[Былички /Собр. Д.М. Балашов, Т.И. Орнатская, А.С. Тупицына] //Сказки Терского берега Белого моря /Изд. подг. Д.М.Балашов; Карел. ф-л АН СССР, Ин-т яз., лит. и ист. – Л.: Наука, 1970.
ЛЕСНОЙ
Авдотья Анисимовна Мошникова
[Исполнительница родом из Чаваньги, 68 л., запись январь 1963, соб. Т.И. Орнатская]
Пропавшая девочка
[74]
Ну, это в Пялице было у рыбаков, говорят дак. Вот сидел мальцик, кацал девушку (брат сестру), а отец с матерью на море уехали — семгу ловить.
В избе стемнело — не оказалось девушки в зыбке. Потом отец пришел — нет девушки. Стал искать — нигде девушки нет.
Ну, тут бабушка была одна, колдунья, к ей пошли отворацивать. Она сказала, цто ее, верно, унесло из зыбки. Ну и науцила отца, цтобы он шел на гору Цернавку; а она посажёна, говорит, на пеньку. Он сел в карбас — три километра надо было ехать и три километра надо было пешком пройти.
Ну, оставил карбас, а сам побежал. А нужно было взять девушку левой рукой наотмашь и назадь не смотреть, що там делается. И он взял левой рукой эту девку в охапку, и бежал, назадь не оглядывался. Ну, взади в его бросали, кинали — он не обернулся, ницего. Только кинули в ногу, так нога болела три года, заживить ницем не мог. В карбас сел, дак карбас хотел опрокинуть [нечистый] (в море как тюлень выстанет на лапы, готов его схватить). А в Пялицы этих трех бань каменьци разворочал. А воду так взбушевал, что три дня нельзя было воду носить.
[Отец] притащил дочь через три порога, да благословил, да в зыбку склал. А он, [нечистый], только вскричал:
— Караул, да будет моя! Все равно, — говорит, — моя будет.
[75]
Так она и сидела до двадцати пяти годов — никто не решался замуж взять. А она и сейчас еще жива — все в Пялицы живет. Во, брехни-то!
Как девушку «водило»
[зап. 1964 г., соб. Т.И. Орнатская]
Ну, а в Тетрино слуцай такой был, цто вот из Архангельска девушку принесло, с гулянья.
Там гора Камарница. И вот пошли мужики и увидали эту девушку. И всяко имали, никак поймать не могли. Потом пошли бабы морошку брать. Она у каждой берет из корзины морошку да хлеб у их ест. Все ходила. Ну, а потом стали все-таки отворацивать, и ей не стало. Поймал ее один старицок и спрашивает:
— Ты откуда?
— А я, — говорит, — из Архангельска. Я пошла в круг, на пляску, а меня мать прокленула: веди, говорит, тебя лешой, да больше и назадь не приводи! Ну и вот, — говорит, — я из круга потерялась, и теперь сама не знаю, где хожу.
Ну и вот, к этому старику в руки далась, и ее, эту девушку, обратно в Архангельск не отправили, она осталась у старика.
Про колдунью
[зап. 1964 г., соб. Т.И. Орнатская]
У нас тоже в Цаваньге одна была — коров угоняла. Ходят, ищут, ищут — чисто место, а коровы не находят.
Вот на таком мести, — у меня, у племянници, — вот тако место гладко, и корова ходила.
Так кругом все ходят, ищут и коровы не видят. Дак она до того ошалела, корова, — в деревню пригнали, дак ей веема силами имали. Поймали за рог, дак у ей рог выгнулся даже.
А после пришли к етому камню, [корову] нашли. У етого камня вся земля выбита...
Ета жонка така была!
Как «пугает»
[зап. 1964 г., соб. Т.И. Орнатская]
Вот я девкой была. В доме вышка была, так нас все там пугало.
Вот тоже в Митриев день ходили на вецеринку. Пришли поздно. А там на вышке не топлено. Мужики говорят:
— Туда спать не пойдем.
А я пошла. А керосин у меня в лампе концился. А я разделась впотьмах, спать повалилась. Вдруг у меня одеяло потянуло сверху, потянуло да и на пол повалило. Думаю: Григорий, брат, балует! Осмотрела все со спицками: нигде никого нет. Ну, думаю, во сне [76] свалилось. Легла. Опять одеяло потянуло. Опять искала — никого нет. Вижу, что у меня неладно. Меня в жар бросило. И вдруг опять одеяло потянуло. Я его зубами держала. Потом отпустила и говорю:
— Пугай, не пугай — никуда не пойду!
А по углам иконы висели. Я помолилась. Все вокруг перекрестила. Больше не пугало.
Я после того больше не сыпала на вышке.
А Степан в гармонь-то играл тоже в темноте, так на его целой ящик газет вывернуло.
ОЛЕНИЦА
Павла Никитична Кожина
[49 л., запись 1964 г.]
Ангел на земле (1-я версия)
[118]
В одном селении родила женщина двойников. Бог послал ангела, чтобы он вынел душу из етих детей. Ангел прилетел: посмотрел, посмотрел, ну чего? мать лежит на койке, а дети маленьки. Пожалел маленьких и не вынел. Когда прилетел на небо, господь отнял у него право крыло за непослушание родителей, прогневался господь на него.
Недолго снова посылает на землю:
— Слетай, — говорит, — вынь душу у етой родильницы. (Скажут: господь терпелив и многомилостив; еще скажут: на господа грех обижатьсе, а видишь, что делает, так как не заобижаться!).
Тот полетел опять на землю. Прилетел — дети маленькие, как их сиротами оставишь! Постоял у кровати, дети ревут — пожалел.
Улетел опять обратно на небо. Прилетел, господь отнял у него лево крыло. Немного помешкали.
— Вот, — говорит, — третий раз полетай, вынь душу, должны они сиротами остаться, а если не вынешь, отниму я обей крылья и ты уйдешь на землю жить.
Ну, тот опять пожалел. Прилетел, да так, — сжалился, — обратно прилетает.
— Ну что, вынел?
— Нет, не вынел.
Ну, господь спустил его на землю и отнял обей крылья. Он попал на остров на какой-то. Забрался в сено там, жил, покуда сено не завозили. Привезли его домой, он жил год целый, все молилсе богу, просил прощения, как будто что больше не сделает. Все в церковь придет, в самый уголок станет, под порог. Никакой молитвы не читает, одно «Отче наш» только. И он три года молилсе, чтобы господь простил его. Ну, потом господь ему сказал:
[119]
— В духов день стань на крылос, и когда запоют: «Вострубим трубою песни, взыграет рабственное и ликоствует праведное», тогда, — говорит, — я тебя возьму обратно.
Приходит духов день (после троицы), етот архангел стал на крылос. Все изумились, почему он всегда стоял в подпороге, а тут ушел на крылос? Когда райские двери раскрылись и запели ету:
«Вострубим трубою песни», и человека не стало на крылосе. Вот и все.
Как «пугает»
Я в бога-то не верю, ни в леших не верю, така раскольница! А на тони сидела, со стариком, вот приду — а он, [старик], как кашляет, и духу табачного нанесет.. . А куда! Он за три километра.
А матери, той всё пугало. Дьячок был у нас, Демид Алексеевич. Так мать пойдет на мох по морошку, глядит — а он идет в подряснике, во всем, красным кушаком опояшется. Она его спросит:
— Куды пошел, Демид Алексеевич? Он и застучит батогом:
— Куда Демид пошел? Куда Алексеевич пошел? Да она помолится, помолится — и Демид уйдет... А то монаха встретит...
Отец-то на божественных книгах сидел, так ни во что это не верил:
— Пока, — говорит, — не увижу сам, не поверю ни за что!
Ангел на земле (2-я версия)
[Зап. 1963 г., А.С.Тупицыной]
Дед-то мой, Гаврил, верующий был. Он сам три жены имел и двадцать трех детей от них. Так вот, он ходил на пасху в церковь, слушать в замочную скважину у дверей церкви. Не мог до конца выстоять, хоть и не трус был. Два раза в церкви пол перебрали, одна половица осталась неперевернутой, он на ней стоял. До самой смерти никому не говорил, что он слышал. Только перед смертью сказал сыновьям их судьбу, предсказал все, что ждет их впереди. Это ему рассказали, когда он слушал у церковной двери1. Одному из сыновей сказал, что у него тоже будет три жены и семнадцать детей, так и вышло. И остальным сыновьям все сказал.
А еще говорят, что когда у этого деда, Гаврилы, умирала вторая жена при родах (она рожала десятого ребенка, а первая умерла, оставив четверых детей), будто бог послал ангела за ее душой. Прилетел ангел в первый раз, не смог взять душу, жаль [120] стало женщину — мать десяти детей. Вернулся к богу без ее души. Отправил его бог во второй раз, ангел вернулся ни с чем. И в третий раз то же самое. Тогда бог наказал его: отнял у него крылья. А через некоторое время люди поехали сено косить на Сиговец (там никто не жил) и в сене нашли человека. Никто не знал, откуда он появился. Привезли его в деревню, — это все было в Варзуге, — и жил он там с людьми. В церковь ходил только. Придет, встанет у порога и стоит. Больше никуда и не ходил. И вот ему приснилось: бог говорит, чтобы он пришел в церковь и встал на клирос, когда там будут петь последнюю песню, он простит его. (А это и был тот ангел, который не смог взять душу умирающей). Прошло ровно три года с тех пор, как бог его наказал; и вот он так и сделал. И действительно, после того как пропели эту песню, человека на клиросе уже не было. Бог снова вернул ему крылья и вернул его к себе ангелом.
ВАРЗУГА
Еликонида Иоакимовна Мошникова
[39 л., запись 1961 г.]
Про лешего
[341]
Вот, хочешь верь, хочешь нет. У моей прабабушки такой случай произошел. Она ехала со стариком, старик пьяный был, и вот выбежал человек в сером кафтане, — домотканный шерстяной кафтан (такие у нас раньше делали), права пола подтыкнута (это уже главный признак лешего, что у него подтыкнута права пола), — и поравнялся с передовым оленем. А у того колокольчик был подвязан, и он так же передразнивает колокольчик и бежит рядом. Старуха (ну, тогда она была не старуха, — молодуха) гонит оленя, прямо страшно как! А он все бежит рядом, он резвой, сильной. От Варзуги до Колонихи добежал, пониже Колонихи курья есть — и там пропал. Там шляповатка — лесина такая, без сучьев, только с вершинкой, у нас считается, где эта шляповатка, тут он и живет, — так до этой шляповатки добежал и не стало его!
В Умбе рассказывал старик: в сорок четвертом году ходил судьбу свою узнавать на оленьей шкуре. А надо было очертить всю шкуру; черт, чего бы ни спросил, все бы рассказал. А он шкуру-то очертил: «Не ходи, черт, за черту! Не ходи, черт, за черту!». А хвоста-то не очертил, перенес палец-то через хвост! А черт пришел, тоже в сером кафтане; выходит из лесу и кричит громко так, страшно:
— Ты чего тут делаешь!
И сгреб шкуру за хвост-то и поволок в лес. Он поспел захватиться только за края шкуры. Ну, а потом закрестился, и ничего не стало.
Так он из лесу километров шесть брел по целине, и нигде никакого следу не видал.
[342]
А Кругов-то рассказывал, — мы к нему приехали за солью. Как раз под Новый год дело было. А там как раз нанимали у хозяев избу на вечеринку. И вот, выбежали на крыльцо, и вот:
«Идут, идут!». А тут из-за лесу вышел человек и подошел ближе, и такого большого роста, тоже в сером кафтане, и они все забежали в печной угол, залезли кто куда, передавить друг друга можно! А он зашел в избу, и в большой угол, и как треснет! И ничего не стало. И избу перекосило на этот угол, и больше в этой избе никто жить не мог.
У церковного замка
Дедко Гаврила жил на конци деревни, Павлинов отец. У него еще было детей много, он на трех женах был женат.
Вот он в двенадцать часов ночи пошел к церковному замку. Оделся в рубаху, в кальсоны чистые, — бывало и так, что живые не вертались оттуда, — ночью мимо церкви-то бежишь, так ноги в ж... утыкают! Пришел к замку, — уж не знаю, как они спрашивают, — и вот в паперти заперебирает пол, прямо по одной половице. Сначала там, в церкви, потом под ним, все крыльцо заперебират, все мостинки ребром станут. А дедко был не трусливого десятка. И вот, человек-то к нему выходил или через замок говорили? Через замок. И ему всё говорили оттуда. И он про всех узнал. Какая жисть у всех будет и кто когда умрет. Он велел детям-то придти на могилу в двенадцать часов [тогда бы вышел из могилы и рассказал], а они не ходили. Ну и он знал, когда ему смертный час-то придет, и совпало.
А шел обратно: подойдет вперед и поворотится назад, а то черт догонит. И так он все и шел домой.
Клавдия Капитоновна Заборщикова
[49 л., запись 1961 г.]
Рассказ о гаданье
А вот у нас было, на тони, тоже гадали. Еще девками, и Григорий с нами. Тот запросился к нам в середку, затенулся:
«Ну, давайте, загадаем!». На сон загадали. Положили под подушку, там чего надо, двери оставили полы маленько-то. А бабушка-то пошла после всех и двери закрыла с молитвой. Вот товарищи мои уснули, а я не сплю, все ворочаюсь. Вдруг как треснет в угол! А это «он» заходил, и уж надо ему прийти, а никак, двери-то закрыты... Ну вот, потом на крышу полез, уж ему надо попасть, так через трубу царапается, а труба тоже закрыта. Вот беда-то! Да, а мы-то и не знали ведь, [что дверь закрыта]. А я боюсь: вот утянет за ноги меня в лес! Я и тол[343]каю Григория, забудила его: «Проснись, проснись!». Он: «Что?». Я говорю: «Слышишь?». Он отвечает: «Слышу». И так нам всем страшно стало! Встали, свет зажгли и газеты читали до утра. Ну, а уж как свет зажгли, так больше ничего и не было.
Арсений Дмитриевич Заборщиков
[49 л., запись 1961 г.]
Как «пугает»
Это вот Иван Капитонович вам может рассказать, были у него? Сейчас-то, пожалуй, его и не застать, он рыбачит в Колонихе. С ним с самим такое было, после войны. Иван Капитонович ушел заготовлять яголь в лесу, и подошел кто-то, как человек, разговаривал, помогал работать и исчез за мгновение, ничего не осталось, растаял.
А к его брату, Николаю, погиб который, — это еще до войны, — тоже в лесу подошел очень высокий, в два-три роста человеческих, и пересекал дорогу. Коля шел по болоту, а тот с юга на север, ему навстречу. Он напугался, не мог убежать. А шел он только еще в лес. Ну, тот пошел рядом, да и спрашивает: “Где живете, сколько людей в деревне?”. Сам весь в белом, форма как военная и лента через плечо. Когда складывал дрова, у него кряжи были толстые, Коля мог их только подкатить. Тот и говорит: “Что, парень, не можешь?”. И возьмет, да и несколько кряжей поднял наверх. Ну он, Коля, не сказал и спасибо, пошел домой. А тот за ним, все расспрашивает, что за деревня, да сколько людей живет. Вот деревня уж почти видна. И он его остановил немного. Коля-то рассказывал: «Руку мне положил на плечо, я сразу: бух! Настолько тяжелая рука, что сразу на сыру землю сел. А вода была, я так на воду и сел. И сказал: “Ну, ладно, вспомнишь меня на кратере вулкана!”. И растаял...». Коля и побежал домой, а дороги нет, глина. Тут женщины были: «Что ты, Коля, весь в глины, не от медведя ли бежишь?».
Ну, зима пришла, замерзло. Надо за дровами ехать. Он боится, дожидает брата. Ну, думает, если кряжи эти будут там, значит, верно. Подъехали, а Иван и спрашивает: «Ты это с кем кряжи поднимал? Неужели один?». «Один», — говорит...
Ну и скоро война, там его и убили. Уж неизвестно, вспоминал того перед смертью или нет...
А как все узнали: он Ефиму Коворнину сказал об этом, тот человек начитанный.
А теперь брат его встретился, тоже вот!
Раньше пугало часто где. Вот ручей был Кипокурский, так пока старики крест не поставили, так если позже двенадцати [344] часов едут, полны сани насадятся кого-то, что олени и не замогут тащить. Теперь крест уж упал, а не пугает.
А тоже бывает, когда на дорогах зимних ставят чум. Вот раз всю ночь пропугало. Вот уж вроде подъедут, полны сани, на оленях. По саням поколачивает, брезентом хлопает... Выйдут — ветра ни грамма, олени спят! Да так и не дали им спать. Собрали чум и поехали. Вот, говорят, на дороге нельзя чум ставить!
Меня самого пугало на Прилуке. К жене ходил, два километра. Против Кузомени остров есть Великий, она рыбачила там, на Прилуке. В тридцать восьмом году это было. А я тот раз собрался идти, а у нас женщины сидели, а тако темно было, осень, очень темно было. Я вышел на улицу: настолько темно, что я запинулся за козел, вернулся назад. Женщины говорят:
«Неужто пойдешь? Не боязно?». «А кого бояться?». А сам вдруг и подумал, что страшно. Это хуже нет, когда так, вразрез мысли.
Ну, пошел. Метров триста отошел, у нас там березники и пожня Клочиха, и такой страх напал, что шаг шагну и не могу больше. А потом мне лучше стало, и пошел, иду и иду спокойно. Уже я много места прошел, уже с полкилометра осталось до них, до Прилуки. Березник такой частый, руками раздвигаешь, тут полянка, а я руками раздвигаю, и вдруг: полна полянка, видом все как монахи, их много фигур, больше десяти, и несут гроб на колышках; сзади одна женщина, очень сильно ревет; покойник с таким носом длинным. Как ступит, так руками и падает на гроб она. А другие никто не ревет, а поют молитву вполголоса. Идут все в унылом таком виде, часть по бокам идут, не несут, и несколько впереди идут. В мою сторону ни один не взглянул. А я так остановился, руками раздвинул ветки, и так стою. И они прошли в сторону севера. И я стоял так, пока они не прошли, только спины едва-едва видны, и я побежал напролом, вперед. Мне отец говорил, что если что такое, так все равно беги вперед, а то покажется, как гонятся.
И я добежал до окон, и вся рубаха так, как выжми. И я зашел в дом, и мне говорят: «Что с тобой?». Я изменился в лице. «На медведя, говорю, нарвался!». Не сказал, что видел. И больше я по этой дорожке не ходил.
А вот крышки гробовой они не несли, не помню. И лицо было у него открыто, у этого мертвеца. Как мне показалось, человек он был большой, рослый, лет пятидесяти. А женщина маленька, лет сорока.
На Прилуке, там часто пугало, на осенях, семгу когда ловили: ночью все лодки черти перегонят на ту сторону, а людей нет никого. Хорошо, — подтянут, не спустят в море!
ЧАВАНЬГА
Михаил Михайлович Кожин
[55 л., запись 1961 г.]
Оборотень
[355]
Когда-то дедушка Алексей это сказывал. Два товарища запоходили на вечеринку, а мать одного и говорит:
— Сегодня не ходи на вечеринку!
— А как, — говорит, — не ходи, сегодня очень интересная вечеринка будет!
Ну и вот собрались, ушли на вечеринку. Ну и одна свинья, как пойдут, так в ноги им и бросается, так и бросается, не дает пройти. Она и людей разгоняла, эта свинья. Ну, они и схватили эту свинью, он с товарищем, и так били эту свинью, и так били, едва живую отпустили... А пришли домой — и мать лежит, стонет, вся избита.
— Ты чего, мама?
— А чего, — говорит, — ты хороший сынок, сам избил. Так вот свернулась свиньей и бегала, не хотела пустить. (Рассказывали раньше-то, что овяртывались животными люди, а нынче-то машины делают, а свернуться не могут)2.
Как «пугает»
1.
Яголь у нас осенью собирают в кучи и ставят, метку: березку или елку обтешут и ставят, чтобы зимой не потерять.
Так вот такой случай был. Яголь-то пошли копать. Ну, накопали, потом у елки устроили танцы. Сперва боролись, Николай — здоровый мужик, он говорит:
— Ну, все на меня, можете ли меня обороть!
[356]
Их мужиков восемь человек, и ничего не могут поделать с им. Ну, потом «Волузях» стали плясать»... А как потянулись ложиться спать, тут и запело. Сашка: «поют!», — говорит, а сестра-то Анна, монашина, она с нами была: «Давай! Кого, — говорит, — поет! Сами наплясались да нашумелись, с того и кажется!».
А сама ходит вокруг ели, да закрестит, да молитву прочтет, а нам: «Сказывайте сказки!». Чтобы не слушали...
— А сама-то, — потом говорит, — уж и молитву читаю!
2.
В Пялицах тоже было: остановились так у ели, а вдруг зачудило, зашумело там — нечистая сила. Они и собаку спустили, и науськали, и как зачало там собаку драть! И они сперва стали головнями кидаться, а как полетели головни им назад, да зауськало, да засвистело, так они уж затянулись под эту ель да и замолчали. Так вот эта чудь чудит.
Тут Ольховские озера есть, между Чаваньгой и Кузоменью. Ходят туда ловить кумжу, сига, форель, окуньков... Так пока не знает никто — ловят, а как проговорится кому мужики, ну хоть кому, похвастаются, — так больше ничего и не уловить! Все сетки спутает и разбросает, новые выборосит на берег.
Иринья Андреевна Кожина
[73 г., запись 1961 г.]
В гостях у бесов
Вот нынче беси есть али нет?
Я была маленькая, а брат был старше меня на двадцать лет, так вот он рассказывал. Он был небольшой, с дедушкой ходили в Архангельскую. Шли по городу, и старичок встретился нашему дедушку знакомый, а глаз один выбитый, кривой. Ну, а наш брат небольшой был и интересно показалась.
— А что, — говорит, — дедушка, у него глаз кривой? А дед и говорит:
— А вот отчего глаз кривой. Он был раньше гармонистом, молодый, и вот, — говорит, — всё тоже ходили гуляли, пили с товарищами, а вот один и привязался к нему: «Поедем, — говорит, — с тобой на танцы», — гармониста и зазвал. Он с има согласился ехать. Ну вот, он его привез тамотки, в комнаты» просторы хорошие, к богачам как бы, и все там танцуют пары за парами. Ну, он сел на стул и стал играть, а эти танцы и [357] пошли. И вот одна барышня его омахнула хвостом — платьем но глазу стегнула. А он как глаз прокуксил, протер — а глазом видит: не люди, а беси с рогамы, с хвостамы, и сидят не в комнате, а на болоте, на клоцках. Ну и он как этот глаз закроет, не смотрит тем — и все как народ, танцуют, играют все, тем больным посмотрит — а беси! И так ему страшно стало, он запросил товарища:
— Отвези ты меня домой назад, — говорит, — что-то мне плохо!
Ну вот, тот сперва поунимал, а потом и согласился. Ну вот, он его посадил в повозку, тройка лошадей подпряжена под повозкой, и вот повез. И он, [гармонист], захотел посмотреть, на чем везет — тем-то, больным глазом поглядел, — а не карета, а елка, и он сидит на елке, а вместо лошадей три человека запряжены, грешника, а на елке бес с рогамы, с хвостом, на вершинке, и этих людей нахлястывает, они храпят бедны. Ну вот, и привез к дому к своему, где назначено. Он-то этим здоровым глазом тоже смотрит, куда его везут. И привез и распростились на тот раз. Потом как пойдет вот на рынок-то, так тем глазом и видит нечистоту ту. Они уж там и тащат, и воруют, а где-ка стронут, прольют, чтобы ругались, а где-ка подкорючат, стронут. А он товарища-то и увидел:
— Здравствуй, товарищ! А тот и ожегся:
— Ты как меня видишь?
Ну, а он с простоты и говорит: «Вот так-то и так-то, я как был у тебя, меня одна дама хлестнула хвостом по глазу, так я с тех пор и вижу вас, вижу все, что вы проделываете!». Тот как размахнется, стегнет ему по глазу, чтобы не видел, у того и глаз вытек. «Тут в обморок я упал, тут меня подобрали», — он и сказывает старику, дедушку нашему. Ну, тут подобрали, глаз залечили, так и остался кривой. Ну, а дедушко брату-то рассказывал, Григорью, а Григорий после службы мне сказывал, большой уже был, а я в девках была.
Унесенная девушка
Девка полоскала на Двины платье, у Архангельска. Рассказывали старики, она сделалась как беспамятна, и ее подхватило вихрем и перенесло на эту сторону, между Тетрином и Чаваньгой. Тут старичок жил на волоку, на тонюшке, к этому старичку перенесло. Днем уходил, ловил зверей да куроптей, а вечером старичок-то придет, а девка и зашепчется, заговорит. Старик-то и заспрашивал:
— С кем ты вечером говоришь?
— А ко мне, — говорит, — приходит вроде человека. И говорит:
[358]
— Он куды тебе приходит?
— А он дом строит на Каменке (это за Тетрино), меня хочет туда перенести.
— А что, — говорит, — я никого не вижу? — дедко ей говорит. — Затопи печь, я сяду прям огня!
Печки-то на тонях были устьем около двери. Печка топится, вдруг стенок, застенил огонь, прошел прям двери. Так старик тот вечер и пропустил его, а на второй вечер зарядил пищаль, хлебный катышок заложил и направил. Сидит, дожидает, и девке велел опять печь затопить. Вот она затопила печь, печь-то топится, а он сидит, пищаль-то направил, вдруг стенок, застенило огонь, он прицелился и спустил пищаль — стрёлил. Как стрёлил — охнуло, застонало, и нигде ничего не очудилось, и больше не заходил, и кольки ден жили, больше никакой не заходил.
Так вот нечистый-от ходит, старики-то говорят — его пулей не подстрелишь, а хлебной крохой. Ну, тут старичок колько и жил, зимой девушку перенесло, а потом в деревню переехал, а летом ее перевез к отцу-матери в Архангельск. Колько до того благодарны были, сколько годов всё мешки посылали то муки, то крупы, всё за доцерь платили. Только давно это было, боле ста годов, я так думаю, по старикам-то.
Обещанный ребенок
— А вы в Пялицах были?
— Нет.
— Бабушка, расскажи ему!
— Ну, чего рассказывать, каку плетню. Нынче и народу того уже нет.
Так вот в Пялицы было тоже, сказывать-то неохота, сидели на тони, ловили будто летом старик со старухой, и ребенок у них был, внучка. А у них в сети семга заскакала, заторбалась, они и поехали невод оттянуть, семгу посмотреть, а ночью дело было, ребенок у них один и остался спящий. Ну вот. А старуха эта будто боится: «Ну, оставайся, дитятко, бог с тобой». Ушли. Ну, а вернулись, — и ребенка и нету. Ну, тут и хвать, инде хвать, и нету ребенка. Ну и в Пялицах у них была знающа, вроде колдунья, зналась с этой нечистой силой. Ну, к этой и пошли, к знахарке этой, в деревне. Там в деревне и отец был, старику и старухе сын, а девке-то этой как будто и отец. Ну и отца взяли с собой. И знахарка эта сказала, что где искать. Ну вот, они по-сказанному как будто и пошли, веема побежали. Ну и ходят, и видят — им знахарка сказала: увидите, как клоцок белеет на болоте, и берите. Ребенок был в одной рубашке, спящий. Ну, увидели и побежали. Отец как будто был молодый да бойкой, и побежал. Прибежал, захватил ребенка и назадь.
Так [359] куды-то бежал, болото-то летом как сухо, а обратно побежал, так болото-то волной, так волной и ходит. Только знахарка сказала ж, что ни будет — бежи, не свертывайся да не остаивайся. Он так и сделал, как велено. Бежали, бежали, да прямо на тоню прибежали, сели в карбас и в деревню поехали. А в деревню-то идут, а этот за кормой идет, нечистая сила, как зверь какой будто, торбается, идет... Они уж гребут, из сил выбиваются. Приехали в реку — и он все вслед, по морю-то шел, и в реку, из реки-то и руцей зашел, а в руцью-то там с кем-то задрались там, с другим, так всю воду там смутили, смутили, в руцью-то уродовали, дрались, так три дня в руцью вода глиной текла, и из руцья в байну зашел и байну зауродовал — каменку разворочал. Уж ему ребенок-то был отдан, жалко ему ребенка.
Так в деревне как вечер — так заходит, засвистит, окол байны-то, да окол руцья-то. А после знахарка-то эта тоже зауговаривала, заувещевала — и скрылся.
Так после эта старуха девку эту в монастырь возила, молебен служила там. Девка после в Мурманске замужем была, а теперь старухой в Пялицы вернулась, там живет. (Вот поедешь, так спроси, тебе укажут ту старушку). А это оттого произошло, что с их тони голова была отдана: до них кто-то на тони сидел, как будто колдун, так отдал голову того, кто на другой год сидеть будет, чтобы семга ему хорошо попадала. Ну, а большого взять не могут, так ребенка взяли. (А эта старушка-то, колдовка, была здешня, чаваньска, Яшке Кожневу тетка родна, так она знала это дело, [умела колдовать]. Они с Ниловной уж ни молодыми ли девчонками научились. Так она рассказывала: «Я с иконой на пожню приду, а они уж косят ей, бесы. Я в летнюю пору по чулку свяжу, а они мне косят», — говорит).
И сейчас колдуны есть.
У нас одна жоночка выходила замуж в Варзугу, так головни залетали по деревне, огонь, у меня-то ко внучке попала в таз головня, а потом к овцам, так искры и полетели. И вот жонка и хорошая, и работяща, а все болеет, все болеет, до сих пор никак не поправится.
Бес на лодке
А то вот сидел на тони мужик, и поехал в деревню и замешкался. А эта жонка дожидает, да и забоялась. Закрылась и легла, и заспала ли, не заспала — вдруг слышит: едет с песнямы по морю. «Вот, — говорит, — едет!». Мужа дожидат, слышит, приехал к берегу, а она это присердилась, что пьяный, долго не ехал, так и нейдет встречать. И слышит: ворот заскрипел, карбас воротит3. Воротил, воротил, и ворот не заскрипел. Вот, думает, идет, идет, и вот придет сейчас! И все стихло, и нигде [360] ничего не слышно, и обтихло все. И не знает, что делать? И в избу никто не идет. Ну и забудила девку, — в няньках была, что ли, — и закрестила, зачитала молитвы, и девку выталкивает вперед. И вышли — ничего нет у ворота, и снова зашли. И уж не спала до утра.
А утром муж пришел, у него карбас угонило из реки, этот бес-то угнал. Вот она и слышала, как он мимо ехал, песни пел.
«Развяжу ли я!»
Вот еще, сидели на тони, сальницек горит, и вот пришло, под окошком закричало:
— Развяжу-у ли я?
— А развяжи!
Со смехом говорят, не знают кто, и все стихло. А утром пришли: и весь невод развязан, и на клубочки свито, как прядено.
Вот беда-то! И ехать надо невод метать, и все на клубочки свито.
Ну, вот, день-от проходит, а на другой вечер сели так, горюют, нать невод вязать, а скоро ли свяжешь! И опять под окошко пришло:
— Завяжу-у ли я?
— А завяжи, батюшка, завяжи, завяжи!
На другой день встали, пришли: невод по-старому веснет, все как на вёшалах было у них, так и есть.
Как «водит»
1.
О прошлом годе или сей год, летось, парень в Кашкаранцах ушел за грибами и двенадцать дней ходил. Искали везде, и не могли найти. Его связисты нашли, так его как ветерком шатало. А домой привели, так он, как вечер, просится:
— Отпустите к дедушке, я у дедушко спал, дак хорошо, да тепло дак. . .
Живет теперь. В интернате учился. Маремьяна Устеновна рассказывала, она знает, была в Варзуге.
Ягоды когда копаешь, так все в наклонку, да в наклонку, так овертисся.
2.
А тут опять мужик был, старик; жонка-то [его] жива ли, в Сосновке?
Вот олени бежат, и белая важенка. У него такая своя была.
— Важенка-то наша!
И побежал за важенкой, за бугорок забежал, да и до сей поры нет. Так и пропал мужик.
[361]
Кармакулиха
Вот тоже нынче говорят: заблудились, да заблудились. Мужик с жонкой идет, а он ее звал Кармакулиха. Ну, он ее и зовет:
— Кармакулиха, поступывай, поступывай!
А она и приустала, а он идет вперед и покрикиват:
— Кармакулиха, поступывай, да поступывай!
Ну, она и шла, и шла на голос. И надо уж тому месту, где деревня, а все нет. К морю уж начала подходить, а все еще нету моря, и идет все на голос мужа. А тут чихнула и перекрестилась:
— Яко с нами бог! — говорит.
И очудилась: ничего нет, и сама не в том месте. Не видела ни Пялицы-реки, ни Чернавки-реки, очудилась на Истопки-горы, нынче фактория, между Чапамой, между Пялицей, — а как-то перешла две реки, и мужа нигде не нашла, и вышла к морю.
Встреча с нечистым
Дедушко Михаиле поехал в Тёгору, а ветер [пал]. Обратно-то запряг такого оленя, чтобы сам тянул, смиренного. Ну, олень тянул, тянул и в сторону вернул. Он схлопнул оленя на дорогу — тот в другую сторону. Он вышел, выдернул оленя на дорогу да взглянул вперед-то, а там куст березовый, и в кусту женская голова, и волосы долгие по ветру развеваются. Ну, он и хлопнулся в обморок на сани. Так пролежал, очнулся — олень тянет по дороге. Что такое? Огляделся: олень по другой дороге тянет в лес, по лесной дороге. Ну, он отвернул оленя в домашню сторону. Отвернул, подъехал немного, едет старик навстречу, на двух оленях, хромой старик, сосед, рядом жили со стариком. И задержали олени, засбегались в кучу. Тот старик стал оленей по рожкам батожком. Дедушко его спросил: «Ты куда?». А тот оленей по рогам батожком, отвернул и поехал по дороге. Ну, приехал домой, пошел к тому старику, у старухи спрашивает: «Куда твой старик поехал?». — «Что ты, — говорит, — куда он, к черту, поехал? У Изосимка в карты играет!». Ну, он пришел домой, да и заболел, забредил, без сознания сколько времени был.
Разные случаи
1.
В Пялицах случилось, с тем мужиком, что девку-то носило, — с отцом ее. Отец был-то еще подростком; пьяны пришли, так я забранилась — а черт тебя возьми! Так его как ветром схватило, [362] он так и побежал, так настичь никак не могли. Мужики побежали вслед, так едва его настигли, а новые на оленях ехали, так его схватили и привезли.
2.
А то вот, говорят, еще подменивают в бане. В Чапамы ли одна жонка была, говорили. Так вот у этой тоже подкинули, дитя подменили. Не росла ничего до восемнадцати лет. В бани-то воды-не хватило, мать оставила дите, а пришла с водой, а ребенок будто тот, — а не тот. И до восемнадцати лет жила, даже ела, а и не росла, только брюхо больше, не ползала, а потом умерла.
«Прохожий»
А вот в тридцать шестом году у нас старуха копала яголь, вдруг идет по лесу в шинели человек. Она с мешком ли была, с коробом — и бежать. Домой прибежала и кричит:
— Ой, старик! Прохожего видела! (Это черта у нас так зовут).
Ну, старик ей:
— Сегодня закрывай всё, окна и двери.
Вот они пошли за водой с коромыслом, а он по болоту идет со свечкой. Они и коромысло бросили, прибежали, всё завязали, и окна и двери. И сидят. И вдруг заколотилось:
— Пустите!
— Не пустим, кто такой?!
— Человек!
А жонка-то смотрит:
— Он, — говорит, — он самый! Старик ему кричит:
— Читай молитву! А он:
— Не умею!
— Ну, читай за мной!
Старик и зачитал: «Господи Исусе Христе, помилуй, нас!». Ну, он повторяет. Спустили его.
— Кто ты такой?
— А я тут хожу, травы да мхи собираю.
Он в этой же деревне на квартиры стоял. Так когда пришел домой, рассказал, так старуха-хозяйка в обморок упала, чуть со смеху не померла.
В прежно-то время без молитвы и в дом не запускали, прочитают — и «аминь», тогда откроют уж.
ПЯЛИЦА
Василий Аксенович Кузнецов
[77 л., запись 1962 г.]
Поблазнилось
[413]
В тридцать пятом или тридцать шестом году сидел я в Бабьи на тони, один на одно. И вот, до Октябрьских тут так, пошел, — хорошее время, тихо, — пошел к реки: нерпа не зашла ли в реку? Пришел к реки — нерпы никакой не видать, не стават, ничто. И вот, гляжу, идет из Бабьи, оттуда, товарищ, с етой стороны. Это уж у меня в глазах было! Я на нижней тони сидел, а он — на верхней. У его ружье за плечмы, товарищ как товарищ и есть, Григорий Максимыч. Я не скричал, и он ничего. А я после подумал, что не Григорий Максимыч, а рыбнадзор. А у нас река-то была закрыта сеткамы. Мне недосуг спросить. Я по реки вверх, и он вверх. Он идет по верхну сторону, а я по нижну сторону. Я стал колья ломать, и он стал спущаться. Я думаю: колышки-то выломаю, сетку на дно опущу, — а там она у нас была привязана, на цепях. Перебрел на островочек. А он не оказался. Не знаю, куды он потерялся? Я подумал-то, что он пошел выше. А, быват, силья увидел? Тут у меня силья стояло, куроптей ловил, дак. Вышел на гору, на гору выстал, на угор — никого нету. Четыре куроптя в силках, вынул и пошел к товарищу, к етому Григорию Максимычу, в Малу Бабью, — они на тони двое же были, с парнем: еще сей год приезжал еще, был в отпуске, Алешка. Прихожу к нему, действительно, — а он только ставает, одевается.
— Здравствуй!
— Здравствуй!
Говорю:
— Ты у реки был?
— Нет, — говорит, — не был.
— Так рыбнадзор прошел?
— Нет, — говорит, — не был!
— Ну что ты, я все сетки опустил...
А потом [говорю]:
— Пойдет этот парень в Пулоньгу? Ну, я попросил хлеба принести буханку белого и две свечки. Ну, чаю попил, пошел домой. Никто больше не показался.
[414]
Но в ту же ночь, еще вечером, часов в одиннадцать, тоже хреновина призошла маленька. Вечером, — мерёжа стояла в губы в Бабьей у меня, — я пошел вечером к мереже. Вдруг: хлёп, хлёп, хлёп, хлёп, хлёп, хлёп — как человек. Васька Кирович там был, я думаю: не он ли идет? Хлопается, хлопается, — нет, не то! Я взял ружье, что такое? Пошел, от меня побежало... Бежал, бежал, до низу, на берег, до Анны Архиповны избы. Я вышел на берег, по песку, — темно, никаких следов не видно. Думал, какой зверь, — так убью. А вот ничего...
Этот случай был, а больше никаких не встречалось.
На промысле
За лисой надо идти в шубы да в кафтане. Хозяин собаки не выгонит, а ты идешь. Чем ветру больше да чем снег мокрее, тем лиса лучше спит. Псец — тот глупее. Как собака, сядет и сидит, и лает: «ав, ав!». До того, что уж головой станет кивать. Скинешь ватник, да на батожок, а сам в затылок зайдешь, — так, как эту лампу, — да и стрелишь.
Вот случай у меня был еще. В ту же Бабью ездили песцей промышлять с Василием Устиновым. А у того олень отвязался и убежал, так я один уехал.
Ехал, на Погорельском лисицу подстрелил дорогой и в Бабью приехал. А стало темниться, а огня не было, — керосину не было, и рам не было. Один сальник взял. Оленей отвел, чай наставил, чай согрел, сел пить.
Вдруг наехал [кто-то]. Думаю: Васька наехал! А месяц, светло. Как раз в первых числах декабря. Ну я — чего делать? Чепи забренчели, хорей поставил к стены.
Я кричу:
— Какого хрена ты там пугаешь! Отведи оленей да иди чай пить!
Не идет. Вышел я: нету оленей, ничего нету. Вышел на угор, думаю: он оленей отвел на угор! Никого нету. Олени мои стоят, как следует быть, четыре оленя. Вернулся: багаж-то есть ли? Места-то? (Васька хлеб возил). — Ничего нет, и следа нет. Сани ехали — ни полозницы нет, ничего, никакого следу.
— А, — говорю, — пугать начал!
Двери закрыл и сальник погасил. Только вдруг двери открылись. Тут-то мне похуже стало! И други двери открылись, избны. Я спрашиваю:
— Кто?!
Никого нет. Я зажег спичку, двери закрыл... Только лег — опять так же обе двери открылись! Третий раз спичку зажег и пошел, и от двери к каменки, вроде как крыса, кто-то пробежал, и под каменку туды. Я выматерился, [415] опять встал, закрыл обе двери и ружье взял, из патрона пулю вынул, хлебом заткнул, корочкой хлеба, и положил около себя, через левое плечо. И боле никто не тревожил.
Как «пугало»
И четвертый случай. Помоложе я был. Оленей караулили, сидели, с товарищем были: от волков караулили оленей. И потом с товарищем сидели, пили, вина не хватило, он надумал идти, да хлеба надо было взять. Ну, пошел.
— Придешь? — говорю.
— Приду!
Оленей перевязал всех, двенадцать оленей было. И вот, пришел в стан, сижу. А он пришел, вехи бросил, — там дрова, на дрова вешки бросил, а сам рукамы провел по двери. Где дым идет, так видно, как рукамы провел сверху донизу. Я ему:
— Что, пугать пришел? Не боюсь, мне не первый снег на голову пал, я етого не страшусь!
И вышел, посмотрел: а олени бегают, один бык камень таскает, — прямо дым (снежная пыль) идет! А потом и ничего, и стали олени.
А утром оказалось: и не был товарищ тот. Утром я пошел навстречу, отошел километра полтора, — он идет навстречу с вином, пьяный.
Болезнь
Сено косить ходили, трое было нас. Я через реку брел. Жили там за Кейвамы, верст двадцать пять. И вот я пошел на другу реку, и вода немного плеснула за сапог. Там косил, обратно побрел, на то место поглядел, где брёл, думаю: ноги налью, неловко спать будет, — пониже побрел. Перебрел только реку — товарищи уху варят да чай греют. А я «ой!» — сразу заболел. Едва стакан чаю выпил. Повалились спать. Всема, трое, повалились спать на ночь. Мне является девочка, словно вовсе и не сплю:
— Идем гулять!
— Что ты, — говорю, — раба божья, что ты!
— Идем и все! Я говорю:
— Нет!
Она просто меня берет и лезет.
Я:
— Костя, Костя!
Тот спит, не слышит, а Селиверстко проснулся.
— Гляди, что ко мне лезет!
[416]
Он глянул, только махнулось:
— Что тако?
— Да вот, не дает мне спать!
Он заспал. А она снова опять у меня, и всю ночь не дала спать.
Потом пошли, версты три только отошли, и она снова в глазах, они не видят, а я вижу. Как седу, тут она и есть. Это жар был, видно.
Потом шли этта за километр, больше они не замогли меня ожидать, я их послал:
— Подьте, — говорю, — Ольга хоть встретит!
Ольга меня этта встретила за полямы, недалеко, довела... А после пролежал два дня, ни пить, ни есть не замог, она мне все тут спокою не дават. И девка-та крива, как Анфиса Кондратьева — она и сейчас та жонка жива, где-то в России. Потом старуху узнали, [которая лечить умела]: бабка Марья с Кандалакши, она пришла. Тут мне с чайной ложки воды давали, уходил, совсем пропадал. Ну вот:
— Где на воды был?
— Нигде не был.
— Говори, где на воды был!
Ну вот, врач так не узнает, как эта старуха! После сказал:
— Через реку брёл!
— Ну, ладно, — говорит, — через реку брёл, значит на воды был! Давай, — говорит, — теперь крынку муки да масла чайную чашку.
Это подсолнечно масло, теперь в лавке берем. Потом бабку у меня выгонила: «час не ходи», — говорит. И сестра была, и сестру выгонила, обеих старух выгонила.
И взяла эту муку, масло налила в муку и замешала колом, сделала тесто, и взяла нож и пошла к пецке — шептала, кудесила там, только слышно шить-шить-шить...
— Ну, — говорит, — сейчас я у ей глаза выточу! Вышла, колоб этот мне на грудь положила.
— Сейчас, — говорит, — я ей глаза выколю! Сейчас она придет, ты только не бойся. Она скажет только: «Ой, ты меня сгубил, ожил!». Ты не бойся, в ответ только скажи: «Уходи, окаянная, уходи, окаянная», — три раза.
Вот она ко мне приходила — правда, вытыканы глаза, кровь текет.
— Ой, — говорит, — ты меня сгубил, нашлась одна лихорадка, меня сгубила. У меня, — говорит, — брат еще есть, придет, тебя сгубит!
Ну вот, это время прошло. Я ночь ночевал. Приходит бабка утром:
— Было что?
Я говорю, так и так.
[417]
— Ну, ладно, — говорит. Бабка на второй день приходит.
— Ище раз, — говорит, — сделаю! Еще наговорила, потом говорит:
— Пойдем на улицу!
Вывела на улицу, взяла батожок, такой был длины.
— На, — говорит, — руби, — топор дала. — Я, — говорит, — три шага отойду, тогда руби. Что тюкнешь — в сторону, налево брось.
И вот я этот батожок перерубил на три куска,-бросил. И старуха эта ушла и сказала:
— Как перерубишь, топор брось и сам убегай в избу, двери закрой, благословясь: «Господи, благослови!». И сам ложись, спи, а придет заколотится — молци, уйдет, боле окаянная не будет!
Вот и это так и было. Она еще раз хотела сделать, но пароход пришел. Мы ей уплатили, бабка дала на сарафан, да муки дала таз. Это в сорок третьем году было. Я еще в сорок четвертом году ездил на Мурманский берег, был в Кандалакше, жива была старуха, я еще ей буханку хлеба дал. А после умерла. Еще говорила:
— Если заболеешь — пиши, я по ветру пришлю. А больше не болел.
СЛОВАРЬ МЕСТНЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ
[435]
бабить — принимать роды;
баенны — домовые, банная нечисть («баенны, овинны, морски, озерски» — различные виды нечисти);
байна — баня;
барма — вор? (одно из значений). («барма деревенский»);
баски — бабки, игра в бабки. «Баски — от оленей, от коней: бабуры, шлюхи, конинники» (объяснение сказочника А. А. Попова из Варзуги). Бабки (также и все перечисленные названия) — надкопытные кости ног скота, их ставят и бьют биткой;
бат — бывает;
бахарь (кот-бахарь) — рассказчик, говорун (от «баять» — говорить);
бачка — батюшка (поп);
баять, бает — говорить, говорит;
бёрдо — часть ткацкого стана, род гребня. Может быть ручное бердо — дощечка с прорезанными параллельными щелями для нитей;
беседа — традиционное собрание молодежи с песнями, танцами (то же, что посиделки);
бобышки — игрушки;
боровые — лешие, лесная нечисть;
бравёц — удалец, молодец (от слова «бравый»);
браморный — мраморный;
варака — лесная чащоба, лесной остров (одно из значений) («в той же вараке дров заготовить»);
вера — охота («вера посмотреть»);
вередить — вредить;
вешала — шесты, на которые развешивают сети для просушки;
вица — хворостина, прут, хлыст;
волок — переволок, перешеек между двух рек; мыс, выдающийся в море, покрытый лесом;
волховые — водяные, водяная нечисть;
вольно платье — мирское платье (в отличие от монашеского);
воронец — доска под потолком от печки к стене, на которую кладут посуду, припасы. Также балка, поддерживающая потолок. Терчане путают воронец с матицей, называя матицу воронцом и наоборот;
воронок — вороная лошадь («Сивка-бурка, вечный воронок»);
воронское царство — шуточн., или от слова «воровать», или от др. рус. слова «ворон» — набег, нападение, грабеж;
встрёту — навстречу;
выдаваться, — наниматься, поступать, податься, наняться, выдаться
выздеть, вызнал — поднять, поднял;
выкопать глаза — вырвать глаза;
выпряжка — по объяснению рассказчицы: «кольцо после пряжки»;
выставить, выстать, вытянуться — подняться, вылезти;
[436]
вышка — светелка в избе;
галиться — издеваться, смеяться;
гнила — глина, грязь;
горносталь — горностай;
грабастит — гребет, захватывает («уголье в жаратке грабастит»);
грядка («титки — 1) полица, полка вровень с полатями у печки; через грядку веснут») 2) воронец; 3) всякий поперечный шест;
даваться (давался, даваитце) — поступать, наниматься, проситься к кому-либо;
держать платье — носить, изнашивать платье;
долить — одолевать;
домекаться — догадываться;
досадиться — разбиться, пораниться, изувечиться;
еговый — его;
епанча — широкий безрукавный плащ;
ерманка — германка, немка;
жаратка — ямка на шестке русской печи, куда выгребают жар («носом в жаратке ворочает»);
жаркая ленточка — яркая, красно-оранжевая ленточка;
живот — жизнь, добро, богатство;
забёдно — обидно;
забренчёть — забренчать, загреметь;
заводить — начинать, затевать;
задняя, задня — задняя изба (изба делится на две половины, разделенные сенями; во второй, холодной половине живут летом и хранят продукты и вещи);
замяться — запутаться («замялся на полатях»);
запахивать — заметать;
запечек, запёцек, — узкое пространство между русской печкой и стеной;
запоезжать — отъезжать, отправляться;
запрещать — заизвиняться;
засветить — зажечь, поджечь;
затянуться (затянулась, затенулась) — залезать, забираться;
зашишевать — заворовать, заразбойничать;
здынуть — поднять;
имать — хватать, ловить, брать;
камаш, камаши — ботинок, ботинки;
каменка, каменца — печь из камней в бане;
карбас — широкая лодка с полукруглыми носом и кормой для устойчивости на морских волнах;
катить — нагружать, насыпать («стали соль катить»);
керёжа — санки, обычно из целого куска дерева,
кибас, кибаса — снасть для ловли семги (плели из бересты);
киса — кошелек;
клеек — рыбья чешуя;
клоцки — кочки (на болоте);
кожушки, кожухи — одежда, верхний покров, оболочка;
кокряка — насмешливая песенка-дразнилка в детской игре, («запели кокряка») которую поют проигравшему. По другому варианту поют: «забили как рака». Возможно, «кокряк» — производное от слова «кокора» — кривое, суковатое дерево;
колько, колькой — сколько, который;
колыбатьце — колыхаться, качаться;
комель — основание ствола, вообще основание, рукоять («у веника в комлю»);
[437]
конаться, конатьсе — проситься;
копаруля — в старину на тонях доска с двумя ножками с одной стороны, предназначенная для спанья. Другим концом копаруля вставлялась в специальный вырез на лавке, идущей вдоль стены. Днем копаруля убиралась, чтобы не занимать места. В переносном значении — нечто кривое;
корапь — корабль, устойчивое северное произношение (но: корабли);
корга — каменистая отмель;
корень земли — основание земли, внутренняя часть, под землей;
коровашек (каравашек) — гриб-боровик (?). «Сын-коровашек» — видимо, образное уподобление;
косицы — виски;
костёр, костерок — поленница, кладка дров;
костьё — костье, кости, костяк;
красный угол — правый угол избы, напротив входа, где висят иконы, почетный угол;
кросна — ткацкий стан (обычно с основой);
куйпога — низшая точка отлива (по-карельски «сухое дно»);
кумить (покумить) — посудачить, подумать;
кумка, — шапка; возможно, круглая шапка, («кумка-невидимка»);
кунашок — комар;
куропти — белые куропатки;
курья — протока;
кутья — обрядовая каша с изюмом; шуточное прозвище церковников;
латырь — камень-алатырь, или бел-горюч камень. Значение неясно; по-видимому, первоначально связано с дохристианскими воззрениями на загробный мир (камень у входа в загробное царство?);
лесина — дерево;
лётось — прошедшим летом;
ликоваться — целоваться, миловаться;
луда — каменная мель;
лучок — загиб, согнутый прут;
люба, любой — любимая, любимый;
матерущи поля — большие, тучные, природные поля, нетронутая почва;
матица — 1) центральная балка, держащая кровлю; 2) средняя балка из поддерживающих потолок (у терчан — воронец, поперечная потолочная балка в избе);
мачка — матушка (попадья);
место, места — постель, постели;
мир (крестьянский) — общество, односельчане, жители одного села;
мост — всякий помост, мостки, пол, мост («мосты калиновы»);
мох, мхи — болото, болота;
набилки — часть ткацкого стана, куда вставляется бердо;
нажечь, нажигать — нахлестать, набить (коня);
наживать — доставать, приобретать;
накапки — 1) длинные рукавицы; 2) летняя одежда с длинными рукавами, летник; 3) то же, что отнимки (см.);
наноситься — клеветать, доносить, сплетничать;
напатышком — лёжа;
[438]
нарукавники — вставные рукава сарафана (полный старинный костюм — сарафан с рубахой — составлялся из отдельных частей; часто дарили материю на какую-то часть костюма);
нать — надо;
невознавидеть — возненавидеть;
нежалимый — нежалостливый, жестокий;
незавидеть — невзлюбить;
неочёсливый — невежливый;
ни в губах кровь — побледнеть до того, что даже губы побелели;
новой — другой;
ногушком — нагишом;
нужный, нужны — бедный, бедны;
оболочина — верхняя одежда;
оборудиться — снарядиться, собраться;
обравёц — молодец;
обрадёть — обрадоваться. обраться — собраться, приготовиться;
обрез — 1) кадка; 2) половина обрезанной поперек бочки;
обсесть — погрузиться, тонуть, утопать;
обсилить — обессилеть. обсушить — высушить;
овернуться — обернуться кем-либо;
овёт — обет;
овётный — обетный;
оградить рукой — благословить, сделать магический знак рукою;
одонье — остатки, гуща на дне («на одони жаренный» — на остатках от перетопленного масла);
ожерелье — шея, верхняя часть груди;
окомёлыши — обрубки рук;
окрутить — снарядить;
опецалить — обеспечить («старицка опецалили»);
опицка — опечек, шесток («нос на опицки»);
оплыть — задрожать, растеряться («оплыл и заизвинялся»);
опойча — опойка, кожа («опойцата шуба» — вытертая до кожи);
опружить, опружиться — перевернуть, перевернуться;
опустить шкуру — спустить, снять, содрать шкуру;
орда («земляная орда») — страна, государство, царство;
оселка — оселок, точильный камень;
осётоваться — осесть, остановиться;
остояться — остановиться, задержаться;
отвонны города — дальние (от слова «отвонная» — внешняя, наружная сторона);
отнимать — брать, вынимать;
отнимки — холщовые прошитые «ладошки», которыми берут горячие чугуны;
очёсливый — заботливый, вежливый;
очудиться, — очутиться, оказаться, оказались; vочудились, очуниться, очунились — прозреть, прозрели;
пасть — наступить, настать («погода пала», «победа пала»);
пахать — мести, подметать;
пекло — деревянная лопата, на которой засовывают дрова в русскую печь;
[439]
пелёвка — мякина. Слово непонятное на Терском берегу, так как там отсутствует земледелие (по объяснению рассказчицы: «обрезки от веревок»);
первиценки — первый удой после отела;
переводиться — переговариваться («переводят» — судят, сплетничают);
передом — впереди, во главе;
перемены — смены блюд на столе;
плёха — бранное слово (тряпка?);
плотка, плоточка — огниво, кресало;
побыт — обычай, манера;
повалить, повалиться — лечь, улечься (обычно спать);
поветь — сеновал (обычно над скотником), вообще крытая часть двора;
погода — ненастье;
погодиться — пригодиться;
подаваться — подвигаться, идти;
подволока — чердак;
подворье — двор, хозяйство;
подкрапивная — птичка-королек, ласточка;
подкрючить — подставить ногу;
подсветить — поджечь;
пойво — пойло;
полати — деревянный настил за печью под потолком (на полатях спят);
полёсовать — охотиться;
полица, полицка — 1) доска-полка под потолком у печи; 2) воронец;
полстить холст — мочить и расстилать холст, чтобы он стал плотнее;
полунутрый пень — полый внутри, дуплистый пень;
полы двери — открытые двери;
поодинку — поодиночке;
попадать — достигать, прибывать;
попичкать — пожать, подавить;
порато — сильно, много, очень, весьма, крепко, больно, хорошо;
портно — холст;
посёчьцы — посечь, порубить;
пососить — покормить грудью;
потомбалка — шуточное от слова «потом», т. е. «никогда»;
походить — идти, отправляться куда-либо;
приздынуть — приподнять;
призиять — поднять;
примостки — род нар в избе;
припасть — подпечек;
приставать — вступаться, заступаться за кого-либо
приходит, пришёл — появляться, появился («пришло озеро» — показалось, появилось озеро);
прожиточно — зажиточно;
прокинуться — разойтись, развеяться;
пролуба — прорубь;
пропасть — умереть, сдохнуть;
простень — веретено с пряжею («семь просней напряла»);
прощаться — извиняться, просить прощения;
прям окон — перед окнами;
псец — песец;
рулетвеццик — сопляк;
[440]
пули — сопли;
пульница — сопливая, слюнявая, см. слинница
пустошный — редко населенный, малолюдный;
разгореться — быть в жару;
расхмылить, — усмехнуться;
расхмылиться, рачиться — растопыриваться;
решить кого-либо — убить кого-либо;
розвязи, развязи — привязь («бык на развязях стоит»);
розрыть — раскидать;
росстани — развилка дорог;
ротиться — здесь вместо рачиться;
рубешок — рубец, рубчик, шрам;
рухальня — 1) ризница; 2) кладовая для мягких вещей;
рыть — кидать, разрывать, раскидывать;
садник — садовник;
сёчьцы — рубить;
сила — армия, войско;
скалевать — делать щель в дереве, рубить (на охоте прорубают ствол, чтобы достать из дупла зверя);
скопанный сноп — сброшенный сноп;
скочить (скоцить) — прыгнуть, броситься, подбежать;
слина, слинка — слюна;
слинница — слюнявая;
снимать (водой) — подмывать;
сорочинский — сарацинский, вообще южный, восточный;
сосить — кормить грудью;
спахнуть — смести;
справиться — собраться, сготовиться;
срыть; срытый — скидать, сорвать; сорванный;
стегоньце, стегно — бедро;
стенок — тень («стенок застенил огонь»);
стойки (в окнах) — косяки;
стрёту — навстречу;
строй — стрый, дядя по отцу, родственник («у строю на горке»);
стронить — уронить;
стюрить — посадить, закрыть (одно из значений);
судиться — спорить;
сулёечка — стеклянный сосуд;
сухара — сушина, сухое дерево;
сухота — сухотка, болезнь, печаль;
сушина — сухое дерево;
тамотка — там;
тесмяный, тесьмяный — ременный;
толковать — понимать;
тоня, тонюшка — 1) рыбачья избушка у моря (реки); 2) улов; 3) однократное закидывание сети;
торбать, торбаться — ударять, пихать, дергаться, рваться, биться;
торнуть — толкнуть;
торцик (утор) — 1) нарезка в бочке для вставки дна; 2) выступ от нарезки;
третьяк — трехлетка (бык-третьяк);
тряпок — кусок, отрывок ткани;
тупица — дровокольный топор;
тянуться — лезть, добираться;
укропывать — штопать, чинить;
[441]
унимать, унять — упросить, уговорить («уняла ночевать»);
уразина — палка, дубина;
уток — нитка, которую ткут; она намотана на цевку (шпульку) и вставлена в челнок;
утор — врезка для вставки дна бочки; выступающий над врезкой край;
уходить кого-либо — убить;
ухорониться — спрятаться;
фанцева рубашка — шелковая рубашка (от слова «фанза» — китайская шелковая ткань);
фурнуть — 1) сильно, стремительно дуть; 2) бросить, швырнуть;
хода — ход, движение судна («во время ходы»);
ходом — прямо, не задерживаясь;
чечуля мяса — окорок;
шадр-волк — щербатый волк, волк-людоед (возможно, здесь отразилось наблюдение, подтвержденное наукой, что людоедами становятся только увечные хищники);
шайка столовая — застольная компания;
шалыга — посох, палка;
шаньга — ватрушка (с творогом, морошкой и пр.);
шевелить — трогать, затрагивать;
шелкун — гладкошерстный, как шелковый (горносталь-шелкун);
шелоник — юго-западный ветер, неудобный для мореходства («шалоник на море разбойник» — Даль);
шириночка — 1) полотенце; 2) лодка раскладная (местное осмысление непонятного образа);
шиш («шиш — вор московский»);
шишевать — воровать;
шляповатка — дерево с одной вершинкой и отсохшими боковыми ветвями. По поверью — обиталище лешего; vшуганишко — шугай, женская короткополая кофта с рукавами; телогрея;
щи — на Терском берегу всякое варево, суп;
яголь — ягель, олений мох;
ягушка — ягненок, ярка;
ядимая — людоедка (?);
ясак — язык, говор, знак.
ПРИМЕЧАНИЯ
[119]
1 См. настоящий сборник, «У церковного замка».
[355]
2 Последняя фраза — прибавление Ириньи Андреевны Кожиной.
[359]
3 Т. е. накатывают лодку на берег за канат.
Биографические данные рассказчиков уточнены по материалам Некрополя Терского берега и сведениям Margje Post.
СПИСОК ИНФОРМАНТОВ
ЛЕСНОЙ (совр. Умба)
Авдотья Анисимовна Мошникова, 1894 г.р.
ОЛЕНИЦА
Павла Никитична Кожина, 1915–1985
ВАРЗУГА
Еликонида Иоакимовна Мошникова, 1922–2006
Арсений Дмитриевич Заборщиков, 1912–2005
ЧАВАНЬГА
Михаил Михайлович Кожин, 1906 г.р.
Иринья Андреевна Кожина, 1888 г.р.
ПЯЛИЦА
Василий Аксенович Кузнецов, 1885 г.р.
© сбор, расшифровка записей, Балашов Д.М., Орнатская Т.И., Тупицына А.С., 1970
© OCR, HTML-версия, Шундалов И., 2007–2008
