Формозов Александр Александрович, 1928—2009.

Одна из глав этой монографии.

Первым бросивший камень

За последние десятилетия появилось значительное число книг и статей, посвященных жизни и деятельности великого русского биолога Николая Ивановича Вавилова. Рассказано о его путешествиях по Азии, Африке и Америке. Проанализированы его идеи и гипотезы. Пролит некоторый свет и на историю его трагической гибели. По понятным причинам этот этап биографии ученого прояснен в наименьшей степени. Вот почему стоит, может быть, поговорить об одном эпизоде.

Большинство биографов сосредоточило свое внимание на поединке Вавилова и Лысенко во второй половине тридцатых годов. Но автор книги о Вавилове в серии «Жизнь замечательных людей» (1968, с. 274—277) С. Е. Резник сумел заметить событие более раннее. В 1932 году в Ленинграде вышла брошюра Г. В. Григорьева «К вопросу о центрах происхождения культурных растений», где утверждалось, что с позиций общественных наук теория Н. И. Вавилова методологически порочна.

Именно с этого момента, по мнению С. Е. Резника, положение Вавилова, начало ухудшаться. С 1933 года прекратились его поездки с экспедициями за рубеж, с 1935 — он перестал быть членом ВЦИК и тогда же потерял пост президента Академии сельскохозяйственных наук.

Сделав интересное наблюдение, Резник впал далее в ошибку. Он пишет, что никто из его информаторов слыхом не слыхал ни о каком Г. В. Григорьеве. Значит, это псевдоним.

Брошюра издана в серии «Известия Государственной академии истории материальной культуры» (т. XIII, вып. 9), из чего следует, что о Григорьеве надо было узнавать у сотрудников этого учреждения, или — вернее — учреждений, сложившихся на его базе, а вовсе не у биологов. Академия истории материальной культуры в 1937 году была превращена в Институт истории материальной культуры Академии наук СССР. Там еще недавно работали люди, хорошо помнившие Георгия Васильевича Григорьева (1898—1941).

Кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИМК был достаточно известным специалистом по археологии Средней Азии.

Два тома библиографического справочника «Советская археологическая литература», охватывающих публикации 1918—1940 (М.; Л., 1965) и 1941—1957 годов (М.; Л., 1959), фиксируют 14 печатных работ Григорьева. Они четко распадаются на две группы. В первую — входят две брошюры в серии «Известий ГА-ИМК» 1931 и 1932 годов, во вторую — 9 статей и брошюр, появившихся в 1935—1941 годах, и три статьи, изданные посмертно. Пять публикаций, наиболее солидных, вышли в 1940 году. Накануне войны Григорьев был на взлете. Как раз в тот день, когда началась блокада Ленинграда, — 8 сентября 1941 года, — он защитил кандидатскую диссертацию. Если бы он остался жив, он, вероятно, занял бы одно из центральных мест среди исследователей среднеазиатских древностей. Но судьба сулила иное.

Основные труды Г. В. Григорьева связаны с экспедиционными материалами. С 1934 года он вел разведки в районе Самарканда, обнаружил ряд интересных археологических памятников и на некоторых из них в 1934—1940 годах заложил раскопы. Главными объектами стали городища Каунчи-тепе (II век до н. э. — I век н. э.) и Тали-барзу (II век до н. э. — VII век н. э.). До Григорьева никто таких ранних домусульманских поселений в Средней Азии не изучал. Правда, в датировке их он ошибся, чересчур удревнил их возраст (относя Каунчи-тепе к концу II — началу I тысячелетия до н. э.), но сравнительного материала тогда еще не было. Даже критиковавший хронологические выкладки предшественника С. П. Толстов писал о нем с уважением как о «пионере в исследовании домусульманских памятников Средней Азии»1.

Результаты раскопок Тали-барзу рассмотрены в диссертации Григорьева и нескольких статьях отчетного характера. Есть у него заметки и на другие темы — о зороастрийском костехранилище у кишлака Фрикент, о находке мустьерского остроконечника в Самарканде, о серебряном блюде сасанидского типа из Ферганы.

Все это вполне доброкачественные археологические публикации — описание раскопок, анализ стратиграфии, типология керамики... Ряд работ сопровождается приложениями — сообщениями об остатках фауны из раскопок, составленными крупным палеонтологом В. И. Громовой. Эти первые исследования о домашних животных, разводившихся в Средней Азии в древние времена, — бесспорная заслуга главы экспедиции Г. В. Григорьева, свидетельство его интереса к биологическим аспектам археологии. Менее приятно обилие ссылок на Н. Я. Марра, И. И. Мещанинова и яфетическую теорию, равно как и малоотносящихся к делу цитат из «классиков марксизма», но все это можно расценить — лишь как печать эпохи.

В целом двенадцать чисто археологических статей Григорьева производят хорошее впечатление, и в этом нет ничего удивительного. Г. В. Григорьев вовсе не случайный человек в науке, тем более не бандит с большой дороги, как он выглядит у С. Е. Резника, а питомец прославленной петербургской востоковедческой школы, профессионально подготовленный ученый.

Иное чувство возникает при чтении брошюр 1931 и 1932 годов. Это типичная продукция ГАИМКа тех лет. Фактов нет или ничтожно мало. Все забивает социологическая фразеология. В самом раннем своем опусе — «Архаические черты в производстве керамики горных таджиков» («Известия ГАИМК». Т. 10. Вып. 10. 1931) — автор опирался не на собственные новые материалы, а в сущности на единственную чужую статью. Этнограф Е. М. Пещерова непосредственно на месте изучала, как изготовляют глиняную посуду в Таджикистане. Григорьев воспользовался ее наблюдениями, чтобы увязать их с марровскими представлениями об истории культуры. Сейчас это сочинение абсолютно никому не нужно.

Вторая брошюра содержит разбор идей Н. И. Вавилова. Текст невелик — 24 страницы. Вначале краткое предисловие анонимного редактора, отметившего, что для «выдающегося ученого» Н. И. Вавилова, как показал Г. В. Григорьев, характерно «некритическое использование буржуазных учений», «повторение реакционных положений буржуазной лингвистики».

Далее следует текст самого Григорьева. Он прочел четыре статьи Вавилова 1924—1927 годов («Центры происхождения культурных растений», «Мировые центры сортовых богатств (генов) культурных растений», «Географические закономерности в распространении культурных растений», «О восточных центрах происхождения культурных растений») и его книгу «Земледельческий Афганистан», выпущенную в 1929 году совместно с Д. Д. Букиничем. Приводится много цитат. С. Е. Резник писал, что взгляды Вавилова изложены не точно, со множеством передергиваний. Мне это не показалось, но дело не в том. Все равно общее впечатление от критики Г. В. Григорьева в наши дни — отталкивающее, самое мрачное.

Возразить по существу своему противнику ему в большинстве случаев нечего, и спор ведется по принципу: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Выделив ряд областей, где и сейчас встречаются прямые предки культурных растений, Вавилов говорил, что в остальные районы они были занесены человеком в результате заимствований и расселения древних племен. Опровергнуть это, доказав, что предковые формы злаков представлены повсеместно и одомашнены тоже повсеместно и к тому же одновременно, при всем желании нельзя. Но тезис о распространении того или иного явления культуры из одного региона в соседние входил в противоречие с догмами, утвердившимися в ГАИМКе к началу тридцатых годов. Соглашаясь с Вавиловым, надо было бы признавать большую роль миграций в истории человечества, а эта идея тесно связана с индоевропейской лингвистикой — главным врагом создателя «нового учения о языке» президента ГАИМКа Н. Я. Марра. Чтобы опорочить своих оппонентов, в ГАИМКе уверяли будто миграционизм всегда ведет к расизму, хотя в действительности большинство лингвистов и археологов, учитывавших возможность древних переселений, расистами не было.

Из догм ГАИМКа, минуя всю сумму фактов, неизбежно проистекают основные выводы Григорьева: «Сущность ошибок Н. И. Вавилова в том, что он разделяет точку зрения индоевропеистского языкознания... Реакционная шовинистическая западноевропейская лингвистическая теория производит индо-германцев от какого-то индо-германского пранарода, индо-германской расы» (с. 11). «Н.И.Вавилов следует индоевропеистической «теории» миграций, насквозь лживой и шовинистической» (с. 16). «Остается пожалеть, что весьма популярный в СССР академик, чрезвычайно полезный в сфере своих собственных ботанических исследований, став на индо-германскую миграционистскую точку зрения, объективно поддерживает реакционную школу в социологии, как отечественную, так и заграничную» (с. 21). Этих тяжких прегрешений не было бы, если бы Вавилов немного подучился у великого теоретика Н. Я. Марра и овладел марксизмом. А так Вавилов оказался ничем не лучше прочих буржуазных специалистов, которые, как правило, «или вовсе не пользуются диалектико-материалистическим методом в своих исследованиях или сдают свои позиции перед лицом буржуазной науки, относясь к ней недостаточно критически» (с. 22).

Этим содержание брошюры и исчерпывается. Никаких своих идей о центрах происхождения культурных растений или о возникновении земледелия у Григорьева не было. Каждому непредубежденному читателю ясно, что это сочинение несерьезно, ненаучно. Не забудем, однако, когда оно появилось. В 1932 году высказанные в печати обвинения звучали очень грозно.

Как же надо понимать соотношение раннего и позднего творчества Г. В. Григорьева? Первое, что приходит в голову: юноши часто бывают задиристы, склонны к критиканству и, не имея хороших руководителей и опыта собственной работы, порою начинают свой путь с публицистически броских, но пустопорожних выступлений. Потом умнеют, видят свои промахи и создают нечто действительно оригинальное и нужное. В данном случае такое объяснение не годится. В 1932 году Григорьев отнюдь не мальчишка, ему тридцать четыре года, и подготовка у него весьма солидная.

Разгадку надо искать не в личности автора, а в ситуации, сложившейся в ГАИМК и в советской археологии в целом на грани двадцатых и тридцатых годов. Новые руководители академии подталкивали молодежь к нападкам на учителей, коллег, товарищей. Особенно отличились в этом А. Н. Бернштам, П. И. Борисковский, Е. Ю. Кричевский. За ними-то и тянулся молодой ориенталист Г. В. Григорьев. Ту же линию проводил и его руководитель А. Ю. Якубовский.

Так продолжалось пять лет, пока в 1934 году не были опубликованы решения партии и правительства о преподавании истории. Социологическая школа М. Н. Покровского была признана антимарксистской. По достоинству оценено фактологическое направление. Быковского, Кипарисова и Пригожина в 1936 году расстреляли. Историческая наука в СССР возродилась. Археологи тоже смогли вернуться к нормальной жизни — раскопкам, изданию материалов полевых исследований. Не сомневаюсь, что Григорьеву это было более по душе, чем выискивание методологических ошибок у этнографов и ботаников. Он приступил к изучению среднеазиатских городищ, сделал интересные находки, пытался исторически осмыслить добытые факты. Если бы не война, он, несомненно, достиг бы многого.

Но война ворвалась в жизнь. Туберкулезник Григорьев мобилизован не был, но вместе со многими ленинградцами участвовал в возведении укреплений и других оборонительных предприятиях. Осенью 1941 года вместе с двумя сотрудниками ИИМКа — А. М. Беленицким и Е. Ю. Кричевским — Григорьев был занят работой такого рода. В минуту перекура Георгий Васильевич произнес неосторожную фразу: «все это бессмысленно, скоро мы все умрем с голоду». Через пару дней он исчез, а Беленицкий был вызван в Большой дом. Много лет спустя Александр Маркович рассказывал мне, как он шел по опустевшему городу, с остановившимся транспортом и трупами на улицах. Год назад он был бы полон страха и волнения, а сейчас испытывал чувство глубочайшего равнодушия. Ему тоже казалось, что конец близок, и не все ли равно, каким он будет. Даже мысль о том, что Женя Кричевский в очередной раз настрочил донос на своего товарища, не очень трогала.

Беленицкому задали ряд вопросов и в частности полюбопытствовали, что это за история с выступлением Григорьева против Вавилова. Видимо, подследственный сослался на свои заслуги в разоблачении врага народа. Больше Григорьева никто не видел.

Мне удалось прочесть следственное дело. Оно не велико. Дата ареста — 7 ноября 1941 года. Протоколов допросов всего два: 10 и в ночь с 21 на 22 ноября. Сначала арестованный все отрицал, на втором допросе признал свою вину. Держался достойно, никого не оклеветал. Ему инкриминировали пораженческую и антисоветскую пропаганду (статья 58—10). Брошюра «К вопросу о центрах происхождения культурных растений» приобщена к делу.

20 и 24 декабря Григорьев отправил начальнику тюрьмы записки, умоляя спасти от голодной смерти, получив продуктовые посылки от жены. 27 декабря тюремный врач констатировал «паралич на почве истощения». Вавилов пережил своего критика на несколько месяцев. Тогда же не стало и Кричевского. При эвакуации из Ленинграда он по оплошности раскрыл свой чемодан. Содержимое заинтересовало его случайных попутчиков, и хлипкого интеллигентика на полном ходу выкинули из поезда.

Минуло более полувека. Труды Вавилова о центрах происхождения культурных растений неоднократно переизданы, переведены за рубежом. Это классика науки. Ведущие археологи В. М. Массон, Н. Я. Мерперт, захлебываясь от восторга, говорят об открытиях великого биолога, заставивших по-новому взглянуть на ранние этапы мировой культуры. В «Истории советской археологии» А. Д. Пряхин, ничтоже сумняшеся, пишет об огромном влиянии идей Вавилова на работников ГАИМКа. Об этом якобы свидетельствует брошюра Григорьева, где есть и полезные критические замечания2.

В здании Института истории материальной культуры Российской академии наук на Дворцовой набережной в помещении сектора Средней Азии и Кавказа висят портреты покойных членов сектора. Рядом с портретом Кричевского — портрет Григорьева: узкое лицо с каким-то растерянным выражением.

Поскольку он не был осужден, сослуживцы отнеслись к его памяти наилучшим образом. Георгий Васильевич упоминался среди жертв блокады Ленинграда. Некролог напечатать не решились, но зато в 1946 году издали две его статьи, а в 1948 — еще одну.

Что же, теперь все в порядке, жизнь все расставила на свои места? Нет, ни печальная судьба самого Григорьева, ни его добросовестные труды по археологии Средней Азии не перечеркивают то, что он совершил в 1932 году. Он не мог не знать установки тех лет. В 1928 году деятель партпросвещения С. Б. Ингулов писал: «Сломать руку, запущенную в советскую казну, — это критика... Затравить, загнать на скотный двор Головановщину и иную культурную Чубаровщину — это тоже критика... Критика должна иметь последствия — аресты, судебные процессы, суровые судебные приговоры, физические и моральные расстрелы... В советской печати критика — не зубоскальство, не злорадное обывательское хихиканье, а тяжелая шершавая рука класса, которая, опускаясь на спину врага, дробит хребет и крушит лопатки»3. Это испытали на себе Вавилов, сам Ингулов, трое историков древности, о чьих судьбах пойдет речь в следующем очерке, и сотни других. Григорьев не только бросил в Вавилова первый камень, но и нашел беспроигрышный прием в борьбе, несчетное число раз использованный затем Лысенко и его камарильей: не занимаясь разбором фактов и опровержением построений противника, назойливо повторять: все это чуждо нашей идеологии.

Каждый человек имеет право на свое мнение, и молодой археолог Григорьев вполне мог усомниться в положениях авторитетнейшего биолога Вавилова. Но вот делать вид, что критика прозвучит в безвоздушном пространстве и не будет иметь никаких последствий, забывать, к чему ведут в данных условиях выдвинутые обвинения — такого права ни у Григорьева, ни у кого другого нет. И потому я лично простить покойного коллегу не в силах. Не хочу, чтобы эта история забылась — ведь в ней заключен урок и для нас, грешных.

И все же осталось неясным одно существеннейшее обстоятельство. Мы не знаем, по своей ли инициативе действовал Григорьев или ему кто-то подсказал, что «надо» выступить против Вавилова и сказать то-то и то-то. Есть же у брошюры анонимный редактор (С. Н. Быковский?). В таком случае С. Е. Резник не слишком ошибся: Г. В. Григорьев, конечно, не псевдоним, но лишь подставное лицо; пешка в большой игре.

Любопытно, что шайка, травившая Вавилова, и в дальнейшем пользовалась консультациями каких-то людей из нашего мира. В 1939 году, за год до ареста, Николай Иванович как директор Всесоюзного института растениеводства отчитывался перед президиумом Академии сельскохозяйственных наук. Ее вице-президент селекционер П. П. Лукьяненко ни к селу ни к городу пытал его: «Вы считаете, что центр происхождения человека где-то там, а мы находимся на периферии... Получается, что человек произошел в одном месте. Я не верю, чтобы в одном»5. Все те же темы: автохтонность и миграции, центр возникновения и расселения или повсеместное развитие.

СНОСКИ

1 Толстов С. П. К вопросу о датировке культуры Каунчи // ВДИ. 1946. С. 173, 174.

2 Пряхин А. Д. История советской археологии. Воронеж, 1986. С. 196, 197.

3 Ингулов С. Б. Критика не отрицающая, а утверждающая // Красная новь. 1928. № 19. С. 2.

4 Иванов-Разумник Р. В. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки. М., 2000. С. 487.

5 Сойфер В. Н. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. М, 1993. С. 312.