в воду на глубине 90—180 сажен. На поверхности воды плавают поплавки — «кубасы», соединенные с ярусом особым концом. Поставленный ярус остается в воде часов 6—8. Промысловое судно в это время находится тут же, поблизости. По истечении указанного срока ярус постепенно извлекается из воды, а пойманная рыба снимается с крючков и сбрасывается на дно судна. Зачастую, при начинающем свежеть ветре, промышленники, во избежание утраты яруса, принуждены извлекать его ранее определенного срока и скорее уходить в становище. Нередко ярусы остаются в море на целые сутки, а часто промышленники и совсем теряют их.

Промышляет на каждом судне 3—4 человека, между которыми строго разграничены обязанности: «корщик» — кормовой, старшина, «весельщик», «тяглец», «наживляльщик». Участвуют в промыслах и дети — мальчики от 10—12, называемые «зуями». Зуи несут обязанности поваров, и помогают наживляльщикам. Пойманная рыба чи[54]стится по пути с промысла, или в самом становище. Количество улова зависит от целого ряда причин: времена года, места промысла, продолжительности пребывания яруса в воде и т. д. В зависимости от указанных причин улов колеблется от 10—25 пудов до 100—150 пудов и больше. Рыба сдается на берегу скупщикам, укладывается и засаливается в трюмах парусных судов, транспортирующих ее в Архангельск, или один из беломорских портов, или же солится в баки.

Рутина и невежество до сих пор не позволяют применять более совершенные способы засолки рыбы, практикующиеся уже давным-давно в других государствах. Рыба плохо очищается от посторонней грязи, не промывается и скверно засоливается по причине недостатка соли, доставляемой на Мурман главным образом из Англии, и притом очень невысокого качества. Эта соль, известная здесь под именем «ливерпульки», содержит в себе чистой соли, т. е. хлористого натра всего до 60%; остальное же — примеси и химические соединения, придающие мясу рыбы горький вкус. Засоленная такой солью треска скоро подгнивает и издает специфический гнилостный запах, который у нас считают присущим этой рыбе, на самом же деле совершенно не свойственный ей. Соляной вопрос, равно как и посолка рыбы, на Мурмане не новы. В 1723 году еще император Петр Великий, обратив внимание на улучшение способа засолки и приготовления трески на Мурмане, разрешил иностранцам привозить беспошлинно соль, и, одновременно, для ознакомления русских промышленников с лучшей засолкой рыбы, были выписаны из Голландии специальные посольщики. Несмотря на заботы Великого Преобразователя России и современные старания нашей научно-промысловой экспедиции убедить промышленников в необходимости перейти к более совершенному способу посолки для их же выгоды, до сих пор не удалось победить рутину.

Кроме ярусного лова на Мурмане существует еще, правда в незначительных размерах, так называемый «удебный» лов трески. Орудием удебного, или поддевного лова служит [55] уда, состоящая из крепкой тонкой бичевы длиною в 100—150 сажень, на конце которой укреплен крючок с грузом. Лов состоит в порывистом поддергивании уды, крючок которой вонзается в рыбу куда попало. Промысел трески сетью с мелких промысловых судов на Мурмане совершенно не практикуется.

Большинство промышленников работает на «хозяев», забирая от них в течение зимы разные жизненные продукты в счет предстоящего промысла. Обычно владелец промыслового судна и рыболовных принадлежностей подыскивает себе 3—4 человек, не имеющих промыслового снаряжения, причем вместо жалованья, по уговору, обязывается за работу отдать им некоторую часть из промысла за вычетом разумеется забранного у него зимой. Такой кредит совершается, конечно, на крайне невыгодных для ловцов условиях.

Орудия промыслового снаряжения: снасти, грузы, крючки и т п. идут на Мурман преимущественно из Норвегии.

Познакомившись на Андрее Первозванном с современным, продуктивным способом ловли рыбы, и услыхав о вышеописанных, первобытных способах, практикующихся на всем побережьи, невольно задаешь себе вопрос, неужели же это серьезный промысел, а не пустая, но очень опасная забава, не могущая, конечно, дать России должного количества дешевого и питательного продукта; а между тем воды Мурмана чрезвычайно богаты. Российская маниловщина процветает и здесь.

Убрав сеть-трал, вернулись в Екатерининскую гавань, куда уже пришел Богатырь из бухты Тюва.

В 1894 г. в глубине незамерзающей Екатерининской гавани был основан город Александровск, который по первоначальному проекту должен был стать конечным пунктом проектировавшейся тогда железной дороги. В краевой и специальной печати тогда же говорилось много не в защиту этого нового города (удаленность от океана на 30 верст, ничтожная водная площадь, малая береговая полоса, доступность NW-х ветров и проч.). Громадная энер[56]гия и большие денежные средства, затраченные на создание этого порта, смело можно сказать, пропали даром. Большой знаток края, инженер Жилинский, отзывается об этом городе так: — «Если за все время 15-ти летнего существования Александровска оттуда не вывезено ни одного пуда груза, не говоря уже о том, что он удален от промыслов и не играет решительно никакой роли в промысловой жизни Мурмана, то от него ровно и впереди ничего не ожидается».

Екатерининская гавань, где теперь стоит наш отряд, представляет из себя длинную, извилистую, узкую бухту с почти отвесными приглубыми берегами. В глубине ее расположен г. Александровск — административный центр края, насчитывающий до 500 жителей, состоящих преимущественно из чиновничьего сословия. По причине своей узкости и значительной глубины, гавань не может служить хорошим убежищем ни для больших, ни для малых судов. Высокие неприступные берега не позволяют устроить здесь удобного торгового порта. Незначительный по величине кусок берега в глубине бухты, где расположен город, сравнительно еще ровный и не такой высокий, но и тут повсюду видны следы подрывных работ. Деревянные домики разбросаны в беспорядке на значительном расстоянии друг от друга. В городе имеется клуб, где по случаю прихода отряда, были устроены танцы.

19-го сентября, в 10-м часу утра, снялись с якоря и вышли в Кольскую губу. Цесаревич отправился в Тюву наливаться водой, а Слава и Богатырь пошли в Колу. Через 2¹/₂ часа пути по извилистой Кольской губе стали на якорь у поселка Анна Корга. Сразу же по постановке на якорь с судов отвалили на берег шлюпки с желающими посмотреть на старый, заброшенный теперь город. Идти пришлось довольно долго, так как, благодаря мелководью, суда стали на якорь далеко от города. Около часу продолжалось путешествие на шлюпках, пока, наконец, мы не достигли берега. Маленькие, одноэтажные, покосившиеся и почерневшие от времени домики близко прижались друг к другу, образуя узкие, кривые улицы. Деревянная же цер[57]ковь, возле которой, в небольшом полисадничке, лежат две старинные пушки и несколько ядер. Как то, так и другое представляет из себя некоторый исторический интерес. Как известно в 1854 г., во время крымской кампании, английская эскадра, придя на Мурман, бомбардировала безрезультатно Колу. Эти пушки и ядра и были после того найдены где-то в окрестностях города. Пройдя по улицам и заглянув в единственную убогую лавчонку, зашли на почту. Кто посылал домой телеграммы, кто письма. Опустив последние в почтовый ящик, разговорились с начальником конторы об условиях жизни в этом заброшенном городе. В разговоре, между прочим, почтмейстер сообщил нам, что все опущенные в кружку письма придут по назначению не раньше как через два месяца. Такое письмо, адресованное из Колы в Петроград, лежит передо мною сейчас. Опущено оно в кружку, как значится на штемпеле, 19-го сентября; двинулось в путь из Колы 21-го ноября и наконец пришло в Петроград 6-го декабря. Не правда ли, скоро! Этому клочку бумаги пришлось проехать не так уже много, — всего около 1400 верст по прямому направлению. Отчего же шло оно так долго? В начале сентября пришел последний пароход, поддерживающий сообщение между становищами Мурманского побережья и Архангельском, и теперь край оторван от всего мира до наступления зимы, когда установится санная дорога. — «Вот наладится хороший санный путь, тогда и поедут ваши письма в Норвегию», — порадовал нас начальник конторы. Есть же еще на свете такие медвежьи уголки!

20-го сентября, с наступлением утренней зари, снялись с якоря и в 6-м часу шли уже на север, к выходу в море. Несмотря на сентябрь месяц, 5-ти градусный морозик слегка пощипывает уши. Адмирал перенес свой флаг на Богатырь, который по выходе в океан должен зайти в одно из самых больших и людных в промысловый период становищ — Териберку; броненосцы же в это время будут определять девиацию. Выйдя из губы, свернули вправо и, пройдя узким проливом между материком и островом [58] Кильдин, скоро стали на якорь в бухте Териберка, в глубине которой и расположено становище. Сейчас уже промысел кончился, и поморы уехали в начале сентября на пароходе в Архангельск. Становище замерло до следующего сезона. Ветхие, покосившиеся на сторону лачуги забиты досками. Но, Боже мой, что это за жилища! Неужели человек в состоянии мириться с такой ужасающей обстановкой; ведь это положительно собачьи конуры, а никак не человеческое жилье!

— «Живут, ничего — со вздохом отвечает сопутствующий нам почтово-телеграфный чиновник; — а кому не достанет места в избах, так тот все лето так и валяется под своим карбасом», — добавляет он.

Поморы из Архангельска и других беломорских населенных пунктов в мае месяце приезжают сюда на промысел с первым рейсом архангельского парохода и промышляют до начала сентября. Сейчас в становище осталось всего с десяток постоянных его обитателей: священник с семьей, почтово-телеграфный чиновник, 2—3 колониста, да несколько человек команды спасательных ботов. И эти люди, отрезанные в полном смысле этого слова от всего мира в течение 8—9 месяцев, проводят здесь длинную полярную зиму с бесконечной тьмой, жестокими вьюгами и снежными заносами. Осмотрев становище и отстояв молебен в крохотной деревянной церковке, отслуженный по настоянию местного батюшки, вернулись на крейсер, который в 4-м часу дня снялся с якоря и пошел к островку Кильдину на присоединение к остальным судам. В 6-м часу вечера подошли к юго-западной оконечности его, где стояли уже на якоре наши броненосцы. На Кильдине многие уже десятки лет живет норвежский рыбак-колонист. Вельбот, на котором поехали на берег адмирал с несколькими офицерами, имеет возможность пристать в небольшой искусственно огороженной гавани не прямо к берегу, а к деревянной прочно построенной пристани. Тут стоит несколько промысловых судов и среди них большой моторный бот. Неподалеку от пристани [59] основательный, крытый черепицей, деревянный дом; возле него на просторном, обнесенном забором, дворе на особых жердях в порядке развешены рыболовные снасти. Вышедший нам навстречу хозяин просит зайти е нему; он говорит немножко по-английски. Внутренность дома резко отличается от только что виденного в Териберке. Вошли мы в высокую светлую комнату с большой печью на манер нашей русской, в углу; безукоризненно выкрашенный пол блестит как зеркало; мебель, занавеси, картины по стенам сами говорят о степени культурности обитателей.

Посещением Кильдина закончились наши странствия по Мурманскому побережью. В 7-м часу вечера, по возвращении с берега адмирала и офицеров, отряд снялся с якоря и взял курс на норвежский порт Вардэ.

Вот что пришлось увидеть и услышать на нашей далекой окраине. Поверхностный обзор, при кратковременном пребывании у берегов Студеного моря, не дал к сожалению возможности заглянуть поглубже. С достоверностью однако можно утверждать, что богатейшие рыбные богатства Севера не утилизируются должным образом по многим причинам, о коих скажу дальше. Богатейший край прозябает, ожидая проведения сюда железной дороги, которая связала бы его с общей рельсовой сетью. Без нее край заглохнет окончательно и станет ареной деятельности иностранных предпринимателей, которые, кстати сказать, и теперь бесцеремонно пользуются нашими рыбными и звериными богатствами. Наступившая в 1914 году Европейская война сразу подвинула вперед вопрос о постройке железной дороги на Мурман, когда северные порты сделались единственной отдушиной, через которую Россия могла получать нужные ей припасы, снаряжение и снабжение от союзников. В силу этих обстоятельств, как известно, мы обзавелись новой дорогой, связавшей далекую северную окраину с центром страны. Уместно будет отметить, что мысль о постройке этой дороги возникла еще в половине прошлого столетия. В 1871 году велись изыскания по постройке Вытегро-Онеж[60]ской железной дороги; закончены они были в следующем году, но постройка по разным причинам не осуществилась.

В 90-х годах прошлого столетия мысль о постройке дороги к незамерзающему порту на северном побережьи окрепла вполне. Для выяснения этого вопроса на месте, в 1894 году приезжал в Архангельск и на Мурман тогдашний министр финансов С. Ю. Витте. В том же году был основан г. Александровск, который и должен был служить конечным пунктом новой дороги.

В 1895 году получено было, наконец, разрешение на постройку железной дороги Петроград–Петрозаводск, но постройка Великого Сибирского пути и некоторых других дорог, признанных в то время наиболее важными, приостановила осуществление этого проекта. Затем в 1903 году уже окончательно решено было начать постройку, но война с Японией опять помешала этому, и только в 1913 году было приступлено к постройке линии Петроград–Петрозаводск. Изыскания линии Петрозаводск–Кемь и далее на Мурман начаты были в ноябре 1914 года. Начатые работы по постройке этой линии в начале июня 1915 года были закончены окончательно 3-го ноября 1916 г.

Таким образом вся постройка была произведена менее чем в 1¹/₂ г. Топографические особенности Карельского края, по которому проложена дорога, заставляли преодолевать бесчисленные трудности при постройке. Дорога пересекает множество болот, быстрых рек и ручейков, что потребовало создать массу искусственных сооружений.

В постройке принимало участие до 25 тысяч рабочих самих разнообразных национальностей; тут были финны, татары, армяне, черкесы, дагестанцы, чехи, венгры, китайцы и немцы. Постройка дороги обошлась приблизительно 182 000 рублей с версты.

Итак сделано дело громадной государственной важности. Проложен путь к далекой северной окраине, к незамерзающему морю. Не буду касаться громадного стратегического значения этой дороги; оно известно каждому. Война кончится. Что же тогда будет делать дорога? Какие задачи будут [61] возложены на нее? Не окажется ли она излишней, не окупающей себя, при наличии Архангельского пути?

Прежде чем ответить на эти вопросы, надо знать, что такое Мурман в настоящее время, и чем он может стать в ближайшем будущем.

В географическом отношении Мурман — это северное побережье Кольского полуострова, на протяжении 1400 верст от норвежской границы на западе, до далеко выдающегося в море мыса Святой Нос на востоке. Все это побережье, в особенности в западной его части, изрезано заливами и бухтами. Берега глубоко вдающихся в материк бухт и заливов, защищенные от холодных северных ветров, покрыты местами зеленью и березняком. В общем же прибрежная полоса Северного Ледовитого океана представляет собою гранитные скалы, торфяные и заболоченные пространства, покрытые скудной растительностью и кустарником.

В глубь от береговой полосы по западному Мурману на 30—40 верст, а по восточному на 100—200 верст, начинаются хвойные леса. Край изобилует озерами, реками и ручьями.

Климат Мурманского берега нельзя считать холодным, особенно в местностях, расположенных по берегу. Средняя годовая температура на побережьи зимой –8°; летом + 8°,4. Теплое течение Гольфстрема значительно умеряет зимние холода, и особенно влияние его сказывается на западном Мурмане, к берегам которого он подходит ближе. Западный берег много теплее восточного. Влияние океана резко сказывается на температуре: средняя годовая температура в Печенге, отстоящей от берега всего на 75 километров, ниже на 1¹/₂° чем, например, в прибрежной Вайда-губе.

Благодаря Гольфстрему почти все заливы и бухты Мурмана, кроме глубоко вдающихся в материк, не замерзают всю зиму.

Но все же, несмотря на сравнительно не низкую зимнюю температуру, климат края надо признать суровым. Зимою [62] здесь свирепствуют сильные снежные бури, при чем выпавший снег местами достигает до 2—2¹/₂ саженей глубины. В г. Александровске, например, в одну ночь заносит дома настолько, что на утро приходится их отрывать. Сильные, доходящие часто до шторма, постоянные ветры, резкие колебания температуры, холодные туманы осенью и весной, длительная полярная ночь, в течение которой на 1¹/₂—2 часа в день только бывает полурассвет, — все это удручающе действует на человека, понижая его работоспособность.

Столь суровые климатические условия в значительной мере препятствуют заселению этого богатого края. По данным 1910 года оседлого населения — колонистов на Мурмане насчитывалось всего 627 семейств, но на летнее время, со второй половины мая и до конца августа, или начала сентября, сюда наезжает значительное количество рыбопромышленников-поморов, число коих доходит до 5000, и тогда Мурман оживает. Закипает своеобразная жизнь на море и берегу.

Главной промысловой рыбой является хорошо всем известная треска; ее вылавливают в водах Мурмана громадные количества, измеряемые сотнями тысяч пудов. Кроме трески здесь ловится в изобилии сельдь, пикша, сайда, палтус, семга и камбала.

К сожалению, число пришлых русских рыбопромышленников год от года уменьшается. По словам М. Сидорова, во времена Ломоносова, в водах Мурмана промышляло до 10000 поморов, которые снабжали трескою не только Россию, но вывозили ее в соседнюю Норвегию и даже в такие отдаленные страны, как Италия, Франция и Испания. Теперь число промышленников сократилось вдвое, и мы покупаем треску в большом количестве в Норвегии.

По мнению компетентных людей рыбные богатства Мурмана столь велики, что ими можно вполне удовлетворить не только потребности севера России, но и внутренние рынки центральных губерний, где рыба мало доступна даже среднему потребителю.

[63]

По единодушному отзыву тех же лиц, существующая эксплоатация этих промыслов далеко не соответствует тем запасам рыбных богатств, какие можно считать теперь окончательно уже установленными. Отчего же это зависит? Помимо трески, окончившей к началу февраля месяца метать икру и подошедшей уже к западному берегу Мурмана, тут в тоже время появляется в громадном количестве и сельдь; она идет такими густыми стадами, что море, по свидетельству очевидцев, рябит на линии ее хода и масса ее бывает настолько густа, что чайки держатся на ней, как на твердой земле.

Но Мурман в это время безлюден. Все лачуги в становищах еще заколочены. Собирать эти несметные богатства некому. В начале сентября, как уже упоминалось выше, архангельский пароход совершил свой последний рейс по побережью Мурмана, и несмотря на то обстоятельство, что это именно время и есть наиболее удобное для ярусного промысла, — поморы спешат ликвидировать свои дела и едут в Архангельск. Но это еще не все. Те же пароходы в состоянии выбраться из горла Белого моря лишь в половине мая, так как до этого времени оно забито льдом; и с ними только смогут прибыть на Мурман промышленники, между тем как треска, как уже было упомянуто, появилась у берегов в феврале, и ее можно было бы давно ловить.

До конца минувшего века поморы-промышленники прибывали на Мурман еще в апреле месяце, к началу весенних рыбных промыслов. Они направлялись сюда сухопутными путями, на оленях, через Лапландию, сперва на Колу, и далее разъезжались по становищам. Однако полное бездорожье в этом крае и дороговизна проезда способствовали тому, что промышленники мало-помалу прекратили совершенно свои «весенние» походы на Мурман.

Таким образом из-за неудобства путей сообщения промысел на Мурмане происходит всего 3—4 месяца в году, между тем как мог бы он длиться свыше 10 месяцев, прерываясь только с половины ноября до половины января, [64] когда наступает полярная ночь и выходить в океан на промыслы неудобно.

Какие неисчислимые убытки несет наша рыбная промышленность от этого — нетрудно себе представить. По словам одного исследователя края, если бы на Мурмане промысел продолжался 8—9 месяцев в году, добыча удесятерилась бы.

Количество добываемой русскими промышленниками рыбы не удовлетворяет существующей потребности, и ежегодно громадные количества трески и сельдей вывозятся к нам из-за границы, преимущественно из Норвегии, при чем почти вся ввозимая к нам рыба вылавливается норвежцами в наших северных водах.

Вот некоторые цифры, иллюстрирующие сказанное: в 1908 г. привезено в Архангельск рыбы с Мурманского берега 300 тысяч пудов, а из Норвегии — 1.440.000 пудов; в 1909 г. — с Мурмана 323 тысячи пудов, — из Норвегии — 1.772.300 пудов; и в 1910 году — с Мурмана 340 тысяч пудов, — из Норвегии 1.536.490 пудов.

Таким образом приходится констатировать весьма странный и печальный факт, что при всех огромных рыбных богатствах севера, наши собственные промыслы находятся в таком печальном состоянии, что мы принуждены платить иностранцам миллионы рублей ежегодно за свою же рыбу, необходимую нам для пропитания малоимущего населения, и тем более нужную, что при всеобщем вздорожании жизни мясо становится по цене недоступным для широких слоев населения; рыба же могла бы с успехом заменить его. По произведенным в 1909 г. исследованиям по содержанию белков, треска нисколько не уступает мясу, а в некоторых случаях (сушеная) даже превышает его на ¹/₄.

Выход из сказанного может быть только один: надо во что бы то ни стало увеличить производительность мурманских промыслов, удлинив промысловое время до 8—9 месяцев в году.

Для осуществления этой задачи необходимо обеспечить промысловому населению возможность беспрепятственного пере[65]движения на Мурмане, и этим дать возможность использовать все благоприятные для лова моменты. Все это, конечно, может дать только железная дорога, примыкающая одним концом к общей железнодорожной сети, а другими опирающаяся в один из портов Мурмана. Одна только железная дорога способна гарантировать беспрепятственное и дешевое передвижение людей и грузов. При отсутствии этой дороги мурманская рыба, для того чтобы достичь хотя бы Петрограда, должна была совершить длинный окружный путь вокруг Норвегии, протяжением в среднем около 2700 миль. Не подлежит сомнению, что перевозка рыбы по новой железной дороге обойдется значительно дешевле и ускорит во много раз ее доставку. С другой стороны та же дорога сослужит неоценимую услугу краю, доставляя туда все необходимое для консервирования выловленной рыбы, в частности, хотя бы высокого качества пермской соли, в которой на Мурмане всегда ощущается недостаток. По железной дороге пойдет, конечно, и хлеб, необходимый для пропитания населения: в нем ощущается здесь большая нужда.

Коснувшись вкратце рыбных богатств края, нельзя обойти молчанием и других доходных его статей. На Мурмане, в силу вышеуказанного, промысел сельди почти не развит. Мурманской научно-промысловой экспедиции в своей практике неоднократно приходилось в развое время года констатировать в Варангерском, Мотовском и Кольском заливах присутствие большого количества сельди, при чем уловы ее достигали весьма внушительных размеров. В Кольской губе, около г. Александровска, в один замет было выловлено до 800 пудов сельди. Несколько лет тому назад, в Амбарную губу, ранней весной, зашла сельдь, которую заметил случайно колонист-норвежец и сообщил в Норвегию. Оттуда пришли немедленно два специальных парохода для ловли сельдей. Закрытая в бухте неводами сельдь в течение 10 дней неустанно черпалась предприимчивыми соседями и отвозилась в Норвегию. В 1914 году, у берегов Мурмана, в бухте Тюве, Кольского залива, один [66] мурманский рыбопромышленник закрыл неводами такое огромное количество сельди, что для ее посолки не хватило бочек.

Несмотря на обилие в наших северных водах акул и большую их ценность, акулий промысел развит крайне слабо. В то время как за границей утилизируются акулий жир и мясо, а из шкуры выделывается прекрасная шагрень, у нас, в лучшем случае, вырезается только печень, а все остальное бросается в море. На Мурмане периодами море положительно кишит акулами. Район наибольшего скопления этих хищников Святой Нос — Канин, то есть как раз тот район, где ежегодно происходят лучшие промыслы морского зверя. Весною и летом акула держится довольно далеко от берегов, следуя огромными полчищами за массами рыбы. Осенью, когда рыба подходит близко к берегам, акула заходит в заливы. Наблюдались случаи, когда норвежцы-колонисты на небольшом акульнике в течение суток ловили более 400 акул, достигающих до 5 метров величины.

Способ ловли акул весьма простой. Промышляют их на большой железный крючок, прикрепленный к длинной снасти, оканчивающейся цепью, чтобы акула не перекусила снасть. Для привлечения акул первоначально берут деревянную посудину с просверленными в ней отверстиями, наполняют ее салом и бросают в воду. Наживкой служит тюленье сало и иногда мясо.

За последнее время на акулий промысел обратили внимание иностранцы. Из Англии стали уже поступать заказы мурманским колонистам на акулью шкуру.

Звериный промысел на Мурмане носит свой особенный характер.

Вдоль берегов Мурмана тюлень держится огромными стадами с февраля и до половины мая, т. е. опять-таки в то самое время, когда жизнь края замирает. Ловят зверя местные поселенцы-колонисты сетями, расставляя их у самых берегов, на глубине 10 сажен. Промысел этот за последнее время значительно стал развиваться и мог бы [67] развиваться в более значительной степени, если б не отсутствие кредита на покупку дорогих сетей.

Тюлень, помимо кожи, которая пригодна для выделки, дает до 8 пудов жира; нерпа же — до 3-х пудов. В изобилии эти звери водятся на Югорском Шаре, около берегов Новой земли, где промышляют преимущественно самоеды. В этом же районе встречаются единичные случаи промыслов моржей и белых медведей.

Беспощадное истребление морского зверя около берегов Новой Земли норвежскими зверобоями привело к сильному уменьшению здесь морского звериного промысла и, в частности, почти к полному уничтожению моржей. Эти зверобойные суда бьют морского зверя, и кроме того выменивают на вино результат промыслов новоземельцев.

За последние годы в Германии стали образовываться целые общества для производства звериного промысла в наших северных водах.

К району Мурманской дороги прилегает площадь лесов общей сложностью около 8 миллионов десятин. До войны Россия снабжала лесом Англию, Францию, Бельгию, Италию, Голландию, Швецию, Норвегию и Данию, при чем большая часть леса вывозилась с севера. Торговля лесом давала нам ежегодно до 165 миллионов рублей. После войны потребность в лесе за границей несомненно возрастет в значительной степени, что при наличии новой дороги может дать нам немалые барыши.

До проведения железной дороги химическая переработка дерева на Севере была в зачаточном состоянии. Уголь, деготь, смолу, канифоль, скипидар, древесный спирт и ацетилен мы получали, главным образом, из-за границы. Вот еще новая и широкая область, могущая обогатить край. При наличии в крае больших запасов даровой водяной энергии (белого угля), здесь можно настроить ряд заводов по обработке дерева и целлюлоидных и писчебумажных фабрик, и от продажи леса и его продуктов за границу Россия в будущем может выручать ежегодно не менее миллиарда рублей.

[68]

Железная дорога двинет, наконец, и разработку горных богатств Севера, кои, по самым позднейшим изысканиям инженера Емельянова, громадны. По его словам здесь находят огромные, легко добываемые, залежи железной руды в озерах, коими усеян весь край от Петрозаводска и до Белого моря. В Повенецком уезде и в Поморье, во многих местах, встречается медь, серебро и свинец. В последнее время открыты богатые месторождения серебросвинцовых руд на самом побережьи западного Мурмана, где имеется возможность легкой и дешевой разработки и водной перевозки круглый год к району железной дороги.

Все эти богатства пока совершенно не разрабатывались в виду недоступности края и отсутствия железной дороги. Никакая руда не может выдержать стоимости гужевой перевозки; к северу же от Кеми и до Мурмана нет ни одной колесной дороги, и все передвижения совершаются зимой на санях, а летом по рекам.

На самой линии дороги, по реке Выгу, до сих пор сохранились залитые водой Воицкие рудники, где во времена Петра Великого добывалось золото.

При наличии железной дороги, дешевом топливе и даровой водяной энергии, горнозаводское дело здесь может развиться в широких размерах, как и в соседней северной Швеции, находящейся в одинаковых природных условиях.

Ко всему этому, в заключение, можно прибавить еще одну статью дохода, а именно молочное хозяйство, в частности, маслоделие. Если суровый климат края не позволяет поставить на должную высоту хлебопашество, которое все же существует, то, осушив болота, как это сделали хотя бы те же трудолюбивые монахи Трифоно-Печенгского монастыря, вполне можно рассчитывать на развитие в этом крае луговодства, что, в свою очередь, послужит основою молочного хозяйства. Все это не мечты, которые нельзя осуществить, а вполне обоснованные предположения. В соседней Финляндии, которая находится в таких же примерно климатических [69] условиях, вывоз молочных продуктов за границу выражается за последние годы в солидных цифрах.

Все сказанное, мне кажется, само собой указывает на те многочисленные обязанности, какие должна выполнять вновь построенная железная дорога. Этот новый рельсовый путь открывает нам дорогу к незамерзающему морю и дает возможность путем использования громадных естественных богатств Северного края расширить нашу внешнюю торговлю и поднять пошатнувшееся во время войны материальное благосостояние государства.

Желающим более подробно познакомиться со всеми здесь затронутыми вопросами могу рекомендовать следующие книги: А. А. Жилинский — «Морские промыслы Белого моря и Ледовитого океана», изд. 1917 г.; И. В. Оленев — «Карельский край и его будущее в связи с постройкой Мурманской железной дороги», изд. 1917г., и «Известия общества изучения Олонецкой губернии», № 1, 1915 г., некоторыми сведениями из коих я воспользовался для составления настоящей статьи.

В. Блинов.

ПРИМЕЧАНИЯ

[№2/3, 139]

1 Волость.

© текст, В.П. Блинов, 1918

© OCR, HTML-версия, И.Ю. Шундалов, 2007

- В библиотеку

- В начало раздела