Заметки В.Ю. Визе описывают его экспедиции по изучению бассейна р. Умбы и Умбозера в 1910-1911 гг., целью которых, вероятно, было топографическое и этнологическое обследование региона. Статья написана в беллетристическом духе и представляет интерес с художественной и мемуарной точки зрения. Итогом научных изысканий В.Ю. Визе по результатам тех же экспедиций является работа "Лопарские сейды", опубликованная в №9-10 ИАрхОИРС. В "Путевых заметках по р. Умбе" рассказывается о реалиях жизни поморов и саамов Умбской волости, которая в нач. XX в. становится центром лесопильного промысла.
Визе В.Ю. Из путевых заметок по р. Умбе //Изв. Архангельского о-ва изучения Русского севера. - 1912. - №12. - С.555-559; №15. - С.689-692; №16. - С.739-747.
переизд. //Наука и бизнес на Мурмане.
Из путевых заметок по р. Умбе
[№12, 555]
Настоящая статья составлена по путевым заметкам, которые я вел во время моего последнего путешествия по Русской Лапландии. Повод, побудивший меня выпустить в свет эту статью - следующий. По р. Умбе1 до сих пор проезжало лишь очень незначительное число лиц, а в печати нет ни одного описания этой реки. В 1887 году подымались финляндцы Edgren и Levander, но доехали только до Канозера: трудности пути, "крутые водопады и большие пороги", заставили их вернуться обратно2. После них проф. Рамзай спускался в карбасе по всему течению р. Умбы и, как говорят, произвел даже глазомерную съемку этой реки, однако карта эта до сих пор нигде не опубликована. В 1910 году по Умбе, вместе с двумя карелами, спускался один шведский этнограф. Вот и весь немногочисленный список лиц, проезжавших по Умбе, исключая, конечно, лопарей и поморов, живущих в селе Умба. Последние однако подымаются по Умбе только до Канозера и лишь летом 1911 года двое умбян поднялись до Капустных озер. В летние месяцы по р. Умбе происходит сплав леса. До настоящего года заготовка леса производилась не выше Капустных озер, с этого же года начали заготовлять лес и на Умбозере, так что нынче летом сплав леса будет про[556]исходить по всему течению реки. Таким образом, к списку лиц знакомых с р. Умбой, приходится причислить и бурлаков, работающих по сплаву, а также нескольких служащих при лесопильном заводе3.
Что касается карт района, по которому протекает Умба, то все они имеют очень мало общего с действительностью. Мы пользовались картой главного штаба; р. Умба показана на ней совершенно неправильно. Вследствие всего этого мне кажется, что описание нашего последнего подъема по Умбе (нам приходилось два раза подниматься и один раз спускаться по этой реке), где дана более или менее подробная опись реки с перечислением всех ее порогов, представляет некоторый интерес и, быть может, даст кое-какие полезные указания лицам, которым придется бывать на этой реке.
Все течение Умбы равняется приблизительно 120 верстам. Падение ее довольно значительное; 1,19 метра на одну версту. Но, так как Умба протекает через несколько, довольно крупных, озер, то падение собственно реки будет еще больше, а именно, около 2,08 метра на версту.
Для нас р. Умба главным образом имела значение в качестве пути, по которому мы могли бы добраться до Умбозера, где мы рассчитывали устроить главную базу нашей экспедиции. Несмотря на большие трудности, которые представляет подъем по Умбе, мы все-таки предпочли этот путь к Умбозеру более короткому пути с Имандры, так как в последнем случае нам пришлось бы нанять много носильщиков, которые перенесли бы всю нашу кладь (провиант на три месяца) на Умбозеро; это вышло бы значительно дороже, да и нужное число носильщиков мы вряд ли скоро нашли бы. Из Архангельска мы выехали 15 мая с первым пароходом, совершающим рейсы по Кандалакшской линии. Из Умбы мы сделали еще небольшую экскурсию на Турьинский полуостров, а затем несколько дней нас задержала непогода, главным образом почти беспрерывно падавший снег. Выехать нам удалось лишь в самом конце мая.
Приехав в Умбу, главной нашей заботой было купить карбас, пригодный для подъема по порожистой реке и найти людей, которые проводили бы нас с карбасом до Умбозера. Дело с карбасом устроилось очень быстро и хорошо: мы достали небольшую лопарскую лодку, на которой осенью 1910 года шведский этнограф спустился с Умбозера вниз по реке. В этом отношении нам чрезвычайно посчастливилось, так как плоскодонные лопарские карбаса, в [557] порогах несомненно пригоднее глубоко сидящих килевых карбасов поморов. Правда, лодка оказалась уже сильно потрепанной; в некоторых местах были порядочные пробоины, дававшие сильную течь, при помощи заплат, сделанных из мешков из-под муки, бересты и вара, мы привели ее в довольно сносное состояние. Значительно труднее оказалась найти подходящих людей, которые помогли бы нам в нелегкой работе подъема карбаса по бесчисленным порогам реки Умбы. Многие соображения заставили нас в этом случае отдать предпочтение женщинам перед мужчинами. Не говоря уже о том, что в денежном отношении (а при наших небольших средствах это играло существенную роль) для нас выгоднее было нанять женщин, последние казались нам вообще пригодными в предстоящей работе. Как гребцы поморки стяжали себе большую славу, и в этом отношении, не только не уступают, но большею частью даже превосходят мужчин удивительной выносливостью, в чем сознаются и сами поморы. Однажды на севере мне пришлось сделать на карбасе 50 верст; весь этот путь гребли три женщины с одним только часовым отдыхом. Доставив меня к месту назначения они отдохнули два часа и затем отправились в обратный путь, отмахав таким образом в сутки ровным счетом сто верст. В порогах женщины казались нам также более подходящими, так как они несомненно осторожнее и осмотрительнее поморов, которые постоянно полагаются на "авось" и, не упускают случая хвастнуть своим ухарством, выкидывая в порогах весьма рискованные штуки. Поплатившись за наше, "авось вывезет" проистекающее не то из ухарства, не то просто из лени, в прошлом году на той же реке Умбе, когда у наших проводников "опружило" карбас и вымочило всю кладь, то мы в этом году сочли за лучшее воспользоваться услугами более осторожных женщин. Однако найти таких женщин-проводников оказалось делом весьма трудным. Достать какую-нибудь женку или девку из мало-мальски зажиточной поморской семьи нечего было и думать, наняться рабочим, да еще на такое трудное дело, - это ниже достоинства истого умбянина, тем более он не отпустит кого-нибудь из женщин своей семьи. Ведь умбянин, не желающий уронить себя в глазах своих односельчан, не только не позволяет кому бы то ни было из членов семьи идти работать на соседний лесопильный завод, но даже запрещает своим дочерям показываться на заводе, хотя там есть немало притягательного, для девичьего сердца: театр, танцы и т. п. В Умбе не редкость найти женщину, которая ни разу в жизни не была на заводе, находящемся от села на расстоянии всего какой-нибудь версты, это считается, высшим тоном неблаговоспитанности. А тут, поди: больше двух недель тяжелой работы по колено в воде, да пожалуй еще связанной с опасностью для жизни. Пришлось искать какую-нибудь сироту, бесшабашную голову, у которой нет родни, для которой общественное мнение безразлично. В качестве такой женщины нам указали на некую Христину - бабу лет 40, почти не имеющую родственников в селе; нам отрекомендовали ее как "бойкую", "разухабистую" бабу, при чем относились к ней явно насмешливо, свысока.
Христина оказалась именно таким человеком, какой нам был нужен: чрезвычайно работоспособная, сильная, смелая, видавшая виды в своей жизни, знающая море, как свои пять пальцев, знакомая [558] с порогами, не раз бывавшая в серьезной опасности. Последние годы она работала на заводе, зарабатывая там в сутки 60 коп. Когда мы сообщили ей о нашем желании, она сперва долго колебалась: "как же, веком никто выше Конозера не вздымался по Умбе, а тут мне бабе, да на такое дело". В конце концов она нерешительно согласилась. Ей же мы поручили подыскать еще двух баб, согласных ехать с нами до Умбозера. Уже на следующее утро она явилась к нам с заявлением, что ни одна баба не согласна ехать без мужика, да и сама она раздумала - боязно стало. Как мы ни старались убедить ее в том, что тут особенной физической силы не требуется и что в конце концов каких-нибудь чрезвычайных трудностей по пути не встретится, она упорно стояла на своем: "без мужика не поеду, а с мужиком согласна, потому как баба и есть баба, а мужик так и есть мужик. У бабы волос долог, да ум короток". Больше всего ее смущало то, что доставив нас на Умбозеро, обратный путь проводникам придется совершать пешком: "каждую губу то огибать, да тут наплачешься, что вовек домой не дойти". Пришлось им клятвенно обещать, что, приехав на Умбозеро, мы купим для них небольшой лопский карбас, на котором они сплавлялись бы обратно до с. Умбы. Казавшийся неопровержимыми аргумент "что баба и есть баба, а мужик и есть мужик", мы поколебали тем, что указали им на то, что без мужиков они не останутся: нас ведь было двое мужчин, как-никак знакомых с порогами и уже два раза проехавшими всю Умбу. Наконец Христина начала сдаваться и снова пообещала найти себе товарок. К вечеру она явилась с двумя девками, также работавшими на заводе и изъявившими согласие ехать с нами при условии, что мы на Умбозере купим им карбас. Плата была нами назначена 75 коп. посуточно на своих харчах, чем они очевидно довольствовались. Теперь казалось все улаженным и через день-два мы предполагали тронуться в путь. Однако не тут-то было. Уже на следующее утро к нам пришла Христина с известием, что одна из девок отказалась ехать, "потому матка ее не спускат" Делать было нечего, пришлось искать другую. Тут нам посчастливилось, к нам сама пришла женщина и предложила себя в качестве проводника. Звали ее Авдотьей и для наших целей она оказалась прямо кладом: вдова, бывшая в замужестве менее года, круглая сирота, она была еще в полной силе и готова идти куда угодно. Редко я видел такую бесшабашную голову, как эта Авдотья; жила она работой на заводе, но из скудного заработка своего, конечно, не могла ничего отложить, чтобы обзавестись хотя бы небольшим хозяйством; у вея буквально не было ни кола, ни двора, ночевать ей приходилось где попало, сплошь и рядом под открытым небом. Ко всем невзгодам своей тяжелой жизни она относилась в высшей степени равнодушно и никогда не теряла хорошего настроения духа. Петь она была большая мастерица и поморские частушки, "повертушки" как их называют в Умбе, была способна распевать часами.
Пока мы были заняты поисками проводников, в селе начали рассказывать всякие ужасы и небылицы о предстоящем пути, видимо желая напугать наших баб и побудить их к тому, чтобы они отказались сопровождать нас. С какой целью все это делалось, мне и до сих пор не вполне понятно; отчасти, вероятно, для того, чтобы, напугавши баб, нам пришлось бы обратиться к помощи мужиков [559] с которыми пришлось бы платить около двух рублей посуточно, отчасти прямо вследствие какой-то закоренелой косности недружелюбного отношения к незнакомцам, Бог весть откуда и зачем приехавшим.
"Куда вы, дуры, собрались-то?" - науськивали они наших баб, - да там, знаете ли, пороги то какие? Один порог в 12 верст есть. А щелья побольше любой избы. Не видать вам больше села родного"! Другие рассказывали всякие небылицы о целях нашей поездки, очевидно не довольствуясь нашим объяснением, что мы едем для съемки местности и для собирания камней и трав. "Едут тони наши отбирать",- спустил кто-то слух. Один умбянин доврался до того, что заявил, будто мы едем разрывать могилы и "из черепов холеру добывать". Результат этих разговоров не замедлил сказаться; к нам явилась Христина и сообщила, что нанятая нами девка до того "напужалась", что всю ночь проплакала у себя в избе, но боится отказаться, так как уже дала свое согласие. Не желая насильно принуждать ее, мы ответили ей, что раз она не хочет идти с нами, то она свободна. Вместо нее мы наняли совсем еще молодого парня из Кузоменя; впоследствии он оказался большой мямлей и трусом, вообще парнем по выражению Христины, "ненадейным" и служил предметом постоянных насмешек со стороны наших бойких баб.
31-го мая мы наконец тронулись в путь. Река Умба на протяжении пяти верст вверх от своего устья образует 4 порога: Сидор-порог, в самом селе, пор. Заборный, пор. Паельга и Падун, прозванные так за значительное падение воды в этом месте. Чтобы не подыматься эти четыре порога, мы отправили карбас и всю вашу кладь по левому берегу на санях, которые вместе с лошадьми любезно предоставил в настоящее распоряжение управляющий лесопильным заводом в Умбе П. П. Т., до так называемого Верхнего Забора, места, находящегося сейчас же над упомянутыми порогами. Человека, никогда не бывавшего на Севере, может быть поразить езда на санях в летнее время, но по местным условиям это является вполне понятным: из Умбы не ведет ни одна дорога, да и некуда было бы и прокладывать их, так как села и деревни расположены исключительно по морскому берегу и сообщение между ними происходит на карбасах и отчасти на пароходах. Для тех же чрезвычайно редких случаев, когда приходится перевозить что-либо сухим путем, сани являются, пожалуй, более пригодными, нежели колесные повозки, так как проезжать приходится лесом, где путь постоянно преграждается валунами и завалами, или болотами, в которых колеса страшно бы вязли.
[№15, 689]
Последние мелкие сборы, наконец, прощание со знакомыми, с которыми мы по поморскому обычаю выпили отвально одну-другую рюмку коньяку, - все это заняло довольно много времени, так что окончательно мы выехали уже далеко за полдень. День был ясный, свежий, о комарах не было еще и помину, этот бич всего севера появляется только около середины июня. Доехав до Верхнего Забора, мы спустили наш лопский карбас в воду, при чем оказалось, что он все-таки течет, по нашему мнению довольно сильно, а по мнению Христины не порато; чинить мы его однако не стали, надеясь на то, что он в воде разбухнет и течь благодаря этому уменьшится. Уложив в карбас всю нашу кладь, которая заняла столько места, что нам самим лишь с трудом удалось разместиться, мы начали подниматься по реке Умбе, образующей в этом месте не особенно широкое плесо, т. н. Медвежье. На юго-западном конце этого плеса виднелась красивая Паельгская варака - самая высокая из всех, окружающих Умбу варак. Долго любовались мы этой горой, усеянной невысокими тонкими елями, такими типичными для севера, пока она наконец не скрылась за поворотом реки. В этом месте Умба немного суживается, но вскоре опять расширяется, образуя плесо Лебяжье. Наши бабы затянули песни, а мы спустили дорожки, надеясь полакомиться за ужином свежей рыбой. Однако надежды наши не оправдались - не только семга, но даже щука не обратила никакого внимания на нашу дорожку. Христина объяснила такую неудачу тем, что "на конец месяца рыба нейдет" - объяснение довольно странное, но очень распространенное среди поморов.
Проехав плесо Лебяжье, мы подняли карбас по небольшому Воскресенскому порогу и остановились на ночлег на левом берегу Умбы. Здесь находится несколько построек, выстроенных беляевским лесопильным заводом. На противоположном берегу стоит несколько изб, принадлежащих умбянам, которые приезжают сюда удить рыбу; в конце лета тут есть хорошие сенокосы. Место это носит название "Погост", т. к. недалеко от умбских изб находится небольшая часовня. Проводники ваши устроились на ночлег в бане, выстроенной для нужд бурлаков, мы же предпочли раскинуть наши палатки. Первая ночь в палатке! Как часто я мечтал о ней в душном, пыльном городе! Термометр показывает всего только +4° Ц., но мне не холодно, хотя покрыт я одним только тоненьким плащом. В палатке несмотря на то, что время близко к полуночи, светло, как днем; я заношу кой-какие заметки в мою записную книжку и, устроившись поудобнее на мягкой оленьей шкуре засыпаю под неумолчный шум Воскресенского порога...
На следующее утро мы прошли два небольших порога: малый и большой Ворогозерские и к полудню подъехали под Кривец-порог, по длине самый большой порог на всей Умбе: его протяжение равно 5 верстам. Отсюда до Канозера можно попадать двумя путями: через Кривец и Пончозеро, или же рекой Низмой. Низма - узенькая, очень живописная речка с большим количеством порогов, не особенно сильных. Только последний, нижний порог, называемый "Падуном", имеет чрезвычайно крутое падение и является скорее настоящим во[690]допадом, нежели порогом. Поднять по нему карбас на бичеве нечего и думать: приходится тащить лодку волоком по земле сажень 100. В 1910 году мне приходилось подниматься по Кривцу и сплавляться по Низме и общее впечатление, вынесенное мною, было таково, что подъем по Кривцу несомненно легче, чем по Низме, вследствие чрезвычайной мелкоты порогов последней.
Для того, чтобы облегчить подъем карбаса, мы вынули из него большую часть клади и понесли ее до южного зашейка Пончозера. Вернувшись обратно, мы прежде всего подкрепились гречневой кашей и чаем и затем уже приступили к подъему по Кривцу.
Самый удобный и чаще всего применяемый способ поднимать лодку по порогу состоять в следующем. К носу лодки привязывается длинный шест, в этом же месте привязывается и длинная крепкая бичева. В то время, когда несколько человек тянуть карбас за бичеву, один человек отталкивает его шестом от берега и внимательно обводит его вокруг встречающихся камней. У шеста находится всегда наиболее опытный человек, следящий затем, чтобы не насадить карбас на камень. Тем не менее, лодка сплошь и рядом наскакивает на камень и иногда, прибиваемая сильным потоком воды, так плотно садится между камнями, что только при очень значительном напряжении нескольких человек удается столкнуть ее в воду. В более легких порогах вместо шеста в корме привязывают бичевку и, подтягивая или отпуская ее, дают тем направление лодки. Управление кормовой бичевой требует значительного умения и опыта. Иногда же вместо шеста или кормовой бичевы в лодку просто заходят 1-2 человека и, стоя в ней, отталкиваются шестом в то время, когда остальные тянут лодку за носовую бичеву.
Благодаря половодью мы подняли Кривец очень легко и быстро; карбас наш оказался превосходным и свободно проходил в таких мелких местах, где бы килевому карбасу, даже без всякой нагрузки, ни за что бы не пробраться. Немного затрудняло то обстоятельство, что берега, большею частью покрытые кустарником, были сильно затоплены; вследствие этого все время приходилось бродить по крайней мере по колено в воде, так что в конце концов, ноги начали сильно застывать, да и неудивительно: термометр, опущенный в воду, показывал всего только +6° Ц. Придя на место ночлега уже далеко за полночь, мы первым долгом разложили несколько больших костров и начали сушиться; особенно промокли бабы: на них буквально не было сухого места. Несмотря на то, что после основательной работы все немного устали, да и продрогли изрядно, настроение у всех было превосходное. Столпившись у костра и с разных сторон подставляя огню намокшие одежды, от которых пар так и валил, мы оживленно болтали, вспоминая подробности дня. Между тем котлы, подвешенные на "моторах", весело закипали: ужин наш был готов. После обильной еды и не менее обильного чая меня приятно разморило и, несмотря на то, что я еще далеко не совсем обсох, а перемены платья у меня не имелось, я в каком-то блаженстве растягиваюсь в своей палатке. От непривычной работы тело слегка ломит и мозоли на руках тоже дают себя чувствовать, но я нахожу это даже приятным. Между тем солнце уже высоко поднялось над горизонтом и залило палатку своими лучами. Засыпая, я сквозь сон [691] слышу, как Авдотья и Христина поют свою "повертушку"; они все еще продолжают сушиться около костра...
Канозеро соединяется с Пончозером двумя рукавами: с запада рекой Розвингой, длиной в 7 верст, а с востока небольшой, но чрезвычайно быстрой и крутой Кицей длиной ок. 4 верст4. Из этих двух рек более удобнопроходимой считается Розвинга, хотя она и длиннее. Пончозеро - довольно большое озеро, имеющее в длину, по крайней мере, 9 верст, в ширину 3-4 версты, берега низменные и болотистые. С Пончозера на северо-востоке видна большая покрытая лесом Зомер гора, на востоке отчетливо выделяются оригинальные контуры Виловатой горы, названной так благодаря сходству с развилом и находящейся недалеко от Вялозера. На южном зашейке Пончозера расположена "деревня" - несколько изб, построенных умбянами, которые приезжают сюда для ловли рыбы. Тут же находится беляевская пекарня, грубое, наскоро сколоченное здание, выстроенное на самом болоте, так что пройти к нему, не вымочивши ног, довольно затруднительно.
Р. Розвинга впадает в Пончозеро в 3 верстах от его нижнего зашейка. Берега реки болотисты, кочковаты и покрыты рыжим мхом, ельником и ползучей кустарниковообразной березой, называемой на Севере "копеечником". Ходить по такому берегу довольно затруднительно: ноги вязнут во мху, постоянно спотыкаешься о цепкий копеечник, сучковатые ели рвут одежду. Пробиваясь по этому бережку, невольно вспоминался мне хор татар из "Сказания о граде Китеже":
"Ой, ты, Русь, земля проклятая!
Нет дорожки прямоезжия.
Да и тропочки завалены
Все пеньем, колодьем, высорью.
А степные наши комони
О коренья спотыкаются.
От туману от болотнаго
Дух татарский занимается".
Розвинга образует два небольших порога и две карежки5, не представляющие особых затруднений при подъеме карбаса; встречается несколько островков, придающих реке довольно живописный характер. В 5 верстах от устья Розвинги вправо от нее уходит рукав - река Низма. Пройдя Розвингу перед нами открылось просторное Канозеро; а к северу от него мы впервые увидели Хибинские горы, еще сплошь покрытые снегом, ослепительно сверкавшие на ярком солнце. Долго любовались мы видом суровых полярных гор, так мало похожих на горы, которые мне приходилось видеть раньше и скорее напоминавших какой-то фантастически лунный пейзаж. К этому времени ветер, дувший уже с самого утра, начал усиливаться и по озеру уже заходили порядочные волны с белыми гребешками. Проехать озеро при разыгравшейся "погоде" и "встретном" ветре, да еще на нашем плоскодонном карбасе, нечего было и думать - пришлось остановиться на ночлег в беляевской бане, стоящей почти у самого истока Розвинги, и ждать пока стихнет ветер.[692] Кроме бани тут находятся еще две беляевские постройки: пекарня и кладовая, а также несколько умбских изб;это уже самые северные избы, построенные умбянами по течению реки Умбы.
Здесь мы случайно встретились с приказчиком Беляевского завода Ч. и несколькими бурлаками, приехавшими сюда с устья реки Муны для починки совсем уже развалившейся печи в пекарне. Мы, а тем более Ч., всю зиму проведший в лесах на заготовке, очень обрадовались такой встречи и долго болтали, уютно устроившись в темной закоптелой бурлацкой "байне", которую мы перед тем хорошенько истопили. Много рассказывал нам Ч. о своей жизни, своих скитаниях по дебрям Архангельской губернии. Сам он некогда был простым бурлаком и уже с самого детства работал на сплавах леса. Понемногу ему удалось скопить небольшую сумму денег, которая помогла ему стать приказчиком при лесопильном заводе Беляева. На обязанности такого приказчика лежит наем бурлаков, надзор за всеми работами по заготовке и сплаву леса, а также производство разведок в целях эксплуатации новых лесных богатств. Почти вся жизнь. Ч., в особенности с тех пор, как он стал приказчиком, протекла в лесах. Только к концу лета, когда кончается сплав, выдается 2-3 свободных недели, а ранней осенью, опять приходится "лесовать" на разведках. Эта бродячая лесная жизнь, полная лишений и невзгод, зимой, главным образом благодаря холодам, летом, вследствие комариной силы, конечно, под руку только человеку сильному и физически и духовно, с малолетства привыкшему к такому образу жизни. На Ч. эта жизнь наложила, конечно, свой отпечаток, чувствовавшийся даже в его внешности: широкоплечий, с лицом сильно загорелым от солнца и жара костров, с беспорядочными лохматыми черными волосами, такой же черной бородой и густыми бровями, из-под, которых глядела пара глубоко сидящих глаз, в которых чудилась не то насмешка, не то глубокая скорбь - во всей его внешности чувствовалось что-то "лесное". "Да как тут человеком останешься, когда 14 лет в деревне родной не был, все по лесам да по лесам", - говорил он сам про себя - настоящим зверем и сделаешься. И кругом-то людей нет; что бурлаки? Из бурлаков так уж по крайности половина не люди, а собаки"! К бурлакам он вообще относился очень отрицательно, несмотря на то, что сам из них же вышел. Быть может, он просто хотел хвастнуть перед нами своим превосходством над бурлаками, а может быть он в данном случае являл собой несимпатичный, но, к сожалению, довольно частый пример, когда лицо, вышедшее из бедного класса, благодаря счастливому стечению обстоятельств, возвышается, получает власть над этим классом, "зазнается" и пользуется полученной властью лишь для того, чтобы по возможности эксплуатировать этих же бедняков. Мне приходилось несколько раз близко сталкиваться с бурлаками, и, конечно, мнение о них, составил далеко не такое мрачное, как Ч.
[№16, 739]
Много рассказывал нам Ч. о невероятном пьянстве бурлаков, происходящем главным образом, по окончании сплава, когда в несколько дней пропиваются деньги, заработанные каторжным трудом в течение многих месяцев. Редко такие пьянства кончаются без драки, при чем в ход пускаются не только колья, но и топоры, в результате чего убийства при драках составляют явления почти что обычные. Не дай Бог в это время попасть на глаза буйной толпы приказчикам, совесть которых обыкновенно бывает далеко не чиста [740] перед бурлаками: изобьют кольями в лучшем случае до полусмерти. Ч. самому пришлось испытать раз на себе ярость охмелевших до исступления бурлаков, после чего он долго пролежал больным (сам Ч. про это не говорил, узнал я про это со стороны). Конечно, не все бурлаки по окончании сплава предаются этому безудержному дикому пьянству, часть их, отпраздновав окончание тяжелых работ, хоть некоторую долю своего заработка привозят в родную деревню; но есть немало и таких забубенных головушек, которые пропиваются до последней нитки и затем влезают в кабалу у приказчика, который одалживает им в счет будущей работы. Для этих вся цель жизни как бы сосредоточивается в нескольких неделях неистового пьянства. Как-то я спросил одного бурлака, работавшего на сплаве по р. Умбе, с невероятной флегматичностью, граничащей с тупоумием относившегося к подчас прямо адским условиям работы, что он намерен делать, когда по окончании сплава придет в село Умбу. "А вино пить буду", - ответил он невозмутимо. "Ну, попьешь, а потом, чай, на родину поедешь?" "Зачем ехать-то? И в Умбе на меня вина хватит. Ох, поверчусь же я!" - и его равнодушное довольно невыразительное лицо сразу оживилось, засветилось. "Ну, а как кончишь пить?" - "А как пропьюсь догола, так известно - на заготовку. Прощай, вольная жизнь!" Зимой, во время заготовки, пьянство редко, так как раздобыться в лесной глуши водкой довольно трудно. Привозят ее изредка на оленях "ижемцы" (ижемские зыряне, поселившиеся в Ловозерском погосте) и продают бурлакам по 1-1,5 р. за бутылку водки и по 2-2,5 р. за бутылку спирта.
Не могу не воспользоваться случаем привести здесь чрезвычайно характерный рассказ, переданный мне самим Ч., о том, как он в городе Онеге нанимал бурлаков. Дело было осенью перед последним пароходным рейсом. Ч. занял 80 человек бурлаков, дав каждому вперед немного денег на необходимейшие сборы. За час до отправления парохода бурлаки заявляют ему, что они ехать не согласны, если он не даст еще денег на "отвальную". Ч. отказывает, грозит, но бурлаки остаются непоколебимыми в своем требовании. В это время раздается гудок парохода. Ч. пришлось уступить: купил в казенной лавке 1,5 ведра водки и шествует с ними по улице, за ним гурьбой следуют бурлаки. Ч. встает на трап парохода, в одной руке у него четверть, в другой стакан. "Кто едет, тому даю вина!" Все 80 бурлаков оказались на пароходе. При этом находились и такие хитрецы, которые, получив свою порцию водки и взойдя на пароход, незаметным образом спускались с него с другой стороны и затем снова подымались по трапу, умудряясь таким образом выпить двойное количество вина.
Всю ночь продолжало бушевать Канозеро. Шумно ударялись о берег волны, ветер завывал свою жуткую симфонию и быстро выгнал все тепло из плохо сколоченной "байни". Проводники ваши давным-давно уже спали. Завернувшись потеплее во все, что у нас было, повалились и мы. К утру ветер начал стихать, а в полдень озеро успокоилось настолько, что мы рискнули выехать.
Канозеро (по-лопарски Kano jawr) имеет в длину около 30 верст, а в ширину 8-10 верст и вытянуто в направлении NW-SO. Глубина озера незначительная, дно почти везде песчаное. На берегах, большею частью, низких, покрытых лесом, мы иногда наблюдали еще груды [741] взгроможденных одна на другую льдин: озеро в этом году вскрылось только к Вознесенью (19 мая). Верстах в 10 к югу от верхнего зашейка Канозера в него впадает река Муна, имеющая течение ок. 18 верст. В Муну впадает река Инка, длиной ок. 17 верст и берущая начало из Инкозера - узенького озера, длиной около 10 верст и расположенного в 5 верстах к востоку от Верхнего Капустного озера. В пяти верстах к северу от устья реки Муны в Канозеро тремя рукавами впадает река Умба. Недалеко от своего впадения в озеро р. Умба образует Канозерский порог, в нижней своей части широкий в чрезвычайно мелкий, в верхней же части - узкий, глубокий и очень боистый. Падение Канозерского порога значительное. У самого порога, на берегу реки, стоит беляевская пекарня с кладовой; кроме того, около устья Умбы находится несколько изб, принадлежащих карелам, имеющим постоянное жительство в губе Колвице и отчасти на Колвиц-озере.
20 лет тому назад несколько карельских семей поселилось в Колвиц-губе, где они выстроили себе деревню и начали заниматься рыбным промыслом, охотой и ловом жемчуга. С тех пор число прибывавших карелов все увеличивалось и теперь карельская колония в Колвиц-губе насчитывает 17 дворов. Кроме того, 3 семьи постоянно живут на Колвицком озере. Благодаря свойственным карелам энергии и трудоспособности они живут теперь вполне зажиточно. Лов рыбы производится ими преимущественно в Кандалакшской губе и на Колвиц-озере, отчасти, на Канозере и р. Умбе, где они главным образом промышляют семгу - к великому неудовольствию умбян, считающих рыбное богатство р. Умбы за свою полную и неотъемлемую собственность и уверяющих, что будто с тех пор, как на Канозере появились карелы, в забор, построенный в устье Умбы, стало попадать меньше семги. Последнее вряд ли соответствует истине, так как карелов, промышляющих семгу на Канозере и Умбе всего-то человек пять, да и то лов семги производится ими только побочным образом, главный же их промысел в этих местах - лов жемчуга. За жемчугом карелы приходят сюда в начале июля, когда реки начинают мелеть. Ищут жемчуг главным образом в Умбе и Муне; берега этих рек усеяны кучами разбитых раковин жемчугоносных перловок. Вообще, жемчуг, добываемый в реках Кольского полуострова, считается малоценным, но несмотря на это карел выручает за выловленный им летом жемчуг в среднем 200-250 рублей, а при счастье даже до 500 рублей. Продают они жемчуг в Кандалакше, куда приезжает скупщик, который, конечно, скупает у них жемчуг за весьма низкую цену. Интересно, что несмотря на несомненную выгоду этого промысла, коренные жители страны - лопари - совершенно не занимаются им, а русские только в весьма редких случаях.
В карельских избах мы застали в ту пору только карела Егора с девушкой карелкой. Егор принял нас очень радушно. Человек с могучим телосложением, лицом обросшим густой рыжей бородой и умными светло голубыми глазами - он производил впечатление какого-то сказочного богатыря из скандинавского эпоса. Христина сейчас начала расспрашивать его о дальнейших порогах в р. Умбе.
- Много ли порогов придется еще вздымать?
- Мно-о-ко - ответил он равнодушно.
- Большие?
- Да есть и порато большие.
[742]
- А когда обратно пойдем на веслах, можно спускаться?
- Мо-о-ш-но. Мы всекта на веслах. Только тонуть мошно - прибавил он невозмутимо.
Эти сведения повергли наших проводников в большое уныние. Христина надулась и, как мы ни старались подбодрить ее, развеселить, она продолжала хранить угрюмое молчание, а вечером отказалась даже от предложенной чарки водки. Федор совсем струсил и вид имел такой, как будто ему предстояла смертная казнь. К ночи стал дуть леденящий полунощник, который сейчас же нагнал туч и понизил температуру до +4° Ц.
Напившись утром чаю, мы, для того, чтобы облегчить карбас, прежде всего перетащили всю кладь до плеса над Канозерским порогом. Карел Егор, желая нам помочь и оказать услугу "дорожным людям", взвалил на себя самый тяжелый ящик и понес его как какую-нибудь игрушку. Канозерский порог является, пожалуй, самым трудным для подъема карбаса порогом по всей р. Умбе. Он чрезвычайно стремителен и у самых берегов образует большие буруны. В трех местах нам пришлось вытаскивать карбас из воды и тащить его волоком через "щелья". Порог очень живописен, левый берег реки скалистый; здесь наблюдаются выходы крупнозернистого гранита. Цвет воды чисто голубой, между тем, как цвет воды в Умбе, ниже Канозера, буроватый. Эта разница, очень бросающаяся в глаза, объясняется тем, что р. Умба в верхнем своем течении питается главным образом водами Умбозера, в свою очередь питающегося горными ручьями, текущими с Хибинских и Ловозерских гор, в нижнем же течении в Умбу впадает много рек, берущих начало из болот и придающих ей бурый оттенок.
Пройдя Канозерский порог, внезапно большими хлопьями повалил снег. Мокрые, дрожащие от холода, мы переехали небольшое плесо и начали "вздымать" карбас по следующему порогу. И здесь нам пришлось один раз вынуть из карбаса всю кладь и перетаскивать его через "щелье". Только поздно ночью мы добрались до беляевской курной избы, выстроенной на левом берегу р. Умбы. Пока топилась "фатерка", мы занялись сушкой около ярко пылавших костров. Снег все продолжал падать крупными хлопьями, лес побелел и принял совершенно зимний вид. Температура к утру упала до 0°, а ночью был небольшой мороз.
На следующий день, пройдя небольшую карежку, мы выехали на плесо Тихое. Это плесо, шириною около 200 сажен; имеет в длину верст 6. Левый берег реки в этом месте высокий, песчаный и круто спускается к воде; в некоторых местах здесь наблюдаются выходы глины. Пока проводники наши, увлекаясь ловом на дорожку семги, медленно подвигались по зеркальному гладкому плесу, я с товарищем геологом углубился в лес. Близко к берегу реки тянется хороший сосновый бор с характерным светлым ковром из ягеля, который; прорезывается многочисленными звериными тропами, расходящимися во всех направлениях. Удаляясь от реки, характер местности становится болотистым. По этим болотам тянутся длинные узкие песчаные косы, покрытые сосновым лесом. Вначале эти косы, параллельные одна другой, имеют направление NW 10°, затем NO 10°, сохраняя взаимную параллельность.
После плеса Тихого начинается порог Долгий, имеющий длину 3 версты. Этот порог мне особенно памятен тем, что в 1910 го[743]ду с нами произошла здесь катастрофа. Спуская карбас на двух бичевах носом вперед (считается более удобным спускать карбас кормой вперед на одной лишь носовой бичеве), его внезапно подхватило сильным течением и "отрыснуло"6 в середину реки. Вследствие сильного толчка мы попадали на землю, но бичеву все-таки удержали в руке, изо всех сил упираясь ногами в землю. Однако, бичева не выдержала бешеного натиска воды и лопнула, карбас встал боком посреди порога и тут его сейчас же захлестнуло волной. В это время лопнула и вторая бичева, которая была нами на всякий случай привязана к дереву. Всю кладь в один момент выкинуло из лодки, часть ее тут же пошла ко дну, часть унесло стремительным течением реки. Мы остались на берегу без куска хлеба, без спичек, без ружья, не говоря уже о том, что при этой катастрофе погиб весь научный материал. Нам предстояла не очень заманчивая перспектива добираться до Умбы пешком, рассчитывая в качестве пищи только на морошку, которая как раз к этому времени начала поспевать. Но что нас действительно угнетало, это отсутствие спичек, вследствие чего мы были лишены возможности раскладывать костры, а следовательно, не могли и спасаться от комаров и мошек. Дойдя пешком до Канозера, мы к счастью, наткнулись там на карелов, только что приехавших с Муны. Они на следующий же день отвезли нас на карбасе в Умбу. Подходя нынче к месту катастрофы, мы уже издали увидели по середине порога наш прошлогодний карбас или вернее жалкие остатки карбаса, плотно засевшие между двумя огромными камнями. Несмотря на то, что весной по р. Умбе ледохода не бывает, так как весь лед в порогах перетирается в кашу, я все-таки очень удивился, увидев посреди бушующей реки нашего старого знакомого, каким-то чудом продолжавшего торчать между камней на том же самом месте, где мы его последний раз видели почти год тому назад.
Наученные горьким опытом, мы на этот раз из предосторожности перетащили здесь карбас несколько шагов по "сухой горы", употребляя поморское выражение. Сейчас же после Долгого порога начинаются карежки, которые тянутся версты две. Эти карежки оказались хуже всякого порога, тем более, что мы были немного утомлены работой в предыдущем пороге, а главное начали уже сильно дрогнуть: температура воздуха в продолжение дня не подымалась выше +3° Ц, Вся трудность состояла в непрерывных каменистых коргах, которые тянутся вдоль всего берега. Хотя наш карбас и сидел очень неглубоко, он постоянно садился на камни и его приходилось выводить чуть ли не на середину реки, влезая по пояс в воду, спотыкаясь по каменистому дну и то и дело бултыхаясь в воду, больно ушибаясь при этом об острые камни. Иногда не было возможности обвести такую коргу и тогда приходилось брать силой, волоча нагруженный карбас по каменистому дну. В этих карежках мы бились не менее трех часов. Ноги стыли до того, что их начало больно ломить; к довершен ию благ к ночи пал лютый полунощник. Только в 4 часа утра мы добрались наконец до курной избы - конечной цели дневного перехода. В жарко натопленной "фатерке" нас так разморило, что все сейчас же повалились спать, не соблазнившись даже тремя двадцатифунтовыми семгами, выловленными за день.
[744] Отсюда мы в два дня дошли до Нижнего Капустного озера. Около самой курной избы, в которой мы ночевали, Умба образует довольно боистый порог затем; следует плесо Нижняя Дедкина Ламбина (по лопарски Ai jawr). Это плесо соединяется со Средней Дедкиной Ламбиной небольшой карежкой. Между Средней и Верхней Дедкиной Ламбиной находится порог. Щелистой - порог со значительным падением воды. Между Верхней Дедкиной Ламбиной и Нижним Капустным озером Умба образует карежку и небольшой порог.
Нижнее Капустное озеро (по лопарски Kapest jawr) сравнительно большое озеро, вытянутое с запада на восток. Оно почти везде очень мелко, дно песчаное. Восточная часть озера окружена целым кольцом красивых варак, покрытых сосновым лесом. С озера открывается роскошный вид на весь южный склон Umtpek'а. На северном берегу озера стоят беляевские постройки: пекарня, кладовая и баня. Так как у нас и у проводников начал иссякать запас свежего хлеба, то мы решили воспользоваться беляевской пекарней, чтобы напечь хлеба. После долгой "бурлацкой" работы предыдущих дней, перспектива "проживать" целые сутки на берега такого красивого озера казалась очень заманчивой. Погода к тому же стояла теплая, в тени было +13° Ц., дул слабый шалонник. Пока наши бабы пекли хлеб, я всем организмом отдался блаженному отдыху, целый день пробродив по окрестным варакам и лесам. Как характерен лапландский сосновый бор! Деревья довольно редки и солнце пронизывает весь лес, покрывая светлый ягель причудливым узором теней. Но что особенно поражает - это мертвая тишина, которая царит весной в лесу, конечно в тихую, безветренную погоду. В лесах средней и лесной полос России, как бы безветренно ни было, в лесу всегда можно уловить звуки. То птица где-нибудь перелетит с одной ветви на другую, то какая-нибудь букашка переползет с места на место, одним словом всегда чувствуется дыхание жизни. Здесь же часто царит совершенное безмолвие; лежишь в лесу, дыхание остановишь и вслушиваешься: ни звука, молчит зачарованный лес...
10 июня мы выехали из беляевской пекарни. Нижнее Капустное Озеро отделяется от Среднего Капустного небольшой карежкой. В этой карежке мы в продолжение каких нибудь 3-5 минут выловили 3 большие семги и одного харьюса. Недалеко от этой карежки на берегу стоит вежа, принадлежащая лопарю Семену Галкину. Мы приветствовали эту вежу, как первого предвестника лопского царства. На северном зашейке Среднего Капустного озера также стоит вежа. В этой веже мы остановились передохнуть и подкрепились жирной семужьей ухой.
Среднее Капустное озеро соединяется с Верхним Капустным двумя порогами. Восточный порог короче западного, глубже, но чрезвычайно боистый; западный длиннее и мельче. В первое наше путешествие мы поднимали карбас восточным порогом, при чем карбас залило водой и подмочило всю нашу кладь. В этот раз мы предпочли западный порог, который никаких затруднений не представляет. От начала порога (на В. Капустном) вправо уходит довольно большая губа, в конце которой стоит беляевская "конторка" (изба, в которой зимой жили служащие завода). В этой "конторке" мы в 1910 году прожили около недели, занимаясь сушкой подмочен[745]ных сухарей и починкой карбаса. Нынче мы не стали заворачивать в губу, а взяли курс прямо на север".
На восточном берегу Верхнего Капустного озера стоит вежа, в которой летом живет Семен Галкин. Подъезжая к ней, еще издали к нам доносился неистовый лай лопской собаки, очевидно, уже почуявшей нас. Вскоре мы различили на берегу и низкорослую жалкую фигуру старика-лопаря.
Помню я первую встречу с Семеном - первым лопарем, которого мне пришлось видеть. Как и нынче, собака уже издали почуяла мое приближение, и на ее лай из вежи вышел Семен. Увидев, что на карбасе приближается незнакомый ему человек, он быстро скрылся в вежу. Привязав лодку, я вышел на берег и подошел к веже. Оттуда не доносилось ни звука. Собачонка перестала лаять и, поджав хвост, наблюдала за незнакомцем на почтительном расстоянии. Отворив маленькую, низенькую дверцу и больно ударившись при этом о верхний косяк, я вошел в вежу. Забившись в угол, поджав под себя ноги, сидел Семен и испуганно глядел на меня слезящимися старческими глазами. Я поздоровался с ним и объяснил ему причины, побудившие меня посетить лопский край. Он протянул мне руку и пригласил присесть на растянутую в веже "постель" (оленья шкура). Вначале он относился ко мне с явным недоверием и боязнью, но затем, очевидно, убедился в том, что я пришел без всяких злых намерений и стал разговорчивее. Он сейчас же начал жаловаться на свою судьбу: мало рыбы дает озеро, да и стар стал, часто болеет и трудно одному справляться с сетями. Случается голодать дня 3-4, когда силы и здоровье не позволяют выехать на лов. Оказывается, что он летние месяцы проводит совершенно один на берегу озера, занимаясь рыбной ловлей. Это старик, которому перевалило за 90 лет! Питается он почти исключительно рыбой, "резки" (пресные хлебцы из ржаной муки, которые лопари пекут около костра в веже на раскаленных камнях) печет только редко, так как запас муки очень небольшой.
"Как же ты справляешься с карбасом, когда приезжаешь сюда с Умбозера?" - спросил я его.
"Да что!" - ответил он - карбас мой не велик. Но порогам бичевой спускаю, ну, а у Падуна, там горой тащу. Раньше, так с Умбозера в один день спускался и подымался, а ноне стар стал, два дня езжу. Дойду до Падуна, построю куваксу, отдыхаю там. Без куваксы нельзя: комар порато обижат".
Глядя на его слабую, маленькую фигурку, казалось почти невероятным, что этот старик справляется один в порогах, да еще ухитряется тащить карбас волоком по земле. Расстояние (около 30 верст) на которое нам троим при помощи трех бурлаков понадобилось почти 3 дня, он ухитрялся проходить в один день. Правда, карбас наш был значительно больше, да и клади было много, но, все-таки приходится удивляться той быстроте, с которой слабосильный старик проходит это расстояние. Это лишний раз доказывает, что при работе в порогах главную роль играет не сила, а умение и опытность.
- Да разве у тебя нет родных, у которых ты бы мог остаться? Зачем тебе ездить сюда? - спросил я его.
- А как нет, есть сыновья. Только плохо живут. Да ты сам увидишь. Вон Павел, гляди как женку наряжает, в Умбу ездит, [746] всего накупает ей. Только хозяйства нет. Оленей мало стало, и 200 не наберется7. Работать не любят. А все с тех пор, как женка моя померла! Раньше порато хорошо жилось, оленей много было. Вдвоем сюда ездили. Ну, а теперь один. Как ездил с малых лет, так и теперь буду. Здесь на Капустном и умереть хочу! Говорят дети: куда тебе, старик одному на Капустное, помрешь по дорог. Оно, верно, помру, да тут лучше. Молюсь вот здесь и смерти жду. Хотел на Соловки еще раз поехать, да уж не знаю как: болею все, да и денег нет".
Долго мне еще рассказывал этот своеобразный отшельник про свою судьбу, про судьбу своего народа, про то, как "детки живали"...
Увидев нас снова через год, Семен очень обрадовался: "Здравствуй, здравствуй, Владимир! Ну, вот и хорошо, вот и все живы!" - приветствовал он нас. Затем он начал нас расспрашивать: не слыхать ли войны, царь тот же ли на Руси, и т. п. Потом и сам начал сообщать немногочисленные новости, приключившиеся за год: зимой какая то болезнь унесла в могилу многих лопарей, а еще больше ижемцев. Сам он стал еще дряхлее и с рыбной ловлей ему приходится все труднее. Поболтав еще немного, мы уселись в карбас и отчалили. Семен вышел нас провожать, пожелав нам успеха в нашем дальнейшем пути. Еще долго виднелась на берегу его низкорослая, тщедушная фигура, пока наш карбас не завернул за небольшой мысок. Мы затянули песню, а старик должно быть заполз в свою вежу и, в ожидании близкой смерти начал творить молитву, одинокий, покинутый всеми, исключая его небольшой лохматой собачки...
Река Умба впадает в Верхнее Капустное в северо-восточном углу его. В северо-западном углу в озеро впадает Juwal jok, река, берущая начало на южном склоне Хибин. От Верхнего Капустного до Падуна на протяжении трех верст тянутся карежки и поносные плеса. Падун - самый большой порог на р. Умбе, по длине он невелик (около 400 сажен), но падение реки в этом месте очень значительное. Умба здесь с двух сторон стиснута скалистыми берегами, которые оставляют для бешено мчащейся реки лишь небольшой проход. Еще издали, подходя к Падуну, видна сплошная масса клокочущей пенистой воды, с далеко разносящимся ревом и грохотом ищущей себе выхода среди скалистых берегов. Вся картина этого порога чрезвычайно живописна. Погода установилась роскошная, термометр днем, в тени показывал +21° Ц. Однако стоявшая в последние дни теплая погода имела и неприятные последствия: появились комары и к вечеру сидеть без сетки было уже трудно. О подъеме по Падуну карбаса на бичеве и думать нельзя, приходится вытаскивать его на берег и тащить волоком по правому берегу. При пении "дубинушки" и всяких понуканиях мы дружно проволокли карбас вдоль порога, потратив на это около часу времени. Вследствие того, что земля здесь усеяна множеством валунов, лодка наша несколько пострадала во время волока, опять пришлось поставить несколько заплат, сделанных из мешков, бересты и вара. Перетащив вслед за карбасом и всю кладь, расставив палатку, я почувствовал приятное утомление и с [747] удовольствием растянулся на шкуре. Около палатки жужжит комариная сила, ищущая входа в палатку, чуть ли не герметически закупоренную мною по поводу свирепого нападения маленьких неприятелей. Их жужжание сливается с рокотом Падуна и, засыпая, мне чудится в этом шуме какая-то неуловимая, чарующая музыка...
Следующий за Падуном порог - Островской, он же и последний по течению р. Умбы. Между Падуном и Островским порогом Умба, прихотливо извиваясь, образует то плеса, то карежки, иногда довольно неприятные при подъеме карбаса. Островской порог (название это он получил благодаря тому, что посреди порога находится несколько небольших островков) довольно крупный порог, но при умении по нему можно спускаться на веслах. Около Островского порога мы нашли несколько утиных яиц, который и съели за ужином с великим аппетитом.
12 июня мы выехали с Островского порога. До Умбозера здесь остается около 8 верст; течение большею частью быстрое, но довольно спокойное. К вечеру перед нами развернулось Умбозеро во всей его чарующей красоте. Это озеро тянется с севера на юг и в этом направлении имеет приблизительно 60 верст, ширина в среднем равняется 10-15 верстам. С двух сторон его ограничивают большие горные массивы с запада Umptek (Хибинские горы), с востока Lujawr-Urt (Ловозерские горы). В юго-западном углу его, где из Умбозера вытекает Умба, находится несколько лопарских веж и айхтов (айхт - по лопарски амбар), принадлежащих лопарям Галкиным, место это называется Nischk Kind (nischk зашеек, kind киндеша, место жительства). Живут здесь лопари только летом. Мы завернули сюда, но из лопарей застали тут только одну лопарскую женку, которая сидела в веже и пекла "резки". По поводу окончания подъема по реке Умбе мы устроили небольшой пир, а затем, распрощавшись с лопской женкой, сели в карбас и отравились в Taftik-lucht, губу, лежащую в юго-восточном углу Умбозера.
Озеро было совершенно спокойно. Кругом стояла мертвая тишина, прерываемая только ударами весел, да откуда-то издалека доносившимися стонами гагар. С озера открывался роскошный вид на тяжелые громады, озаренные полунощным солнцем и мрачно черневшими на бледном фоне неба. Мы были в центре Лапландии.
В. Визе.
ПРИМЕЧАНИЯ
[№12, 555]
1 Слово Умба лопарского происхождения (ср. Umptek, Umpjawr). Как село Умба, так и река были известны еще в XVI столетии, т. к. они упоминаются под названием Унба в книге "Большой чертеж".
2 Fennia III, № 6, стр. 16.
[556]
3 Приведу здесь вкратце небезынтересную историю возникновения этого завода. Уже давно были известны месторождения свинцово-серебряных руд на Кандалакшском берегу. Одно такое месторождение на Медвежьем острове разрабатывалось еще в очень давние времена. Около села Умбы, на небольшом островке, на самом берегу Белого моря также была открыта свинцово-серебряная руда. Известная компания лесопильных заводов П. Беляева задумала около 12 лет тому назад эксплуатировать это месторождение, построила шахту и уже отправила несколько партий добытой руды в Архангельск, но надежды предприимчивой компании не оправдались: жила ушла в море и для дальнейшей разработки ее понадобилось бы устроить сложные сооружения, потребовавшие значительных денежных затрат, которые эта руда, содержащая весьма небольшой % серебра, вряд ли бы окупила. Потратив ок. 80000 р. и потерпев на этом предприятии полную неудачу, Беляевская компания решила устроить около Умбы лесопильный завод. Это дело дало блестящие результаты и с каждым годом продолжает увеличиваться.
[№15, 691]
4 Поморы ее называют Кицей; однако, т. к. это слово происходит от лопарского корня kietsch, то замен 'ч' на 'ц' объясняется "цоканьем" поморов.
5 Карежками называют небольшие, большею частью мелкие пороги.
[№16, 743]
6 Местное выражение; отрыснуло от берега - отнесло от берега.
[746]
7 По словам других лопарей галкинское стадо насчитывает около 500 голов. Очевидно, здесь Семен подразумевает оленей, принадлежащих одному только Павлу Галкину.
© текст, Визе В.Ю., 1912
© OCR, Лихачев В., Шундалов И., 2006-2007
© HTML-версия, Виноваров А., 2007
