Терский берег

Андрианов Александр Степанович

Публицистическое описание цикла мурманских промыслов в нач. XX века начальником Александровской почтово-телеграфной конторы.

Андрианов А.С. Жизнь на Мурмане //Изв. Арханг. О-ва изучения Русского севера. – 1909. – № 9. – С.77–82; № 11. – С. 41–46; 1910. – № 7. – С. 14–16.

Жизнь на Мурмане

[1909, №9, 77]

В печати, в обществе и среди путешественников, лично посетивших Мурман, особенно в неблагоприятную погоду, — все чаще и чаще встречаются [78] сетования на мурманские рыбные и звериные промыслы. С одной стороны — трактуют о неисчислимых богатствах моря-океана, с другой — называют Мурман мертвечиной и не находят, например, той самой трески, про которую говорят, что она сама выскакивает на берег...

На моих глазах, за 13 лет пребывания на Мурмане, многие предприимчивые и с большою энергией люди с жадностью [79] набрасывались на край; раскидываясь, тратили кучи денег и — в конце концов разорялись; с другой стороны — немало лиц, здравствующих и поныне, которые, придя сюда бедняками, сумели в короткое время зашибить крупную деньгу. Следовательно, только обладателю золотой средины удач и неудач на Мурмане возможно выйти победителем, а золотая средина, как известно, дается или личным опытом, или же высоким умом, сумевшим быстро и верно схватить все то, что необходимо в полярном неизученном крае. Чрез это Мурман представляется пугалом в буквальном смысле слова; почему осмелившийся заглянуть сюда, заботится запастись пулей для белого медведя, шубой от полярных льдов (в июле-то и т. п. несообразностями).

Мы хотим говорить о прошлом Мурмана, но защищать качества Мурмана со стороны техники промыслов — это цель науки,— но мы всем обязаны подтвердить: да, мы видели действительно на морских отливах и селедку, и китов, и тюленей, а с берега не раз любовались, насколько охватывал глаз, кипеньем сайды и селедки и плавными движениями, белыми, как сливки, юрами белухи тысячами черных головок тюленя; не раз находили на берегу выброшенную в порядочном количестве песчанку, мойву.

Однако такие случаи редки и потому не составят промысла, — следовательно, и вывод отсюда может быть один, что рыбы бывает достаточно и у самого берега, но взять ее из моря голыми руками нельзя, а без опыта и изучения самых берегов, а главное — рельефа дна и браться почти бесполезно; опять — если не надеяться на случайные удачи.

Нам удалось лично изведать все виды местных промыслов, а более того и видеть самую промысловую жизнь и заключить, что труд промышленника, — во всяком случае, — не тяжелее труда землепашца, и что промысел, по результатам затраченных трудов, всегда богаче урожайности хлебов и что единственно непосильным бичом в море является только буря, все же остальное победимо и с наградою за труд.

Многие не поверят, что треску поддевают со дна моря и голым крючком, облитым свинцом в виде [80] рыбки. Правда, крючок впивается в разные места трески, когда таковой масса; но все же треска клюет и на такой крючок, т. е. хватает искусственную рыбку; спрашивается, почему же не ловить и ярусами при отсутствии наживки на искусственные рыбки? Мы испробовали этот способ (конечно, в малых размерах) и находим его также окупающим труд.

Разумеется, яруса с искусственными рыбками — наживками должны быть установлены не как донные, а как плавные, т. е. крючки с рыбками не доходят 1–2 саж. до дна; стоянки с кубасами выводятся чаще, с расчетом — что чем больше волны, тем более искусственные рыбки будут колебаться, а раз они будут в движении, — то и треска на них набрасывается жаднее.

Стоимость такой наживки настолько безобидна, что и сравнить нельзя с песчанкою или мойвою; значение же этой чуть не вечной наживки — жестянки удваивается именно тем, что дается возможность по обилию кубасов и стоянок сохранять ярус и в штормы.

Заглядывая в становища, и колонии Мурмана с русским населением, путешественник не может позавидовать промышленнику. Бедные лачуги, неряшливые костюмы, широкие неуклюжие шняки — отдают чем-то грубым, допотопным, идя совершенно вразрез с теми богатствами океана, которые будто бы едва дают право на существование; только колонии выходцев из Норвегии и Финляндии, по своей опрятности на живописных лугах, говорят за край, наводя на мысль о нашей некультурности, о бесшабашной лени русских колонистов, промышляющих в году один месяц.

Да, как ни странно, но если подсчитать дни выезда колониста к морю, то действительно добрая часть времени у него пропадает, улавливая моменты возможного для него выезда, сумма одного месяца будет непреувеличенной.

Сначала — далекое от берега пребывание рыбы, затем, — отсутствие наживки, штормы и вообще неспокойная поверхность моря, к тому же сырость и холод при имеемых допотопных средствах колониста — с утлым беспалубным суденышком во главе, — прямо-таки обездоливают промышленника и, та[81]ким образом, в ожидании удачи приходится сидеть сложа руки,

Следовательно, промышленник, не предугадывая будущего, благодаря сво[82]ему неразвитию, должен выжидать случая, т. е. действовать на авось.

[№11, 41]

Беру жизнь двух колонистов: русского и финляндцев, за которыми давно наблюдаю и которые живут более чем достаточно, а живут они хорошо только потому, что развиты умственно, умеют пользоваться дарами Мурмана круглый год и могут отчасти предугадывать погоду, подход. рыбы и т. п.; т. е. развивают свою наблюдательность за природой и, хотя грубо, но не без пользы наслаждаются ее гармонией, подчас записывая интересные привалы рыбы, приливы и отливы, тучи и ветры....

Оба они семейные, но у русского дети малолетки, у финна же уже все три сына работники, а три дочери живут с мужьями своим хозяйством. Финны выписывают газеты; пользуются отдыхом в праздники в кругу своей же семьи, а в остальное время промышляют. Русский — не имеет ни коров, ни овец, ни оленей, как бы за отсутствием призвания к скотоводству; финн же обратно — точно не может жить без молока и держит 2–4 коровы, десяток овец и с 10 оленей.

Постройки у финнов порядочные, светлые, чистые и в комнатах чувствуется некоторый избыток в украшениях в сравнении с неудачниками, которые при посещении относятся не только с уважением к хозяевам, но и к жилью их.

Теперь посмотрим, как колонисты промышляют, начав для порядка с января месяца. После крещенских праздников, когда уже долгая полярная тьма рассеется и самая жизнь на Мурмане просыпается, Хотя не ежегодно, но случается, что и в январе треска держится берегов и если условия погоды позволяют — финн и русский удят треску для сушки ее. В это же время бывает и акула; но промысел этот настолько не развит еще, что его даже и не вспоминают. Чаще же всего январь уходит у них в трудах «около дома» и в приготовлении сетей для ловли тюленя. Февраль месяц я не припомню, чтобы давал треску вблизи берега, и уходит более всего на окончательную заго[42]товку снастей для тюленя и в конце концов на сборы и отъезд из Кольской губы на Кильдин или Шельпино, смотря по ходу зверя. Скажу попутно, что нынче один русский добыл около 300 пуд. тюленьего сала и сдал по 2 руб. за пуд. Когда же акула заметно стала «вредить промыслу», он тут же попробовал и удить ее, получив в результате на 20 руб. и акульей печени. К сожалению, наше незнание объявилось и здесь. В то время, как по словам энергичного начальника мурманской экспедиции В. Ф. Држевецкого, в Германии акулья шкура, отделанная кожевником, представляет солидный заработок, — у нас ни во что не считается и бросается в море... Март обычно составляет разгар звериного промысла сетями на Мурмане и только в последних числах, заметно ослабев, отпускает промышленника, что бы поспешить к 20 числам апреля подготовить сети на семгу, построить или подновить землянку на тони и засесть там до конца июня. Надобно сказать, что в это время, если не считать исключений, поблизости к Кольскому заливу трески не бывает и если таковая подходит на западном Мурмане в районе Вардэ–Вайда губа, а затем Цып-Наволок, Кильдинская банка, то еще является маловыгодным промыслом для беспалубного судна, кроме того, за отсутствием самой постановки наживочного дела на Мурмане весенний промысел не может еще вытянуть колониста из отдаленных колоний и сподручен только для близко живущих на линии Ворьема–Цып Наволок. Если же июнь окажется обильным по наживке, то финн и русский стремятся за треской, так как в половине июня цены на семгу значительно падают, семга идет менее крупная (межень), а сети уже требуют, за нагревом верхних слоев воды, более тщательного ухода. Семга или вернее семужьи тони, составляют самое больное место по разделу промысловых угодий среди мурманцев. Здесь резко выделяются три [43] народности: лопари, финны-колонисты и русские-колонисты. Первые ловят первобытным способом и отличаются навыком определять движение семги хотя бы на водяной ряби, чтобы во время затянуть невод. Русаки частью учатся у лопарей ловить неводом, а больше того ставят гарвы (крюки), которые могут оставаться без просмотра и сутки. Финны прибегают к кильнотам, как к последнему выпуску орудия лова на западе. Несмотря на разные орудия лова, результаты промысла мало разнятся. Со временем мы дадим на страницах «Известий» весьма интересную картину хода семги, подмеченного нами на практике, пока же скажем, что промышляет на деле тот счастливо, который много трудится; вернее, — более наблюдателен и все время изучает и отмечает движения семги при разных условиях погоды, очертания бухт, глубины и проч.

Один из отменно счастливых ловцов и является описываемый здесь русский, который на непризнанных тонях несколько лет подряд ловит лучше, чем другие ждут на первоклассных и в особенности за последние годы. Так нынче он, например, привозил в разгар по 20 пуд. х 14 рублей = на 280 руб. в день, имея одну помощницу для установки сетей-гарв.

Далее, июль и август для лова трески на маленькой лодке являются лучшим временем, и здесь не только эти два, как лучших, промышленника, взятых для примера, но и каждый, даже убогий колонист, в промысле счастливы и смогут достать на продажу, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Финн промышляет энергичнее русского: он ловит треску и «на удебную» уду, и ярусом и ставными сетями. Последние так редки на Мурмане, что русский колонист один на моих глазах был поражен таким способом ловли и долго не мог успокоиться, что за 8 лет жизни на Мурмане, не мог до этого «сам» додуматься. Конец июля иногда и начало августа у финна уходят на уборку сена, а русский переходит на ближайшие озера за сигом и кумжей. Если случится привал селедки, то тот и другой не упустят её. Кстати сказать, с введением пошлины в Архангельске на норвежскую сельдь, про[44]мысел таковой на Мурмане ожидается с большим желанием; но, как на грех, селедка не является там, где ее ожидают и таким образом, появившиеся специально 2–3 парохода для селедки — бросили это дело... Сентябрь снова возвращает их на треску и судя по погоде, остается промысловым до конца. Финн в этом же месяце еще более стремится за сайдой, улавливая теми же сетями, что ловил весною семгу.

В октябре обычно начинаются заморозки; к этому времени к берегам моря слетается иногда сотнями белая куропатка. Колонисты, заготовляя дрова, охотятся и за нею, сдавая по 20–25 коп. пару. Далее ноябрь и декабрь совсем не отпускают их в море. Если же появится лисица или песец, — то начинается охота за ними, а попутно и за нерпой, отдыхающей на ледяных торосах.

Вот вкратце годовой план колониста, живущего на Мурмане, откуда видно, что одним морским промыслом, т. е. тресковым и звериным на беспалубных лодках, при современном положении его снастей, постановке наживочного дела и, наконец, самое важное, при условии почти вечно свежего ветра, существовать еще невозможно и что в силу таких обстоятельств, дабы не сидеть без дела в шторм приходится промысловую жизнь разнообразить сельским хозяйством (скотоводство) охотою, или «сидеть» на семужьей тоне, бродить за сигом на озера, а подчас и доставлять дрова на продажу.

Финны крепко держатся такого порядка и их хуторское житье на Мурмане также можно приветствовать, как приветливы и сами они, особенно в сравнении с русскими колониями.

Если к этому добавить, что отсутствие дорог, горная местность и злые непогоды не позволяют своевременно достать сено, дрова и т. п., а разработка лугов под сенокосы вокруг жилья как раз устраняет эти недостатки, если, при отсутствии антипожарных средств, строиться кучной колонией небезопасно, то кажется ясно — почему колонисты-финны, живущие хуторами являются более зажиточными, чем наши русские, селящиеся непременно в виде грязной деревни, лепясь друг к другу и [45] собирая сено в поездках за десятки верст от жилья.

Не говоря только о мелких колонистах промышленниках, точно также можем надеяться, что ни одно крупное предприятие на Мурмане не должно провалиться, конечно, если во главе таковых стоят люди вполне знающие край, особенно место и время промыслов, и по возможности избегая праздности, а не ссылаться на бури и не засыпать, когда нужно работать, а работать на Мурмане, переходя от одного к другому промыслу возможно 9 месяцев.

В текущем 1909 г. на Мурмане насчитывалось, примерно, около 4000 промышленников, которые и добыли около 500 000 пуд. трески и пикшуя, начиная [46] с июня по сентябрь; причем большая часть улова упала на один месяц август, как оказавшимся лучшим по погоде. Допотопная шняка, обычные ярусы с тысячами крючков, тормозы с наживкою — все же дали в среднем 4001 руб. на троих (на шняку). Спрашивается, каков бы был улов, если бы шняка, не находясь в зависимости от наживки, отвивки тюков и при моторном передвижении, вместо обычных 2-х выездов в неделю, выезжала в течение всех 6 рабочих дней, а сколько бы сохранилось сил, затрачиваемых на греблю до 60 верст от берега?

[1910, № 7, 14]

Увлекаясь богатством Мурманского моря, люди с капиталом, обыкновенно, намечают один вид промысла, т. е. охотятся специально кто за треской, кто за зверем (тюлень и морж), а кто и за наживкою (мойва и сельдь).

В погоне за трескою капитал мало улучшает результаты промысла. То полная неосведомленность, то непогоды, то неуменье сохранить наживку и т. п. причины — скоро сбивают аппетит жаждущих; тотчас же начинается бросание во все стороны, и все дело ставится под конец наравне с приемами лова поморами. Так, какой-нибудь пароход, имея на борту несколько лодок с ярусами, отвозит их в море, а далее — идет все в порядке вещей первобытной шняки и только!... Значит, вся соль здесь лишь в выигрыше времени на доставку шняк к месту лова и обратно, а окупится ли подобное передвижение по содержанию парохода показывает конец дела; после чего вся эта затея и бросается. Более рациональный способ, в смысле дешевизны содержания и удобств по лову с самых судов, составляют небольшие моторные палубные бота; но и здесь встречается столько непредусмотренных случаев в борьбе с океаном, в передвижении ботов, в подборе и группировке рабочих, что у новичка-хозяина теряется всякая надежда на благополучный исход дела. Однако, за границей этот способ настолько популярен, что не встречает возражений, да и у нас семья норвежцев, проживающая на Кильдине, в качестве колонистов, не жалуется на мотор, а покупает уже третий. Сравнительно не так давно введенный заграницею лов рыбы с пароходов тралами не мог оставить в покое и наших предпринимателей, тем более, когда иностранцы стали появляться у нас — как говорится на носу и, хотя мы думаем, что набеги их к Канину идут лишь года 3–4, а не 15 лет, — как то замечали мезенцы, — все же как-то обидно, что люди чужие, на знающие наших банок и берегов, приходят за тысячи верст и невидимо [15] уходят да к тому же с полным грузом судна отборной рыбы. Между тем, появившиеся 2 года назад первые два траулера «чисто русского происхождения» — принуждены были в тот же год оставить столь завидное предприятие и все благодаря несоответствующей постановке дела, хотя, в сравнении с норвежскою трескою, все козыри на нашей стороне из за пошлины для С. Петербурга, да и частью для Архангельска2.

Насколько выгоден промысел траулером, видно из следующего подсчета. Траулер в течение суток при благополучии может взять из воды 4 груза, по 150 пуд. в среднем каждый, а считая 600 пуд. в сутки, получим за неделю 4200, причем требуется запас угля на 10 ходовых дней, ибо резерв угля еще на 3–4 дня, в зависимости от места удаления лова в нашем океане не должен до конца исчерпываться, в виду разных стихийных случаев.

Итак, две недели дают при лучших обстоятельствах и при обычном сбыте на русский рынок трески 2000–3000 руб., а в засоленном виде уже 6000 руб. Теперь возьмем расход по траулеру за месяц, полагая в среднем 1500 руб. на уголь, смазку и проч., 650 р. на жалованье и содержание людей, получим 2150 руб. в месяц, тогда как приход = 2000–3000 руб. за полмесяца.

Однако первые опыты для русских траулеров оказались по выгоде слабыми, ибо люди не промышляли, а лишь учились, да отыскивали возможные места для тяги трала.

Считаем уместным напомнить, что заграничные траулеры доставляют рыбу в мороженом виде, имеют для этой цели приспособления и дорожат каждой рыбкой, — у нас ж — полное подражание в засоле поморам и пренебрежение к мелкой рыбе, которая так ценна в сушеном и копченом виде...

Сельдяной промысел также не приносит больших барышей предпринимателям. Дело в том, что сельдь, накатывающаяся годами в бухты Мурманского побережья, не всегда уловима для глаза, да еще в такой безлюдной местности, где и в заселенной губе нет наблюдений; правда, принято определять наплыв сельди обилием чайки, но без опыта бывают и здесь ошибки, ибо чайки преследуют не одну сельдь, а также и песчанку, и мойву, и галью и т. д. Лишь гладкая зеркальная поверхность моря дает полную картину хода сельди, но, к сожалению, таким Мурманское (Баренцево) море бывает очень и очень редко, когда сельдь так легко обнаруживается еще вдали от берега.

Между тем, в погоне за сельдями — все внимание уделяют одной избранной бухте, ждут прихода неделями, не справляясь, что делается хотя бы в соседней бухте, совершенно игнорируют улов в открытом море и непременно надеются на приход к берегу, где, действительно, так легко бывает черпать и без конца случайно зашедшую рыбешку, что отпадает всякая охота выходить на поиски, а тем более на промысел в океан, а в океане сельдь бывает ежегодно и проходит, по некоторым данным, в авангарде трески от берегов Норвегии до Новой Земли...

При промысле сельди обыкновенно стремятся извлечь две выгоды: крупную сельдь употребляют для засола впрок, а мелкую про[16]дают в местах трескового промысла на наживку; наживка же иногда бывает так дорога, что бочка сельдей доходить до 20 руб. на месте, а ежедневная поставка количества бочек для всего промысла — если не безгранична, то весьма велика, только бы не было свежих ветров, мешающих промыслу, да не залеживалась бы наживка более суток.

Звериный промысел, или, яснее, охота за моржами и тюленями, обрывается с конца февраля месяца. К этому времени крепкие палубные суда с запасом 4–10 шлюпок, исправных винтовок, тысячами патронов, гарпунов и проч. — приходят к Горлу Белого моря, где тюлень скапливается в необозримом количестве и где, выведя детей, залегает на льдах. Непуганый зверь большею частью убивается баграми, а впоследствии уже из ружей. Успех добычи всецело зависит от распределения льдов, а потому руководителю судна надо быть настолько опытным, чтобы не оказаться с судном затертым льдами и в то же время, по мере преследования тюленя, передвигаться вплотную к зверю, снимая его кругом судна на расстоянии определяемом безопасностью доставки по льду сала со шкурою убитого зверя.

Годами скопление льдов закрывает доступ к самому Горлу Белого моря, часто суда по случаю туманов неожиданно окружаются льдами, и тогда добыча падает; поэтому парусное судно во льдах ценится ниже имеющего механический двигатель. Однако, знание течений в море, а с ними и движение льдов, навык предугадывать ветер и т. д. — дает опытному зверобою при десятке матросов-охотников 3000–5000 зверей.

По очищении от льдов берегов Новой Земли, зверобои приближаются и туда, часто заходя в Карское море, и при благополучном распределении льдов, охотятся вдоль восточного берега Новой Земли, но уже более за моржом и белым медведем. Там обыкновенно встречаются моржи семьями, выбравшимися на отлогие берега, где и убиваются с подхода из ружей; встречаемые же на плавающих льдах — преследуются гарпунами. Охота на моржей, вообще, считается опасною, требует значительной опытности, находчивости и силы, особенно при стрельбе на воде, где морж отстаивает свою жизнь клыками и легко топит, хотя бы и раненый, лодку с охотниками.

Охота на белого медведя может быть названа таковою лишь на берегу; попадающиеся же на плавающих льдах настолько безопасны, что позволяют накинуть на них петли, чтобы вытащить на судно живыми.

Большая часть звериного сала и шкур сбывается в Норвегию, во-первых, потому, что туда всегда свободно от льдов море (в Архангельске навигация открывается с половины мая), цены сравнительно удовлетворительны, и по сдаче добычи есть возможность вновь выйти на промысел ко льдам, а в противном случае возможно произвести скупку рыбы и затем уже идти в Архангельск.

В последние годы часть судов сдает сало и зверя и на Мурмане; но все ж считается более выгодным посетить Норвегию и, во всяком случае, туда отвозится всегда более, чем в Архангельск, не считая, конечно, самих норвежцев, промышляющих в количестве, превосходящем все наши суда.

А. С. Андрианов.




ПРИМЕЧАНИЯ

[1909, № 11, 44]

1 Из многих опрошенных поморов на шняку выпало 600–1000 руб.; следоват. 100–200 руб. падает на лодку колониста теряющего месяц на покосы.

[1910, № 7, 15]

2 В Архангельск пропускается беспошлинно только треска на русских судах.





© текст, А.С. Андрианов, 1909–1910

© OCR, И. Воинов, 2007

© HTML-версия, И. Шундалов, 2007



- В библиотеку

- В начало раздела



Hosted by uCoz